Лабиринт Ванзарова - Чиж Антон

– Не посмею, господин директор.

– Тогда жду у меня дома, на Троицкой, 27. Как можно скорее.

Зволянский залез в карету, которая стояла у тротуара, и умчался туда, откуда его так внезапно выдернули: к домашнему столу, конечно.

А Ванзаров попал в объятия, какими медведь сжимает охотника, у которого кончились патроны. Лебедев так расчувствовался, что чуть не облобызал спасенного. Еле сдержался.

– Простите, друг мой, – сказал он, разжав стальные тиски и выпуская на свободу, – наш Зволянский ведет бурную светскую жизнь, бегал за ним по всему городу. Поймал только утром… Ну, я рад, что все кончилось, идем в «Вену», там завтраки недурные.

– Благодарю, Аполлон Григорьевич, ценю вашу помощь безмерно, – ответил Ванзаров. – Ничего не кончилось. В «Вену» мы не идем.

С досады Лебедев шлепнул себя по боку.

– Ну что за человек! Только спас от тюрьмы да от сумы, а ему все не впрок! Ну и куда прикажите?

– В «Англию». Поторопимся…

– Ну что ты будешь делать, – Аполлон Григорьевич удобнее подхватил походный саквояж. – Там тоже приличный ресторан. Ведите, неугомонный вы наш…

– Вы упоминали единственного друга доктора Котта, – на ходу продолжил Ванзаров. – Кто такой?

– Ерунда, некий Чухонцев, как мне сказали сведущие люди. Они же меня заверили, а их слову я верю как своему, что Чухонцев этот даст сто очков приятелю.

– Что такое?

– Настолько заболел идеей телепатии, что сам очутился на больничной койке, бедолага.

– Вы же говорили, что Чухонцев занимался ясновидением?

– Да какая разница! – воскликнул великий криминалист с высоты научного величия. – Вам он зачем сдался?

– Ничего о нем не знаем.

– И знать нечего, – уверил Лебедев. – Мне другое любопытно: Зволянский приказал вам использовать аппарат ясновидения для поисков Самбора?

– Начальный приказ получил от князя Оболенского.

– И вы послушно отправились к доктору. А меня подождать не могли! – в голосе Аполлона Григорьевича мелькнула обида.

– Вы были заняты куда более важным делом: проявляли фотографии, – ответил Ванзаров.

– Ну и каков результат ясновидения?

– Кто увел Самбора, доктор не увидел. Зато уловил разгром зеркальной лавки прошлой ночью.

– Ох уж эти свободные эманации, – сказал Лебедев и добавил, куда им следовало отправиться.

Они шли быстрым шагом.

Показалась Исаакиевская площадь. Пустая, как положено утром второго выходного дня.

Курочкин давно забыл, что такое праздники и выходные. Служба отнимала у старшего филера все силы и время. У него не было семьи, невесты и даже сердечной привязанности. Раза два он намеревался сделать предложение, но служба приревновала. Не позволила прибыть в дом невесты с цветами и колечком. Быть может, Афанасий сам не заметил, как втайне женился на службе. Будучи честным человеком, не мог изменить своей избраннице.

Он прибыл в «Англию» много раньше того, когда сменялись филерские посты. Курочкин не должен был вставать засветло. Обязанность отдежуривших филеров – прибыть в отряд отдать ему рапорт. За ночь не поступило экстренных донесений, а значит, доклад становился формальностью. Однако Курочкин счел своим долгом проверить лично.

У парадных дверей топталась смена из трех филеров. Заменить Еремина было некем. Курочкин поздоровался и вошел. В холле пусто, что не странно, а невероятно. Представить, что Еремин, опытный филер, прилег соснуть, оставив пост, невозможно. Оставалось последнее разумное объяснение. Афанасий заглянул в ресторан.

В зале виднелся один штатский господин слегка потрепанного вида и господин в кафтане полицмейстера с погонами полковника и ежиком седых волос. Оба мучили ранний завтрак, не походили на филера или его мать, какую в сердцах помянул Курочкин. Он побежал на второй этаж. Догадавшись, что дело неладно, сменщики, помалкивая, следовали за старшим.

Дверь двести второго номера была закрыта. Как и двести пятого. Не постучав, Курочкин рванул дверную ручку. В номере горел свет. При его появлении филеры ночной смены встали. Как и Еремин. Они походили на виноватых детишек. До чувств филеров Курочкину не было никакого дела. То, что он увидел, оказалось столь дико, что не вмещалось в его сознание. Как дурной сон.

– Это что такое? – проговорил он.

Ему кратко и точно объяснили. Возник новый вопрос: что с этим делать? Афанасий виртуозно владел искусством слежки, наблюдения, сбора фактов. Мог сутками вести объект без устали и физических потребностей. Не говоря уже о способности быть невидимым. Нестандартная ситуация привела его в замешательство. Он не понимал, что теперь делать. Похожего случая в наставлении о филерской службе не имелось. А ему надо было отдавать приказы.

Курочкин успел подумать: «Как же это Ванзарову объяснить? Да и какие тут могут быть оправдания». Только подумал, как за спиной раздался тихий шорох. Он оглянулся. На пороге стоял чиновник сыска. Да не один, а с Лебедевым. Афанасию пришла на ум присказка его деревенской бабки, которая говаривала, кого поминать не следует. Толку в народной мудрости не было никакого. Он беспомощно развел руками.

– Родион Георгиевич… Вот…

Многозначительное «вот» относилось к тому, что имелось в номере. Ниточки свисали с люстры. Стол с зеркальной рамкой и осколки были на месте. А на стуле вместо мертвого Збышека сидел вполне живой филер Попков. Пиджак его висел на спинке стула, расстегнутая сорочка болталась на манер гусарского ментика на правом плече. Левое плечо и часть обнаженной груди были замотаны бинтами из разорванной гостиничной простыни.

– Попков, доклад, – приказал Ванзаров, давая понять, что к жалости не расположен.

Филер скорчился, прикрывая ладонью бинты, на которых проступило бурое пятно.

– Особо докладывать нечего, – ответил он, покряхтывая. – Около полуночи вышел из номера в коридор немного размяться. Коридор был пуст. Внезапно в глазах потемнело. Дальше ничего не помню. Очнулся в номере, в груди боль, чувствую: сорочка промокла. Поднялся кое-как, слабость такая, что еле добрался до двести пятого. Товарищи меня приняли, отвели обратно, перевязали. На этом все…

– Сколько пролежали без сознания?

– Полагаю, часа два, не меньше…

– В половину третьего к нам зашел, – ответил филер из засады в 205-м.

– Полчаса на перевязку, – Ванзаров глянул на карманные часы. – Это три ночи. Что делали остальные пять часов?

Филеры переглянулись, будто такая простая мысль никому не пришла в голову.

– Они растерялись, – заступился Курочкин.

– Прошу отвечать, – потребовал Ванзаров.

– Не знали, как поступить, – ответил все тот же филер. – За доктором бежать нельзя, Попков вроде не умирал, а того, кто его по голове тюкнул, все одно не догнать… Стали вместе дожидаться смены… Чтобы господин Курочкин приказы отдал…

– Еремин, почему пост покинули?

Поискав глазами товарищей, филер на всякий случай вытянулся по стойке смирно.

– Попков раненый… Помогал простыню резать, у наших ножей не имелось…

Взрослые, крепкие, опытные агенты все как один явили изумительную глупость. Простая случайность, которая рушит самые выверенные планы. В этой ситуации бесполезно метать молнии. Ванзаров и не имел способностей Зевса. Хуже, что ночные выводы стали оправдываться. А логика подленько ликовала, указывая на пустую вешалку.

– Господин Лебедев, проверьте рану, – сказал Ванзаров излишне громко.

Криминалисту нужно было сделать три шага. Выставив здоровую руку, Попков отчаянно замотал головой.

– Нет, прошу, не надо… И без вас больно… Потерплю до лечебницы…

– Желаете укол обезболивающего? – спросил Лебедев, проявляя редкую покладистость.

– Нет, нет, ничего не надо… Благодарю, господа… Только не прикасайтесь… Боль ужасная на всю грудь…

– Подумаешь, ударили ножом в сердце. Какие пустяки! Что вы, Попков, как девица-недотрога… Не желаете – как знаете. Обязан проверить ваши рефлексы… Да не бойтесь, не притронусь к вам… Просто повторите за мной, – Аполлон Григорьевич замотал головой мелкими движениями, будто хотел вытрясти из ушей застрявшую соломинку.