Новый Мир ( № 10 2010) - Новый Мир Новый Мир

«Работа над созданием атмосферы порой принимает едва ли не маниакальные формы, — признается Дмитрий. — В чем-то это фактически клиповое мышление, работа в первую очередь на образах и деталях. Отсюда и любовь ко всяким винтажным элементам (всем этим рыбам в формалине и актрисам немого кино), скрытые коды, цитаты и отсылки, стилизации и сбитая перспектива — когда дальние и близкие детали изображены с одинаковой резкостью и точностью. В этом есть что-то от прерафаэлитов. То есть, если брать грубо, имеет место не определенный момент времени, как у реалистов или даже импрессионистов, а запечатленное, вмороженное время. Как во сне. Когда автор, не ограниченный бегом времени, может подойти и рассмотреть каждую деталь».

Несмотря на обостренный интерес к «винтажным» деталям, Колодан без дешевого снобизма относится и к классическим жанровым приемам: богатая фантазия позволяет ему неожиданно и изобретательно отыграть любое клише. Наиболее показательна в этом плане повесть «Время Бармаглота». На первый взгляд автор всего лишь эксплуатирует тему «попаданца», неоднократно обсосанную отечественными фантастами. Наш современник загадочным образом переносится в мир, кардинально отличный от привычного, данного нам в ощущениях. Но он оказывается не в квазисредневековой Европе с неизбежными баронами и драконами, не в Киевской Руси и даже не в далеком будущем. Мир, куда попадает Джек, живет по законам английской абсурдистской прозы XIX столетия, нашедшим яркое отражение в произведениях Льюиса Кэрролла. Это вселенная Алисы, но еще более странная, чем в первоисточнике, местами пугающая:

«Раньше Джек думал, что особенность этого мира в том, что обыденное и необычное здесь уживаются друг с другом. Потом он понял, что ошибался. Они не „уживались”, поскольку это слово, так или иначе, подразумевает противопоставление одного другому. Об этом и речи не шло... Я не могу понять здешней логики. Она есть, я чувствую. Но... Смотри, возьмем для примера людей-устриц. Тут есть и такие. В нашей с тобой логике возможно три варианта — либо человек, либо устрица, либо что-то среднее. Например, человекоподобное существо, живущее в раковине. В логике этого мира возможен и существует четвертый вариант. Человек-устрица — и человек, и устрица; обоими качествами он обладает в полной мере...»

К миру «Времени Бармаглота» на равных применимы все интерпретации Кэрролла — от Тенниела до МакГи, от Бёртона до Дали. Но заимствованиями из «Алисы» дело не ограничивается. Здесь по улицам бродит страшный Плотник, местное воплощение Джека-потрошителя, за которым безуспешно охотится главный герой, механические роботы заманивают в ловушку юных дев, а путешественники на бумажных корабликах отважно бороздят океан. Наш современник, завязший в пространстве овеществленных метафор, мучительно ищет объяснение происходящему:

«Кажется, Гарднер писал, что „Алиса” — один из первых примеров в литературе путешествия в параллельные миры? Но возьмем классическую эвереттовскую теорию: в каждый момент времени вселенная дробится, распадаясь на дерево параллельных миров. Раз, и готово — мир, в котором по Оксфорду бродят динозавры, или мир, где Курт Кобейн стал президентом. Однако я не могу представить точку, в которой вселенная должна разделиться, чтобы все так изменилось».

Между тем он и сам символ, метафора: Джек из песенки о Джеке и Джилл («Сказ­ки Матушки Гусыни»), персонаж мифологии, сложившейся вокруг праздника Хеллоуин, двойник-антипод знаменитейшего викторианского серийного убийцы, человек не от мира сего. Последняя характеристика, пожалуй, самая важная: она напрямую связывает Джека с героями других произведений Колодана.

Отечественные литературоведы исписали тонны бумаги и сломали множество копий в спорах об образе «маленького человека» в классической русской литературе. Средняя школа, где тема «лишнего человека» муссировалась с маниакальной настойчивостью, казалось бы, должна была раз и навсегда отбить у писателей и читателей всякий интерес к этому культурному сюжету. Но не тут-то было. Персонаж без прошлого, выпадающий из своего времени, вызывающе несоответствующий принятым в обществе стандартам, не такой, как все, по-прежнему волнует умы и молодых, и вполне зрелых авторов. Дмитрий Колодан питает к таким героям особую слабость. В повести «Звери в цвете» он предпринимает вылазку на городскую свалку, заселенную представителями городского дна, где разворачивается драма, поставленная по законам древних мифов. Персонажи «Сбоя системы» пытаются заснять на пленку призраки экзотических птиц — пусть в этих призраков верит только один из них, занятие все же не очень типичное для среднестатистического обывателя. И везде на первом плане оказывается фигура аутсайдера, неторопливо, но настойчиво идущего к своей странной, недоступной пониманию обычного человека цели.

Надо заметить, к маргиналам Дмитрий Колодан (в отличие, например, от его не менее талантливого соавтора и коллеги Карины Шаинян) относится с нежной симпатией. Причем эта симпатия вполне обоснованна: если верить Колодану, мир спасет не красота — его спасут чудаки. Именно странные, смешные, «лишние» люди первыми замечают разломы и червоточины в реальности, которые игнорирует обыватель, чей взгляд устал и замылен. Фрики делают непредсказуемой и свою жизнь, и жизнь окружающих, в их присутствии тревожно и неуютно — но чудачество, отступление от нормы, придает нашему миру эластичность, не позволяет ему закостенеть и растрескаться. Об этом автор пишет темпераментно и вдохновенно, раз за разом возвращаясь к любимой теме в каждой повести, каждом рассказе.

Разумеется, сделав такой выбор, Колодан сужает круг своих потенциальных читателей. Поклоннику «жанровой» прозы легко и приятно отождествлять себя с суперменом, поигрывающим стальными мышцами и легко пленяющим каждую встречную красотку, с прирожденным лидером, харизматичным и великодушным. Совсем иное дело — человек не от мира сего, странный, диковатый, чудной. Читая о таком персонаже, нелегко признаться, что всматриваешься в зеркало. Но таково уж решение автора, и решение, похоже, осознанное: может быть, таким образом Колодан ищет близких по духу, своих? В таком случае дай бог Дмитрию удачи

в его нелегком труде — задачу он перед собой поставил труднейшую, но вполне достойную.

Василий Владимирский

Как кричит еж?

Как кричит еж?

У м н а я  М а ш а. Состав, подготовка текста, сопроводительные статьи Д. Б. Колпаковой.  СПб., Детгиз, 2009.

Уже подзабытой в последнее время, очень обаятельной интонацией начинается эта книга: «Когда пойдете по Невскому и минуете Казанский собор, обратите внимание на огромный дом на другой стороне проспекта. Этот „дом, увенчанный глобусом” петербуржцы давно и справедливо называют Домом книги, а до 1917 года называли Домом Зингера, потому что фирма „Зингер и К°” распространяла свои швейные машины по всему земному шару.

Еще раз обратите внимание на глобус: прямо под ним, на самом верхнем, шестом, этаже — два окна глядят на Невский, остальные на канал Грибоедова — находилась редакция журналов „Чиж” и „Еж”. Окна знаменитые: однажды Даниил Хармс…»

Даже не начав читать, а только пролистав книгу (а ее тянет прежде всего пролистать — она издана в таком уютном жанре «книга-альбом с картинками и комментариями»), понимаешь, откуда истоки этой доверительности: «Умная Маша» издана в год 75-летия Детгиза (изначально — Ленгосиздата) и повествует об истории родственного ему журнала «Чиж», и, конечно, рассказ о судьбе журнала и издательства, связанных с именами Маршака, Шварца, Хармса и Олейникова, так сказать, обязывает. (Вспомним еще, что одна из сотрудниц «Чижа» и создателей Умной Маши Нина Гернет говорила: «Детям надо доверять!»)

Авторы книги (она составлена и заботливо прокомментирована Д. Колпаковой и очень корректно оформлена Ю. Далецкой и К. Башковым) на первой же странице упоминают: «Книга — часть юбилейной книжной продукции Детгиза и в то же время — наша глубокая благодарность создателям издательства», и продолжают, что «эта книга — и для детского читателя, и для взрослого. <…> История нашей страны, так же как и история Детгиза, „Чижа” и Умной Маши, заполнена разными „страницами” — веселыми и невеселыми, драматическими, а порой и трагическими.

Из песни, как говорится, слова не выкинешь, а из истории не выкинешь факты.

Рассказывать или не рассказывать детям о трагических страницах истории „про Умную Машу” — взрослый читатель книги решит сам».