Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы - Валентин Пикуль

Когда военнопленного увели, Игнат Тимофеевич подошел к окну и отдернул штору. Хмурый свет заструился в комнату. До слуха донеслись мелодичные, как игра на ксилофоне, удары склянок с кораблей, стоящих на ветреном рейде.

Контр-адмирал проверил по ним свои ручные часы и, точно отвечая каким-то своим мыслям, тихо сказал про себя:

– Морская война будет не в Ла-Манше и не в Баб-эль-Мандебе, а здесь – у нас… Война жестокая и трудная!

Усталыми шагами он прошелся вдоль стены. Около отдельного стола в углу кабинета остановился. На столе лежала, разбитая на боевые квадраты, карта северного морского театра, и всюду – по голубому полю океана – были расставлены крохотные модели миноносцев, тральщиков, сторожевиков и «охотников».

Сайманов отыскал глазами модель «Аскольда», штормовавшего сейчас около Иоканьги, и вдруг вспомнил: «Рябинин!.. Ведь его сын вызван на сегодня к моему заместителю…»

Когда контр-адмирал вошел в кабинет начальника политотдела, Сережка Рябинин, строгий и немного побледневший, стоял возле стола по стойке «смирно». Капитан второго ранга Петров, держа рапорт молодого Рябинина перед собой, говорил:

– Служба на флоте – дело трудное.

– Трудное, – отвечал Сережка и, приветствуя вошедшего Сайманова, уверенно повторил: – Очень трудное. Я это уже знаю.

– От кого? От отца?

– И от отца тоже.

– Не укачиваешься?

– Нет.

Петров переглянулся с контр-адмиралом. Тот сел в кресло и, веселыми глазами оглядев юношу, вдруг спросил:

– Кто же, товарищ Рябинин, твой любимый герой?

– У меня их много.

– Ну, а все-таки?

И, загибая пальцы, юноша в ответ перечислил скороговоркой:

– Котовский, Лазо, Павлин Виноградов, Гастелло, Гарибальди, Георгий Седов, лейтенант Шмидт, матрос Железняк, Зоя Космодемьянская, Эрнст Тельман, вице-адмирал Дрозд, Феликс Дзержинский…

– Действительно много, – улыбнулся Сайманов. – Ну вот, например, чему ты учишься у Котовского?

– Смелости и находчивости.

– А у Георгия Седова? – спросил Петров.

– Вере в конечную цель.

– А у Дзержинского?

– Силе воли и преданности партии.

– Итак, – спросил начполит, – ты от каждого берешь что-то свое, наиболее характерное, и пытаешься перенести на себя?

– Да.

– Ведь ты еще очень молод, не успел закалить себя, а море требует сильных, мужественных людей.

– Знаю.

– Обожди! А если тебе придется ночами стоять на вахте, не имея даже возможности согреться, ты выдержишь?

– Выдержу.

– А если катер получит пробоину и тебе придется работать в воде по горло, ты выдержишь?

– Выдержу.

– А если противник засыплет вас осколками и пулями так, что нельзя будет даже поднять головы, ты выдержишь? – продолжал капитан второго ранга.

– Выдержу! – ответил Сережка.

Игнат Тимофеевич подошел к юноше, положил ему на плечи свои по-моряцки тяжелые руки.

– Выдержишь? – тихо переспросил он.

Сережка поднял на контр-адмирала глаза. Они были чистые и ясные, как у отца. В блестящих зрачках светилось море, море, море…

– Все равно выдержу, – сказал он. – Такая война идет, нельзя не выдержать.

И, отведя взгляд в сторону, он увидел, как Петров наложил на его рапорт резолюцию:

«Зачислить на должность ученика боцмана в команду гвардейского торпедного катера „Палешанин“.

Юность кончилась – наступало мужество.

Встречи

– Очень жаль, – сказал пастор, – что вам тогда не пришлось с ним встретиться. Но, к сожалению, я не мог оставить его в своем доме… А поговорить с лоцманом – можно, я это беру на себя…

Дельвик, ловко закуривая сигарету с помощью одной руки, ответил:

– Я буду очень благодарен вам, Руальд. Ваше положение священнослужителя, конечно, поможет вести этот разговор с дядюшкой Августом…

Пастор надел длинный черный плащ и с непокрытой головой вышел из церковного придела. Идя по улице, он при каждом шаге далеко выкидывал перед собой суковатую черную трость. Встречные прохожие кланялись ему еще издали, женщины и дети низко приседали перед ним в книксене: «Добрый день, господин пастор!»

На краю городка, где дороги расходились – одна тянулась вдоль берега, а другая шла в сторону каменоломен, – стоял одинокий, покосившийся набок дом. Вокруг него валялись выброшенные морем доски, круглые зеленые поплавки из дутого стекла, оторванные от сетей, старые ржавые якоря, обрывки тросов и даже вырезанная из мореного дуба фигура наяды от бушприта какого-то старинного парусника. Хозяин этой убогой хижины, дядюшка Август, последние годы жил тем, что собирал, где только можно, весь этот хлам и продавал его по дешевке местным жителям.

– Добрый день, пастор, – сказал старый норвежец, когда Кальдевин заглянул в открытую, несмотря на мороз, дверь его хибарки.

Лоцман сидел на круглом позвонке кита, заменявшем ему стул, и вырезал из корня вереска трубку, – дядюшка Август славился по всему побережью Варангер-фиорда не только как лоцман, но и как искусный резчик по дереву.

Когда пастор, абсолютно доверявший ему, рассказал о цели своего прихода, дядюшка Август стряхнул с колен мелкие стружки, воткнул нож в стену и молча вышел. Пастор, пригнувшись в низких дверях, вышел следом за ним, и старый норвежец подвел его к своей иоле, перевернутой кверху килем.

– Вот, – хмуро буркнул он, – у меня уже нет иолы. И парус забрали, и топор тоже…

Все днище иолы было прострочено очередями из автоматов и напоминало решето; рулевые петли выдернуты, форштевень изрублен в щепы.

– Это по приказу немецкого коменданта, – сказал дядюшка Август. – Он боится, чтобы мы не уплыли в Кольский залив, как это сделал осенью вместе со всей семьей Кристи Сандерс. А прошлой ночью три иолы – Тауло, Рольфсена и Веренскиольда – тоже ушли в море, чтобы пробраться к русским. Но их обстреляли еще около брандвахты. И вот после этого комендант велел сегодня утром изрубить все наши иолы…

Пастор присел на край лодки, пригладил растрепанные ветром длинные волосы. Чайки расхаживали у берега, по дороге мимо избушки пробежала, звякая колокольчиком, упряжка греческих мулов; сидевший в повозке егерь пел, и до Кальдевина долетели слова его песни: «На родину мы возвращаемся, в прекрасную швабскую землю…»

«Наверно, австриец», – подумал про солдата пастор и сказал:

– А все-таки, дядюшка Август, нам обязательно надо обшарить фиорды. Я согласен дать для этого церковную иолу – брандвахта знает ее и, думаю, пропустит в море…

Лоцман посмотрел вслед укатившей упряжке мулов, повертел в пальцах деревянную пуговицу своей истрепанной куртки.

– Говорят, – улыбнулся он, отчего лицо его вдруг помолодело, – в бухте Эрика, что южнее становища Хьюоллефьюр, дымит труба рурбодара. Хотя, – лоцман спрятал улыбку, и лицо его снова посуровело, – хотя, – многозначительно повторил он, – сейчас не сезон, и непонятно, кто там живет… Сегодня увидимся, пастор, можете готовить иолу!..

И, плотно ставя ноги, обутые в заплатанные боты, лоцман ушел в свою хибарку. А пастор встал, застегнул пальто и не спеша вернулся в кирку, где его ждал Дельвик.

– Лоцман согласен, – сказал Кальдевин, ставя трость в угол.

– Хорошо, пастор. К вечеру, когда стемнеет, мы отправляемся. От вас я прошу только анкерок пресной воды и два копченых палтуса: один – мне, другой – лоцману…

Вечером иола, на днище которой, завернувшись в сеть, лежал Дельвик, вышла под парусом из фиорда. С берегового поста брандвахты дали предупредительный выстрел, направив в борт иолы луч прожектора. Тогда дядюшка Август поднял на шесте церковную флюгарку, и прожектор сразу погас. Было видно, как немецкий солдат спрыгнул с наблюдательного мостика, скрылся в дверях поста.

– Пропустили, – облегченно вздохнул лоцман. – Ну, теперь пошли, херра Дельвик!..

Дельвик выбрался из сетей, сел на кормовую банку, подтянул шкоты.

– Куда?

– Сначала, – ответил лоцман, – вокруг Норд-Капа, прямо в бухту Эрика… Там почему-то не по сезону дымит рурбодар.

Никонов вместе с Белчо вернулись в свой рурбодар, проведя всю ночь в пути по горам и болотам. Они ходили устраивать засаду на центральное шоссе, ведущее в Петсамо, и обстреляли автоколонну. Помешали им темнота и эсэсовская охрана…

Усталые, двое друзей хотели подогреть для ужина мясные консервы. Никонов расшатывал зубами пули в патронах, чтобы добыть порох и развести огонь. Иржи нашел острый камень и не столько рубил, сколько ломал им на дрова тонкие деревья.

Никонов высыпал порох на приступку печи, вышел помочь товарищу. Иржи разогнул спину, хотел что-то сказать и внезапно застыл с камнем в руке: вдали, со стороны Хьюоллефьюра, шла норвежская иола под парусом. Друзья бросились в рурбодар, выбежали обратно, наспех заряжая автоматы, и быстро залегли за камнями.

– Хорошо, – сказал сержант, – что мы не успели затопить печь. Пусть думают, что здесь никого нет…