В окопах Сталинграда - Виктор Платонович Некрасов

На кухне шипело три или четыре примуса. Эмма сняла с табуретки таз с мыльной водой. Николай сел. Эмма подкачала один из примусов и, так ничего и не сказав, ушла.

Потом пришла женщина с озабоченным лицом. Она, очевидно, почувствовала какую-то неловкость в том, что офицер, к тому же раненый, сидит на кухне, и предложила Николаю перейти в комнату, хотя у них там и беспорядок. Николай сказал, что, если он не мешает, ему и здесь хорошо, и спросил, когда приходит обычно Шура.

— По-разному, — ответила женщина, мешая что-то в кастрюле и стоя к нему спиной. — В три, четыре, пять. Иногда и поздно вечером.

Помолчав, она спросила:

— А вы что, родственник ее или знакомый?

— Родственник, — ответил Николай.

Женщина потушила примус и ушла.

Зашли и ушли, ничего не говоря, но с любопытством глянув на Николая, еще две женщины. Потом вбежал на кухню очень хорошенький мальчишка лет пяти, курчавый, светлоглазый и общительный. Его сразу заинтересовала повязка.

— У дяди Феди тоже такая была, — сказал он, — только не тут, а тут. Он на костылях ходил. Вы ходили на костылях?

— Нет, не ходил, — ответил Николай.

Мальчик старательно поковырял в носу и опять спросил:

— А почему у вас одна «Красная Звезда»?

— Не заслужил больше.

— У дяди Феди две. И такая медаль, как у вас. И еще одна. На ней винтовка и шашка. Как вас зовут?

— Дядя Коля. А тебя?

— Вова. Вы к тете Шуре пришли?

— К тете Шуре.

— А зачем?

Николай рассмеялся:

— Хочу на нее посмотреть.

Вова сел на корточки, провел пальцем по сапогам Николая и сказал:

— Принести щетку?

Николай улыбнулся:

— Вот это ты правильно заметил, Вова. Валяй-ка, принеси.

Вова застучал голыми пятками по коридору и через минуту принес старую, облезлую сапожную щетку. Николай почистил сапоги. Вова сосредоточенно за ним следил, сидя рядом на корточках.

— А зачем вам надо на тетю Шуру смотреть? — спросил он.

— Да просто так, хочется.

— А ее столик вы знаете какой?

— Какой столик? — не понял Николай.

— Как какой? У всех тут есть столик. Показать?

— Ну, покажи. Или нет: я сам угадаю. — Николай оглядел кухню. — Вот тот? Да?

— Ага. А откуда вы знаете?

— Угадал.

Николай подошел к столику. Он был очень чистый, опрятный, покрыт свежей клеенкой. Стояло несколько кастрюлек, повернутых вверх дном, горшочек с солью. Справа, на приделанной к стене полочке, тоже покрытой клеенкой, лежали мыло, две зубные щетки и бритвенный прибор с помазком.

— А это чье? — спросил Николай.

— Что? Щеточки? Красная — тети Шуры, а желтая — дяди Феди. Нельзя ж одной щеткой чистить зубы, правда?

— Нельзя, — сказал Николай и подошел к окну. — Конечно, нельзя.

Внизу, на дворе, двое парней пилили дрова. Несколько минут Николай следил за мерно раскачивающимися фигурами, потом, не оборачиваясь, спросил, давно ли дядя Федя здесь живет.

— Как давно? — удивился Вова. — Всегда. Мы из Уфы приехали — он уже жил… Вы умеете в крестики и нолики играть?

— Нет, не умею.

Николай провел рукой по шелковистым Вовиным кудряшкам и направился к выходу.

3

Очень молоденькая и очень тоненькая сестра, с подхваченными марлевой косынкой волосами, сидела у окна в приемном покое и читала растрепанную, пухлую книгу.

— Вам надо еще в центральный распределитель сходить, — сказала она, взглянув на Николая и не притрагиваясь к протянутым ей бумагам.

— Зачем? — спросил Николай. — Мне сказали прямо в окружной госпиталь идти.

— Нет, у нас так не принимают. Обязательно нужно через распределитель. — Она посмотрела на него снизу вверх и чуть-чуть улыбнулась. — Ведь вы с фронта, да?

— Так точно, — ответил Николай.

— С фронта все через распределитель. Это на Красноармейской, пятьдесят шесть. У нас только по направлениям округа.

Он молча взял свои бумаги и стал запихивать их в планшетку.

— Простите, — сказала вдруг девушка, — дайте мне их на минутку.

Она вышла и почти сразу же вернулась.

— Знаете что? — Она глянула на часы. — Сейчас начало девятого. В десять часов придет майор Свешников. С ним всегда можно договориться. Приходите к десяти.

— Спасибо.

— Температура у вас нормальная?

— Спасибо. Нормальная.

Николай кивнул головой и вышел.

На перилах госпитального мостика, у массивных, в виде арки, ворот, — госпиталь был старинный и походил больше на крепость, чем на лечебное учреждение, — сидели, болтая ногами и покуривая, раненые.

— Эй, браток! С какого прибыл? — крикнул кто-то из них, но Николай не расслышал и молча прошел мимо.

— Не приняли, должно. В распред послали. Всех они в распред посылают…

Дойдя до старого вала, Николай остановился. Солнце садилось, и сквозь зелень тополей был виден город, освещенный косыми лучами. В воздухе пахло мятой, свежескошенным сеном. Где-то неподалеку, совсем как в деревне, грустно мычала корова. Стоял ясный, тихий августовский вечер.

Николай вынул кисет и сел под тополем. Это был старый, раскидистый, потерявший свою былую стройность тополь.

Прямо под валом расстилалось зеленое поле стадиона, а за ним, невероятно рельефные и четкие в вечернем освещении, громоздились друг на друга дома среди густо-зеленых, кое-где только начавших золотиться осенних садов. Чуть правее ярко-белым пятном на фиолетовом вечернем небе выделялась колокольня Софийского собора. Левее крепкой, точной линией вырезывался горизонт с разбросанными маленькими построечками на пологих холмах и почти черной линией дальних лесов.

Отсюда, с высоты, совсем не было видно, что город разрушен. Он казался таким, каким был всегда, каким помнил его Николай пять, десять лет тому назад. Только купол на соборе был тогда не красным, а золотым, и стадион не имел такого заброшенного вида, как сейчас.

Солнце давно уже село, погас крест на колокольне, город стал плоским и расплывчатым, только линия горизонта по-прежнему четко и ясно огибала его. Подул легкий ветерок. Зашумели тополя.

Николай посмотрел на часы — было всего лишь девять часов. Он встал, отряхнул траву с брюк и пошел вниз по Госпитальной улице.

Улица упиралась в базар. Несмотря на поздний час, торговля шла полным ходом. Иногда где-то раздавались милицейские свистки и торговки, подхватив свои корзины, забивались во дворы, но через минуту все опять выползало на улицу и растекалось среди рундуков и киосков.

Николай зашел в закусочную — он с утра ничего не ел. В закусочной было накурено и тесно. На стойке горела большая керосиновая лампа, и на двух столиках стояли свечи. Николай взял двести граммов свиной, называемой почему-то домашней, колбасы, хлеба и кружку пива.

Три столика из четырех были заняты. За четвертым сидел хмурый человек с подвязанной щекой