Реквием в Брансвик-гарденс - Энн Перри

– Что вам нужно? – спросил сын хозяина дома, даже не пытаясь изобразить дружелюбие. Он завидовал благосклонности отца к Кордэ, завидовал тому, что после трагедии Доминик в известном смысле занял ведущее положение в доме. Тот факт, что он был старше и что сам Мэлори не пожелал занять это положение, не значил ничего.

Доминик задумался, рассказала ли Трифена брату об их ссоре и о том, что сказала Кларисса. Под желтым светом лампы, при этих тяжелых тенях, он попытался прочесть правду по лицу Парментера-младшего, но не смог этого сделать. Слишком много эмоций было уже написано на нем: страх, гнев, сожаление, стремление к покою, которым молодой человек обязан был обладать, и чувство вины от того, что ему не удавалось достичь этого покоя. Вера его оказалась недостойной того испытания, которому он подверг ее. Кордэ понял это по требнику, оказавшемуся у Мэлори в руке.

Священник опустился на край садовой скамейки, не думая о том, что она может оказаться сырой или грязной, а то и сырой и грязной одновременно.

– Питт докопается до правды, – произнес он серьезным тоном.

По тому, как Мэлори посмотрел на него, Доминик понял, что молодой человек намеревается блефовать.

– Возможно, – согласился младший Парментер. – Но если вы надеетесь на то, что я каким-то образом помогу вам выгородить отца, то напрасно тратите время. Дело не только в том, считаю я справедливыми такие старания или же нет. Я не верю в то, что они могут дать нечто большее, чем кратковременный эффект. В итоге все станет только хуже. – Он чуть распрямился в кресле, плотно сжал губы и напряженно посмотрел на собеседника. – Обратитесь лицом к истине, Доминик. Я знаю, что вы восхищаетесь отцом; возможно, просто потому, что он протянул вам руку помощи именно тогда, когда вы отчаянно нуждались в ней, а, ведает Бог, благодарность не относится к числу популярных в нашем обществе добродетелей. Однако она не способна заменить честность или правосудие. Она всегда бывает за чей-либо счет.

Доминик уже хотел спросить: «Не за ваш ли?», когда сообразил, что эту реплику вполне можно переадресовать ему самому, и промолчал.

– Мы принадлежим к различным вероисповеданиям, – продолжил Мэлори. – Но самая суть их обязана быть одинаковой. Нельзя передать свои грехи другому человеку. Один только Христос мог принять на себя чужие грехи, однако мы, простые люди, обязаны влачить каждый свое бремя. Это относится и к вам, и ко мне, и к отцу. Закон здесь – не единственное, и даже не главное соображение. Не можем ли мы сойтись хотя бы на этом?

– Можем. – Кордэ наклонился вперед, оперевшись руками о колени. Желтое облачко света выхватывало их обоих из тени листвы. Все вокруг, включая и сам дом, казалось каким-то неведомым миром. – Вы верите, что ваш отец был любовником Юнити?

Его собеседник медлил, и глаза его были полны вины. На мгновение он дрогнул и понял, что Доминик заметил это. Отступать было слишком поздно.

– Нет. – Молодой Парментер уставился на собственные руки.

Воцарилось молчание. Только в бассейне булькала вода, да откуда-то издали, из листвы, доносилась чуть заметная капель.

– Она шантажировала вас вашей связью? – спросил священник.

Мэлори медленно поднял на него взгляд. С его лица мгновенно исчезло всякое осознанное выражение, стертое страхом.

– Я не убивал ее, Доминик! – воскликнул он. – Клянусь в этом! Меня не было наверху лестницы, когда она упала. Я уже говорил, что находился здесь. Я не знаю, что и почему там произошло. Я искренне думал, что это сделал отец. Я и сейчас так думаю. A если это не он, значит, подозрение падает на вас.

– Это сделал не я, – очень ровным тоном проговорил Кордэ. – А кто еще знал, что она вас шантажировала?

– Кто? – На лице Мэлори появилось удивление. – Кларисса? Она остается единственным возможным преступником из членов семьи. Я и представить себе не могу, чтобы в смерти Юнити был виноват кто-то из слуг.

– Они ни при чем, – безрадостным тоном проговорил Доминик. – Мы знаем, где в это время находились все они. Но нет, я не думаю, чтобы это была Кларисса.

– Во всяком случае, Кларисса могла бы убить для того, чтобы защитить меня, – сухо бросил Парментер-младший. – Это могла бы сделать и Триф, но зачем? Она всегда считала, что из нее получился бы лучший священник, чем из меня. Она умнее, однако ум здесь составляет лишь крошечную часть всего необходимого. Я попытался объяснить ей это, но она не захотела слушать. Нужна вера. А еще больше – послушание. А какое в ней послушание?

Ситуация, впрочем, не располагала к обсуждению сравнительных достоинств послушания и милосердия.

– А не могла ли эта смерть все-таки стать результатом трагической случайности? – предположил Доминик, пытаясь дать своему собеседнику возможность признаться в менее серьезном преступлении.

– Вполне могла, – согласился Мэлори. – Ну конечно же, могла. – Он вскочил. – Но бог мой, это сделал не я… случайно или намеренно! – Голос его стал более громким. – Меня там не было, Доминик! Если там приключился несчастный случай, тогда виноватым остается отец! – Длинные пальцы молодого человека разжались и снова сомкнулись в кулаки. – Может быть, вы хотите заставить его признаться? Я не могу сделать этого, хотя, ведает бог, пытался. Он даже не слушает меня. Похоже, что он отстранился от всех нас. Значима для него теперь одна только его проклятая книга. Он трудится над этими переводами, как над самой важной вещью в своей жизни. Я понимаю, что он хочет опередить доктора Спеллинга, но к чему все это, когда в доме совершено убийство, за которое ответственен один из нас?

Он посмотрел на священника несчастными глазами. Впервые в его взгляде не было заботы о себе самом, не было никакой тенденциозности или настороженности. Посреди блестящих косых листьев доморощенных джунглей казался не знавшим горя и морщин мальчишкой.

– Доминик, с ним произошел, наверное, какой-то умственный коллапс, – пробормотал юноша. – Он больше не пребывает в реальности…

Он не смог продолжить… Из дома донесся и сразу оборвался тонкий и высокий крик.

Оба мужчины замерли на месте, ожидая услышать его еще раз.

Но вокруг только журчала вода.

Мэлори судорожно сглотнул, выругался и неуклюже вскочил на ноги, сбросив локтем на пол требник.

Доминик бросился за ним по мощенной кирпичом дорожке, ведущей к холлу. Распахнув дверь настежь, Мэлори оставил ее открытой и бросился по черно-белой мозаике к открытой двери гостиной. Кордэ следовал за ним по пятам.

Внутри, в одном из кресел обнаружилась съежившаяся комочком Вита. Кокетка ее темно-серого платья была залита кровью, потеки которой спускались на юбку. Окровавленными оказались ее плечи, руки… даже ладони были в крови.

На полу лежала потерявшая сознание Трифена, которой некому было помочь. Наверное, кричала именно она.

Кларисса стояла перед матерью на коленях, держа ее за руки. Обе они дрожали. Миссис Парментер пыталась заговорить, однако не могла набрать воздуха в грудь и только всхлипывала и рыдала.

– O боже! – Мэлори словно врос в землю. – Мама! Что случилось?! За доктором послали? Принесите бинты… воды… чего-нибудь!

Он инстинктивно повернулся к Доминику. Тот нагнулся к Клариссе и взял ее за плечи.

– Дайте нам посмотреть, моя дорогая, – осторожно проговорил он. – Чтобы остановить кровь, нам надо найти рану.

Мисс Парментер против воли, все еще дрожа, поднялась на ноги с помощью брата, вцепившегося в нее так, что костяшки его пальцев побелели. К лежавшей на полу Трифене никто так и не подошел.

– Позвольте мне взглянуть, – приказал Доминик, посмотрев на белое как мел лицо Виты.

– Я не ранена, – едва слышно прохрипела та. – Во всяком случае, не сильно. Наверное, одни синяки. Не знаю. Однако… – смолкнув, она посмотрела на залитое кровью платье, словно увидела его впервые, а потом перевела взгляд на священника: – Доминик… Доминик… он попытался убить меня! Мне… мне пришлось защищаться! Я хотела всего только…

Трясущаяся женщина сглотнула, пытаясь преодолеть едва не удушивший ее спазм, и Кордэ пришлось поддержать ее, пока к ней не вернулось дыхание.

– Я просто хотела отбиться… так, чтобы можно было уйти. Но он совсем обезумел! – Миссис Парментер подняла правую руку, на которой вокруг запястья остался отпечаток кровавой ладони. – Он вцепился в меня! – Она казалась удивленной, словно до сих пор не могла поверить в случившееся. – Я… – Она снова глотнула. – Я сумела дотянуться до ножа для бумаги. Я подумала, что если сумею ударить его в руку, он выпустит меня, и я сумею спастись. Глаза ее, круглые и почти черные, были обращены к священнику. – Он дернулся… дернулся, Доминик! Я только хотела уколоть его в руку.

Кордэ стало дурно:

– Что произошло?

– Он дернулся! – повторила хозяйка дома. – Его рука была здесь! Он держал меня. Руки его были на моем горле! И его лицо! Это не был знакомый мне человек. Это был не Рэмси! Лицо его было ужасно, полно ненависти, и такого… такого гнева!