В гору - Анна Оттовна Саксе

Они как раз проезжали мимо большого имения. Двери сарая были распахнуты, и видно было, как внутри несколько человек хлопотали около трактора. «Машинно-тракторная станция», — прочла Мирдза надпись на дверях. Люди, вероятно, ремонтировали трактор.

— Вот это я понимаю, — радовался Пакалн, — эти будут весной пахать. А у нашего Калинки лошадей на пункте скоро за хвост поднимать придется. Овес возит на базар или скармливает своим коровам и лошади. Не пойму, как можно такого человека подпускать к живой скотинке! Ты, дочка, когда встретишь отца, расскажи ему, как у нас тут. Скажи, пусть возвращается! Что они все там, в городе, с бумагами возятся. Появится настоящий человек, сразу забирают туда. Словно мы здесь, в волости, ни на что не нужны. А мы ведь хлеб растим, разве это ничего не стоит? Ты так и скажи!

— Скажу, — пообещала Мирдза.

Порядочно времени они ехали молча. Хорошо было покачиваться в санях, легко скользивших по мягкому снегу. Мрачная осень и зима, тяжесть одиночества, мелкие ссоры и столкновения с Зентой и Майгой — все это словно оставалось позади. Впереди намечался перелом, нечто большое, важное, — определенная веха, которая укажет: вот твоя дорога, иди по ней с открытыми глазами, тогда не заблудишься. Будет ли это так? Должно так быть! В среду придет Зента, они встретятся в такой момент и в таком месте, где с неумолимой откровенностью надо будет отказаться от всех остатков мелочного самолюбия, которого у них еще так много, или же сказать: я не достойна комсомольского билета, мне нужно исправиться, чтобы сердце свое отдать чистым славному Союзу Ленинского комсомола.

Когда показались крыши и трубы уездного города, Мирдза как бы испугалась. Хватит ли у нее сил справиться с собой, признаться в своих ошибках и не пытаться взвалить всю вину на Зенту и Майгу? Разве она уже не давала себе слова: я буду делать свою работу, пусть Зента справляется со своею? Давала, но ничего не сделала, чтобы привлечь в комсомол молодежь, с которой вместе работала.

Пакалн подвез Мирдзу до квартиры ее отца. Она взяла сверток, данный матерью, и простилась. Мирдза постучала в дверь и стала ждать — дома или нет? Послышались твердые шаги, и дверь отворилась.

— О, да это Мирдза! — воскликнул Озол. — Великая молчальница!

— Чего только мне не приходится слышать! — Мирдза удивленно посмотрела на отца. — Раньше ты всегда бранился, что я слишком шумливая.

— А теперь ко мне поступают жалобы, что ты молчишь, словно воды в рот набрала, — отец лукаво улыбался. — С кем угодно, Мирдза, но с фронтовиками шутить нельзя. Слово надо держать хотя бы до тех пор, пока вернется или… — он хотел сказать «погибнет», но удержался.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь? — Мирдза в самом деле не понимала.

— Ну, ладно, расскажу потом, когда обогреешься. Снимай пальто и заходи в комнату, — пригласил отец. — Может, поставим чай?

— Не надо, отец, — отмахнулась Мирдза. — Я все-таки хотела бы знать, что это значит? — Она догадывалась, что слова отца имеют какую-то связь с Эриком.

— Смотри, какая нетерпеливая. Ну, так полюбуйся на свои проделки.

Озол вынул из ящика небольшой конверт и положил его перед Мирдзой, а сам отвернулся. Он стал глядеть в окно и тихо напевать какую-то фронтовую песенку.

Мирдза, едва взглянув на конверт, убедилась, что письмо было от Эрика. Дрожащими пальцами она вынула письмо и прочла:

«Уважаемый господин Озол! («Как ему этот «господин» взбрел в голову», — удивилась она.) Не судите за то, что тревожу вас строками своего письма. («Как же можно так писать?» — Мирдза скривила губы.) Я знаком с вашей дочерью, Мирдзой, мы условились переписываться. Я написал ей несколько писем, но она мне не одвечает. («Да, это Эрик, он ведь не может написать без ошибок!» — именно это «не одвечает» показалось Мирдзе особенно дорогим.) Я хотел бы знать, что с ней случилось. Может быть, вы будете так любезны и напишете мне по нижеуказанному адресу, чтобы я знал, писать ли мне ей еще или она этого не желает и это ее обременяет. («Эрик, Эрик, как ты можешь так говорить!» — кричало сердце Мирдзы.) Остаюсь в надежде, что вы не оставите моего письма без ответа.

У Мирдзы в глазах потемнело от предательски выступивших слез. Какая это злая сила до сих пор мучила их обоих? Что пришлось пережить ему, любимому Эрику, там, на фронте, вблизи смерти, если он перечувствовал все то, что довелось выстрадать ей!

Озол, угадав, что дочь уже прочла письмо, обернулся и пристально посмотрел на нее.

— Ах, ты плачешь? — воскликнул он полусерьезно, полушутя: — И тебе трудно было написать ответ?

— Отец, ты не знаешь, — сказала Мирдза тихо. — Я послала ему писем не меньше, чем он мне, но в ответ не получила ни одного.

— Как же это так? Теряются на почте? — удивился Озол. — А к другим письма доходят?

Мирдза рассказала о помарках цензуры в письмах, получаемых матерью Эрика и Пакалнами. Отец спросил, кто работает на почте, и, узнав, что письма сортируются и отправляются комсомолкой, ничего не ответил.

— Видишь, дочка, как получается, когда хочешь обойтись без родительского благословения, — поддразнивал Озол дочь, — без меня наплакались бы оба.

— А теперь я тебя обрадую, — спохватилась Мирдза, что забыла отдать письмо Карлена.

Отец прочел, и его лицо озарилось улыбкой.

— Это здорово! — воскликнул он. — Молодец парень! Вот значит как получается: я сам — бывший красноармеец, сын — красноармеец и зять — тоже.

— Папа, чего ты смеешься? — упрекнула Мирдза. — Сам мне говорил, что надо быть серьезной.

— Тебе — да, — продолжал Озол в том же тоне, — но подумай, какой у меня день — утром получил письмо от какого-то Эрика, который «условился переписываться с моей дочерью», после обеда приезжает сама дочь и все, равно, что привозит с собою сына. Почти вся семья в сборе. Я и так слишком спокоен.

Постучали в дверь. Озол пошел открыть и в сенях поздоровался с Вилисом Бауской и Эльзой.

— Мы видели, как подъехала Мирдза, хотели послушать, что она расскажет, — услышала Мирдза голос Эльзы. Озол хотел познакомить Вилиса с дочерью, но тот сразу сильно пожал Мирдзе