В окопах Сталинграда - Виктор Платонович Некрасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Парень поставил на стол две бутылки пива и сразу же, привычным жестом, ударив о край стола, сбил с них металлические пробки.
— Никогда не бери бочкового, — сказал он, смахнув на пол пену. — Только жигулевское. И только четвертого завода. У Фимки всегда есть.
Его быстрые серые глаза остановились на руке Николая.
— Дать полтора за «Лонжин»?
— Что? — не понял Николай.
— За «Лонжин», говорю, полтора куска дать?
— Я не продаю часы, — сухо ответил Николай.
Светловолосый повернулся и, как свой в этом заведении человек, крикнул через головы соседей хозяину:
— Фима, налей два по двести!
На столе появилось два стакана. Парень подвинул один Николаю:
— Поддержи, капитан, — и, не спрашивая, взял с тарелки Николая ломтик колбасы. — С Первого Белорусского?
Николай кивнул головой.
— Ну как там наши?
— Ничего, воюют.
Парень глянул на перевязанную руку Николая.
— Перелом?
— Перелом.
— Пальцы работают?
— Нет.
— Знакомая картина. Нерв. Тебя где ранило?
— В Люблине.
— Ничего, заживет. Будь здоров!
Парень выпил и сморщился. Николай тоже выпил. Водка была крепкая, захватывала дух.
— По особому заказу, — сказал парень и улыбнулся. Передние зубы у него оказались металлическими.
Он стал расспрашивать о последних событиях на фронте. Потом, посмотрев на стаканы, подмигнул:
— Еще по одной?
— Погоди, — сказал Николай, чувствуя, что с непривычки захмелел.
— Можно и подождать, — согласился парень, — нам торопиться некуда. Ты отсюда куда?
— В окружной.
— К Гоглидзе?
— Как? — не понял Николай.
— К Гоглидзе, говорю? Мировой хирург. Я его знаю. Лучший в городе. Если перелом — к нему попадешь, как пить дать…
За соседним столиком оживленно спорили о каком-то судебном деле. Парень крикнул:
— Прекратите дискуссию! Надоело.
За столиком стали говорить тише. Доносились отдельные фразы: «А прокурор как встанет… Я ж Сашке говорил, стервецу… А прокурор как встанет…»
Входили и выходили какие-то люди. Когда дверь отворялась, с площади доносился хриплый голос, певший по радио: «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…» Дверь закрывалась, и опять настойчиво лез в уши разговор о прокуроре, потом снова открывалась, и с улицы доносилось «немно-о-ого поспят…».
Николай посмотрел на своего соседа. Тот, смеясь и поминутно сдвигая то на затылок, то на лоб фуражку, о чем-то оживленно говорил.
— Ты женат? — спросил вдруг Николай.
Парень удивленно на него посмотрел:
— Нет. А что?
— Просто так. Интересно.
— Нет, не женат.
Николай рассеянно посмотрел на него и встал.
— Мне идти надо.
— Куда?
— Надо…
— В госпиталь? Подождет, не убежит.
— Да не в госпиталь, черт с ним…
Николай вдруг почувствовал, что у него кружится голова, и, чтобы не упасть, схватился за стол. Парень удержал его за руку.
— Садись, черт! Куда сейчас идти? Тебя и ноги-то не несут, герой…
Николай сел. Расстегнул воротник. Парень принес бутылку нарзана и налил в стакан.
— Пей. Легче станет.
Николай выпил.
На противоположной стене висел плакат — женщина с довольным лицом указывала рукой на какие-то стулья, столы, зеркальные шкафы.
— Что? Соблазнительно? — спросил парень, перехватив его взгляд.
— Плевал я на это… — мрачно сказал Николай.
— И правильно, и плюй. Не обращай внимания. Это главное. Это самое главное — не обращать внимания.
— На что?
Николай медленно повернулся и посмотрел на парня — тот сидел и крутил пальцами ус.
— На все! Как я. Иначе свихнешься. Можешь мне поверить. У меня вот Гитлер стариков и двух братьев на тот свет отправил. Понял? А я вот под трамвай не бросаюсь. Один — инженер, другой — полковник. В двадцать пять лет — и полковник. А? Не то что мы с тобой. Ты кем на гражданке был?
Николай пожал плечами:
— Д-два к-курса физкультурного института.
Парень протянул руку, на ней не хватало пальца.
— Дай пять. Два сапога пара. — Он зло рассмеялся, сверкнув вставными зубами. — Будем знакомы. Сергей. Человек без профессии.
Он вынул из кармана толстую пачку денег и бросил на стол.
— Видал?
Пачка состояла вся из сотенных. Сергей небрежно сунул ее в карман.
— И я один. Ни семьи, ни жены, ничего… Могу все Фимкино заведение купить. А завтра столько же будет. Понял?
Он придвинулся к Николаю. Его серые, широко расставленные глаза блестели, на лбу выступил пот.
— А наши там вперед идут, пока мы с тобой здесь… — Он вытер рукой лоб. — Будешь еще?
— Нет. Нарзану выпью.
Сергей усмехнулся:
— Фимка, дай-ка еще нарзану. Так на чем мы остановились? На женах, кажется?
Николай, сощурившись, посмотрел на Сергея. Хмель постепенно проходил.
— А ты женат? — спросил Сергей.
— Нет, — коротко ответил Николай.
— Совсем нет?
— Совсем…
— И не был?
— А что вспоминать, что было?
Сергей понимающе улыбнулся:
— Ясно. И давно?
— С сорокового.
— А знакомы?
— С тридцать девятого.
— Красивая?
— А бог ее знает. Разве в красоте дело?
— В красоте, — уверенно сказал Сергей и сдвинул фуражку на затылок. — У меня вот нет жены. Не было и не будет.
Николай согласился — «может, так и надо, все мы дураки в девятнадцать лет» — и вдруг почувствовал, что случилось то, чего он больше всего боялся, что он дольше не может, что он сейчас все расскажет этому парню, которого видит в первый раз и, может, никогда больше не увидит. И про Шуру, и про то, как он бегал к ней каждый день из института на Осиевскую, через весь город — она работала на Кабельном чертежницей, — и про ее мамашу-старушку, которая все хотела, чтобы они поженились. Я, говорит, старая, скоро умру, так чтобы увидеть еще.
Сергей внимательно слушал, засунув пальцы в лохматую шевелюру, потом спросил:
— А сколько ей лет?
— Умерла. Сегодня только узнал, что умерла.
— Да не ей, Шуре твоей.
— Моей? — Николай попытался улыбнуться. — Дяди-Фединой, а не моей.
— Ну, дяди-Фединой, черт с ним, я его не знаю. Лет двадцать пять?
— Двадцать четыре. Когда на фронт шел, двадцать один был. Теперь, значит, двадцать четыре. Три года прошло… Три года, — повторил он, — и три года верил. Письма писал. Как город освободили, раза три или четыре писал. И все впустую. Дом фашисты сожгли, она перебралась… И вот теперь дядя Федя…
Сергей опять подмигнул: это было у него чем-то вроде тика.
— А ты, брат, ни разу дядей Федей не был? А?
— Я? Дураком я был,
