Познание смыслов. Избранные беседы - Гейдар Джемаль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это примордиальный ужас, первозданный, изначальный ужас. Что такое ужас? Я подумал над максимально понятным и доступным определением «ужаса» – это ведь очень сложно описать, – и я пришёл к выводу, что это встреча возможного с невозможным. Наше бытийствующее, глиняное персональное оформление здесь, в качестве индивидуальности, – это возможное, это сочетание разных возможностей, которые сами по себе по определению конечны. А наше сознание, которое находится внутри нас, как точка оппозиции, не тождественная ничему, искра Духа, – это невозможное, оно происходит из бездны Невозможного. Их встреча и разрушительный эффект этого «ядерного взрыва» производят ужас. Это и есть встреча невозможного и возможного.
И дальше всё, что человек делает в своей жизни, – это «шифровка» этого ужаса, «заглушка» и отсечение этого ужаса от самого себя. Что это означает? Это означает, что человек создаёт ряд таких гештальтов, – ну, например, отчаяние, надежду, радость, страх, что очень важно, и так далее. Мы будем говорить об этом подробно. Ряд гештальтов, которые являются антитезой и заменой ужаса.
Итак, есть ужас, который скрыт, а есть вещи, в которых мы «купаемся», – в созданных нами антитезах ужасу, в которых как бы ужаса нет: мы чувствуем себя уютно даже в отчаянии, в тоске, тем более в радости и так далее, – но откуда они берутся? Дело в том, что есть оппозиция Бытия и сознания, а есть созданные вместо них конструкты «Я» и «не-Я», они существуют вместо Бытия и сознания, – это конструкты. Это «Я» и «не-Я», их взаимоотношение, их игра между собой, – они, собственно, и порождают эти состояния тоски, отчаяния, надежды, радости, страха и так далее. И в этом пространстве мы и живём. И, собственно говоря, благодаря этому пространству, которое ещё связано с языком, общество и манипулирует нами, оно накладывает на нас свою матрицу, которая нами усваивается через страх, через надежду…
Кстати, я хотел сказать, что страх – самая сильная эмоция…Но она не имеет никакого отношения к ужасу. Страх – это встреча с другим, это встреча с «не-Я», которая является определённой угрозой, – «не-Я» как неизвестное. Есть «не-Я» как известное, есть «не-Я» как нейтрализованное или подчинённое, – это даёт эффект радости.
Есть известная формула СМИ, что они должны в двух ипостасях выступать: или пугать, или развлекать…Это другое. Эти «пугалки» – это другой момент, который я ещё не упомянул. Это тревога. Мы будем отдельно об этом говорить.
Я просто заранее всё это прописываю, с тем чтобы дать понять, что фундаментальная идея Времени предшествует всему этому, она предшествует феноменологической стороне человеческого существования. Каждый человек является обладателем некоего «золота», которое у него отбирают, которое у него крадут. Человек рождается с запасом этого золота, но оно актуализируется, когда он становится носителем языка. И тут же через язык, навязав ему конструкт «Я – не-Я» в социальном пространстве, начинают похищать вот этот сюжет, который образуется его жизнью, его биографией, его движением. Каков один из побочных эффектов? Вот рождается человек, перед ним есть дорога в определённое количество лет, – условно говоря, 70 лет, завершающиеся финалом. Этот финал безусловен, в отличие от идеи, что – как пел Высоцкий, «хорошую религию придумали индусы», – это всё попытка свести человека к трансформирующейся вселенной, которая всё время бессмысленно переходит из состояния в состояние. А время в действительности не предполагает, что мы ходим из комнаты в комнату, из этой жизни в другую жизнь. Время предполагает безусловный финал.
Вот ты – Иван Иваныч, ты родился Иваном Иванычем, и абсолютно не имеет никакого значения во что перейдут элементы, составляющие тебя: как Ивана Иваныча тебя не будет. Этот Иван Иваныч абсолютно конечен. И именно это даёт шанс Ивану Иванычу на некий прорыв за пределы имманентного, если это будет каким-то образом центрировано, усвоено и понято через (ну не будем говорить) особые технологии или через Откровение и так далее. Откровение, собственно, сообщает Иван Иванычу, что Всевышний, Который послал ему эту искру божественного Духа внутри него, воскресит его именно как Иван Иваныча для страшного Суда, – в отличие от перехода из комнаты в комнату, который никогда не кончается.
Но вот в чём дело – Иван Иваныч рождается, перед ним 70 лет жизни, которые упираются в полный, совершенный и абсолютный конец. Это может быть наполнено чем-то, что вписывает его в большое время, в сюжет истории. А общество ставит перед собой задачу, чтобы он ни в коем случае не попал в этот сюжет, чтобы его время ничем не отличалось, допустим, от времени его любимой собаки, – то есть не времени, а длительности его собаки.
Простой пример: Степан Разин, который вписал свою биографию, своё время, окончившееся очень жестоким финалом, но он вписал его в историю. Теперь предположим, что он не участвовал ни в чём, не был Степаном Разиным, как и не было бесчисленного числа каких-то казаков-разбойников и так далее, других степанов крепостных, герасимов с Муму и так далее, – их время не стало частью истории, поэтому их время не актуализировалось как время, оно осталось просто длительностью, в которой был шанс на то, чтобы превратиться во время. Но общество сделало всё, чтобы их жизни, как и жизни офисных сотрудников, не превращались во время, а просто оставались длительностью.
То есть общество работает над тем, чтобы украсть подлинное содержание времени как смысла у каждого родившегося существа, за исключением элиты, которая организует историю под себя. Как мытари, которые забирают налог у людей и немножечко оставляют себе за свои услуги. И понятно в пользу кого забирается этот налог: в пользу Великого Существа.
Мне хотелось бы просто подчеркнуть, что стержневая, стратегическая линия понимания человеческого фактора, – это понимание разницы между длительностью и временем, оппозиции смысла и абсурда. Абсурд, который принадлежит Бытию, и смысл, который принадлежит человеку и человеческой жизни, связанной с языком. И как фундаментальное проявление оппозиции сознания
