Реквием в Брансвик-гарденс - Энн Перри

– Не знаю, какой был час. – Она с трудом кашлянула. – Я как раз переоделась к обеду. Брейтуэйт оставила меня и спустилась вниз. У слуг настало время обеда. Они едят раньше нас, но вам, наверное, это известно? Ну да, конечно.

Она заморгала, а потом с трудом заговорила снова:

– Простите. Я несу какой-то вздор. Никак не могу сосредоточиться. – Ладони ее судорожно комкали постельное белье. – Я решила сходить и посмотреть, как идут дела у Рэмси, быть может, даже поговорить с ним. Он стал таким… одиноким. Почти не выходил из комнаты. Я подумала, что мне стоит попробовать уговорить его хотя бы пообедать с нами. – Глаза ее впились в лицо Питта. – Если вы спросите теперь, зачем мне это понадобилось, я ничего не скажу. Этот жест показался мне совершенно естественным и нормальным.

Она закашлялась, и Брейтуэйт снова подала ей стакан.

– Спасибо, – пробормотала Вита, отпивая воду.

Томас ждал.

Вновь прокашлявшись, миссис Парментер продолжила с легкой и благодарной улыбкой:

– Я постучала в дверь кабинета и, услышав его ответ, вошла. Он сидел за заваленным бумагами столом. – Я спросила о том, как продвигается его работа. Безобидный вопрос и вполне естественный… как вам кажется?

Женщина посмотрела на суперинтенданта, взглядом ища его согласия.

– Вполне естественный, – кивнул тот.

– Я… я подошла к столу и взяла в руки одну из бумаг. – Голос хозяйки дома вдруг сделался хриплым. – Это было любовное письмо, суперинтендант, очень… страстное и очень… очень красочное. Я в своей жизни никогда не читала ничего подобного. Я не знала, что люди… женщины могут пользоваться таким языком, что они могут даже в мыслях применять такие слова. – Вита нервно усмехнулась, не в силах скрыть смущение. – Признаюсь, я была потрясена. Что, должно быть, отразилось на моем лице. Иначе и быть не могло.

– Это было письмо женщины к мужчине? – уточнил Томас.

– O да. Достаточно… очевидного содержания. Как я уже сказала, мистер Питт, оно было весьма… откровенным.

– Понимаю.

Миссис Парментер посмотрела вниз, а затем вновь быстро подняла взгляд к собеседнику:

– Оно было написано почерком Юнити Беллвуд. Я достаточно хорошо его знаю. В доме хватает написанных ею бумаг. Ради этого ее и нанимали.

– Понимаю, – повторил полицейский. – Продолжайте.

– Тут я увидела другие письма, написанные рукой моего мужа. Они также были любовными, однако много более… сдержанными. Более духовными, если угодно… духовными… – Преодолевая душевную боль, она коротко усмехнулась. – Уже в его стиле… вокруг да около, подразумевающими то же самое, но всегда неконкретно. Рэмси всегда предпочитал излагать свои мысли… метафорами, скрывать физическое и эмоциональное под каким-то духовным обличьем. Но если отбросить иносказания, это было все то же самое.

Питт не имел оснований для удивления. Сам факт смерти старого священника должен был подготовить его к чему-то подобному. Подавляемая страсть, тлеющая и подавляемая потребность, прорываясь на свободу, становится бурной, неуправляемой… неизбежно разрушая не только образ тихой и созидательной жизни, но также нравственности и привычек, меняя даже причуды и вкусы. И все же суперинтендант недоумевал. Он не заметил в Рэмси ничего, кроме одержимого духовными сомнениями церковника средних лет, преждевременно постаревшего, потому что он не видел перед собой ничего, кроме пустыни для своей души. Как же Томас ошибался!

– Мне очень жаль, – негромко проговорил он.

Вита улыбнулась:

– Благодарю вас. Вы очень добры, суперинтендант. Много добрее, чем требует ваш служебный долг. – Она чуть поежилась и сгорбилась посреди окружавших ее подушек. – Рэмси, наверное, заметил выражение на моем лице. Я не стала скрывать свои чувства… свое изумление… и… отвращение. Быть может, если б…

Она потупила взгляд, и Питту на какое-то мгновение показалось, что она не в силах продолжать.

Брейтуэйт беспомощно стояла возле нее, то поднимая, то опуская стакан, не зная, что делать. На лице ее было написано полное смятение.

Ее госпожа с усилием взяла себя в руки.

– Простите, – прошептала она. – Не могу вспомнить, что я ему сказала. Наверное, что-то нетактичное или грубое. Мы жутко поссорились. Он как будто бы… полностью потерял рассудок! Внешность его изменилась… он стал похож на безумца. – Она стиснула вышитую простынь. – Бросился на меня, стал кричать, что я лезу в его дела, что я не имею на это права, что нечего смотреть его переписку… – Голос женщины сделался едва слышным. – Начал обзывать меня всякими… жуткими словами: воровкой, ханжой, взломщицей. Сказал, что я испортила его жизнь, что надругалась над его чувствами и вдохновением, назвал меня… пиявкой, недостойным образом присосавшейся к его душе…

Она вдруг смолкла. И сумела продолжить лишь через одно-два мгновения:

– Он совершенно обезумел от ярости, потерял всю власть над собою. Протянул ко мне руки, бросился на меня и вцепился мне в шею.

Вита протянула руки к собственному горлу, но не стала к нему прикасаться. На нем краснели уже начинавшие темнеть пятна, оставленные пальцами ее мужа.

– Продолжайте, – мягким тоном попросил Томас.

Внимательно глядя ему в лицо, миссис Парментер опустила руки:

– Я не могла возразить ему, я вообще не могла говорить. Я попыталась вырваться, но он, конечно же, был сильнее меня. – Она тяжело дышала, то и дело судорожно глотая; грудь ее ходила ходуном. – Мы принялись бороться, не помню в точности как. Хватка его становилась все сильнее, мне едва удавалось вздохнуть. Я боялась, что он убьет меня. И… и заметила на столе нож для бумаги. Дотянулась до него и ударила. Я хотела воткнуть ему нож в руку, чтобы он выпустил меня и я смогла бы убежать. Вита тряхнула головой. – Я не могла крикнуть. Не могла выдавить ни единого звука! – Она снова смолкла.

– Еще бы, – согласился Питт.

– Я… я целила в его руку, в плечо, куда было проще попасть. Если бы я ударила ниже, то могла бы попасть в рукав пиджака. – Она глубоко вздохнула. – Я ударила изо всех сил, и тут же от нехватки воздуха лишилась сознания. Наверное, он шевельнулся…

Женщина сделалась бледной как полотно.

– Я попала ему в шею. – Голос ее превратился в шепот, словно бы удушье еще не оставило ее. – Это было ужасно. Худшего мгновения не было во всей моей жизни! Он отшатнулся назад… глядя на меня так, словно не мог поверить в происходящее. На мгновение он пришел в себя, сделался прежним Рэмси, здравомыслящим, мудрым и нежным. Кровь… была… повсюду. – Глаза ее наполнились слезами. – Не знаю, что я тогда делала, такой ужас вдруг охватил меня… По-моему, он упал, и я стала на колени перед ним. Не знаю. Это был ужас, горе… время остановилось. – Вита глотнула, горло ее напряглось, ей было больно. – Потом я спустилась вниз за помощью.

– Спасибо, миссис Парментер, – поблагодарил ее Томас серьезным тоном. Слушая хозяйку дома, он наблюдал за ее лицом и руками, присматривался к кровавым пятнам на ее одежде. Пока все, что он видел, соответствовало ее рассказу и тому, что он видел в кабинете. Причин усомниться в том, что трагедия произошла именно так, как она ее описала, не усматривалось. – Не сомневаюсь, вы хотите вымыться и переодеться. И, наверное, принять успокоительное, прописанное вам доктором. У меня нет оснований дальше докучать вам.

– Да. Да, конечно. – Женщина поежилась и подтянула простыню повыше, но больше ничего не сказала.

Оставив Виту, суперинтендант вернулся в кабинет. Следует поговорить с врачом, с обеими дочерьми Парментеров, а также лично или с помощью Телмана расспросить слуг. Кто-нибудь из них должен был слышать шум. Не то чтобы это могло принести какую-то пользу для расследования, однако тщательное отношение к делу требовало проверить все.

Около полуночи полицейский приехал в дом, где снимал комнаты Джон Корнуоллис, и слуга впустил его внутрь. Было видно, что этот человек уже собирался спать, и дверной колокольчик разбудил его. Он был в домашнем халате, накинутом поверх в спешке натянутых брюк, и не успел причесать волосы, вставшие дыбом у него на затылке.

– Да, сэр? – проговорил он, пожалуй, с заметной сухостью в голосе.

Томас рассыпался в извинениях:

– Полагаю, мистер Корнуоллис уже в постели, однако мне необходимо срочно переговорить с ним. Простите меня за вторжение!

– Да, сэр, он уже лег. Что ему передать, сэр?

– Скажите, что внизу его ждет суперинтендант Питт с новостями, которые не могут ждать завтрашнего дня.

Слуга скривился, но возражать не стал. Проходя мимо висевшего на стене телефонного аппарата он многозначительно посмотрел на него, однако ничего не сказал. Он оставил неожиданного посетителя в гостиной, комнате, полной мужского уюта, уставленной мягкими кожаными креслами, книгами и сувенирами, такими, как огромная раковина конха из Индии, сиявшая красочной внутренностью, миниатюрная, блестевшая полировкой бронзовая пушечка, деревянный блок с оснастки корабля, два или три куска серой амбры и фарфоровое блюдо, полное мушкетных пуль. На стенах висели несколько изображавших море картин. В самом разнообразном наборе книг с романами и поэзией соседствовали биографии, а кроме того, научные и исторические труды. Заметив «Эмму» Джейн Остин, «Сайлеса Марнера» Джордж Элиот[18] и три тома «Божественной комедии» Данте, Питт невольно улыбнулся.