Крутоярск второй - Владимир Васильевич Ханжин

Помыв посуду и проверив, как дотапливаются печки, Антонина Леонтьевна вернулась к письменному столу в кабинете мужа. Ей нужна была дочь — примерить раскрой, но Антонина Леонтьевна ждала, что Ира выйдет сама, чтобы продолжить разговор. Ира не выходила. И хотя мать сознавала, как нелегко Ире, хотя она беспокоилась за нее и сильнее всего на свете хотела бы увидеть, что делает сейчас дочь, — уязвленная гордость удерживала ее от первого шага.

Она прикинула, когда может прийти Овинский. Скорее всего он приедет в субботу, пятнадцатого числа, под вечер. Сегодня тринадцатое ноября, — значит, послезавтра.

Короткий резкий звонок прозвучал в передней — будто кто-то дернул за краешек плотную, устоявшуюся тишину дома.

«Наверное, Игорь Александрович», — подумала хозяйка и обрадовалась. Гость всегда гость. Он дает право отложить будничные дела. Вместе с ним в дом вступает праздничность. Антонина Леонтьевна любила принимать гостей.

Открывать пошла дочь. Антонина Леонтьевна поправила на себе халат и принялась собирать свою работу, соображая при этом, чем угостить Соболя.

Она ясно слышала, что от наружной двери дочь возвращалась не одна. Но никаких голосов, странное молчаливое шествие. Нет, это, конечно, не Соболь. Но кто же?

Дверь в прихожей открылась. Антонину Леонтьевну поразила бледность дочери… Мгновение спустя на пороге показался Овинский. Сняв кепку, он нервно прошелся рукой по волосам.

…Виктор Николаевич приехал в город на отделенческую конференцию по вопросам теплотехники. Такие конференции созывались регулярно. На них обсуждалось то новое, что появилось в методах отопления паровоза.

На этот раз конференция прошла неинтересно. Считалось, что судьба отделения в Крутоярске была предрешена, и локомотивный отдел, что называется, опустил крылья. Людей съехалось мало. Поверхностные доклады не побуждали к дискуссии. Из отделенческого начальства никого не было. Это окончательно убивало авторитет конференции и энтузиазм ее участников.

После конференции Овинский не поехал в депо: он давно не навещал сына; кроме того, товарищ по горкому еще накануне пригласил его к себе на вечер — затевалось какое-то семейное торжество.

Из отделения Виктор Николаевич отправился на почту. Оттуда удобнее всего звонить: телефоны-автоматы были здесь в будках.

Каждый раз, собираясь в дом на набережной, он предупреждал Тавровых. Вот уже два месяца Виктор строго соблюдал это правило. Обычно трубку брала Антонина Леонтьевна, и он говорил ей: сегодня в такое-то время я приду к Алеше. Но, конечно, как и прежде, каждый раз он шел не только к сыну, но и навстречу своей надежде увидеть Иру.

Стандартное здание почты с часами под козырьком подъезда было видно от горкома — всего один квартал, на другой стороне улицы. Овинский напрямик перешел перекресток.

Осталось пройти аптеку и городское отделение Госбанка. Вот аптека уже позади…

«А что, если не звонить? Что, если явиться без предупреждения?»

Часы, висевшие впереди, у подъезда почты, подсказали время. Да, занятия в техникуме наверняка кончились. Ира дома.

Вот уже позади отделение Госбанка. Начались окна почты… «Что, если не звонить?»

Он стремительно прошел мимо подъезда. Часы остались позади. Миновав здание почты, Овинский свернул с главной магистрали города на боковую улицу. Здесь было не так людно, и он мог лучше все обдумать.

Виктор предупреждал Тавровых о своих свиданиях с Алешей совсем не потому, что решил смиренно уступить требованию жены. В конце концов, Алеша был не только ее, но и его сыном. Просто он дал ей понять: «Ты не хочешь, чтобы мы виделись, — что ж, не надо». В последнее время он уже не писал ей. «Не навязываться!» — он продиктовал себе это строгое правило.

«Но когда-то надо же объясниться! Когда-то надо покончить с неопределенностью!» — убеждал он себя сейчас, хотя, по существу, никакой неопределенности в поведении Иры не было.

«Значит, опять за старое? Столько крепился!..»

«Но ты же уступаешь ее без борьбы».

«Неправда, молчание — тоже борьба. Это потяжелее, чем строчить письма, выклянчивать свидание».

Слово «выклянчивать» обожгло его. Весь передернувшись, он быстро пошел в сторону почты.

Плотно закрыв за собой дверь телефонной будки, Виктор зажал в кончиках пальцев монетку и протянул ее к аппарату. Маленькая прорезь в корпусе телефона смотрела на него, как внимательный, предостерегающий глазок. Еще не поздно!

Ему представилась вдруг совершенно ясная, яркая, будто озаренная каким-то необыкновенно сильным светом картина. Он входит в комнату — там, в доме на набережной. Пораженная Ира вскакивает с места. Ее глаза в замешательстве мечутся по комнате. Но она не уходит. Он произносит что-то, может быть просто «Ира!». Она останавливает на нем свой взгляд и опускается на стул. Они остаются вдвоем…

«Это вполне возможно», — пронеслось у него в голове. Он отдернул от аппарата руку.

Больше Виктор уже не колебался.

Он не стал ждать трамвая.

Лишь возле крыльца, которое, давно уже сделавшись чужим, продолжало быть самым дорогим для него, он запнулся. «Подожди!» — одернул его опасливый внутренний голос. Но Виктор тотчас же подавил его. «Никаких «подожди». Пусть сегодня же все решится».

Холодная кнопка звонка, слабо сопротивляясь, канула в гнездо. Отняв палец, Виктор подумал: «Теперь уж все».

Щелкнул замок. Открыла Ира.

Как давно он не стоял так близко к ней. Он только смотрел на ее залившееся алой краской юное тонкобровое лицо, на руку, вскинутую к волосам и замершую в их густом потоке, на грудь и талию, обтянутые вязаной тканью ярко-желтой кофточки, но ему казалось, что он касается всего этого, что он чувствует ее всю, как чувствовал когда-то, когда обнимал ее.

Потом, идя за ней по коридору, он ждал, что она спросит что-нибудь, скажет хоть что-то и они смогут поговорить хотя бы здесь. Но она дошла до внутренних дверей, не произнеся ни слова. Теперь оставалось надеяться на последнее — может быть, она зайдет в  и х  комнату.

Он переступил порог прихожей. Ира шла в двух шагах от него. Вот она поравнялась с дверью в  и х  комнату. «Сверни!» — мысленно взмолился Виктор. Она остановилась. Красноватый свет, лившийся через прорези печной дверцы, осветил ее ноги. Откуда-то издали в прихожую двинулась Антонина Леонтьевна. Виктор кивнул ей, и в этот момент Ира взялась за дверную ручку.

Алеша спал. Возле его кровати стоял игрушечный конь. Он был довольно высок, этот конь, — коричневая морда упиралась в подушку. Овинский купил его, когда сын только начал ходить. Тогда игрушка не понравилась малышу, он боялся ее, как боялся почему-то ваты. Если требовалось оградить что-нибудь от шкодливых Алешиных рук, клали вату или подкатывали коня. Но это было давно.

Ира присела у письменного стола,