Желтоглазые крокодилы - Катрин Панколь

В зале потух свет, и начался фильм. Тут же действительно появилась вода, желтая, грязная, могучая вода, напомнившая ей о крокодиловых болотах. Свисающие с деревьев лианы, сухие колючие кустарники, палящее солнце — перед ней вдруг возник Антуан. Хотя она его не приглашала. Она услышала его голос, увидела его сгорбленную спину, когда он сидел у нее на кухне, его руку, тянущуюся к ее руке, его предложение пойти поужинать вместе с девочками. Жозефина закрыла глаза, чтобы прогнать его.

Фильм был хорош, так что вскоре Жозефина перенеслась на остров с фермерами. Ее покорила странная красота Монтгомери Клифта, его глаза, полные дикой и тихой решимости. Когда фермеры разбили ему лицо, она вцепилась в руку Луки, и он погладил ее по голове. «Все будет хорошо, он справится», — шептал он во тьме… она забылась, стараясь удержать это мгновение, его руку на своей голове, его успокаивающий голос. Она ждала, приникнув к этой руке, что он притянет ее к себе, обнимет за плечи, что их дыхания сольются… Ждала, ждала… Он убрал руку. Она подняла голову и почувствовала, как к глазам поднимаются слезы. Быть так близко к нему и не иметь возможности отдаться своему чувству. Его локоть касался ее локтя, и плечо касалось плеча, но он был словно за Великой китайской стеной.

«Я могу плакать, он подумает: это вода из фильма. И не поймет, что мои слезы вызвала эта близость, тот краткий миг, когда он мог привлечь меня к себе, но не привлек, не поцеловал. Один острый момент ожидания, и все, напряжение спало, я опять всего лишь добрая подруга, медиевистка, с которой интересно разговаривать о слезах, о Средних веках, о монахах и рыцарях».

Жозефина заплакала, сожалея о том, что она не из тех женщин, которых обнимают в полутемных кинотеатрах. Плакала от разочарования. Плакала от усталости. Плакала в тишине, не шевелясь, тихонько. Она удивилось, что ей удается плакать так сдержанно, глотая слезы, текущие по щекам, пробуя их на вкус, как драгоценное соленое вино, как ту воду, что текла и текла на экране, грозя унести домик фермеров и унося с собою прежнюю Жозефину, ту, которая и представить себе не могла, что когда-нибудь в полумраке кинотеатра будет плакать рядом с другим мужчиной, не с Антуаном. Она прощалась с ним и оплакивала это прощание. Мудрая, спокойная Жозефина, в белом платье выходившая замуж, воспитывавшая двух дочерей, старавшаяся делать все как можно лучше, правильно и рассудительно. Она терялась перед новой Жозефиной, той, что пишет книгу, что ходит с парнем в кино и ждет от него поцелуя.

Они гуляли по парижским улицам. Она разглядывала старые дома, величественные двери парадных, столетние могучие деревья, огни кафешек, людей, которые сновали туда-сюда, сталкивались, переговаривались, смеялись. Нервы ночной жизни. Антуан всегда возвращался с таких прогулок, переполненный впечатлениями. Они так долго мечтали жить в Париже, но их мечта все уплывала, уплывала от них, как мираж. Была в этих людях какая-то жажда жизни, праздника, любви, и от этого ей хотелось танцевать. Найдет ли новая Жозефина силы протянуть руку и войти в танец, или не решится, словно ребенок, что боится прыгнуть в морские волны? Она покосилась на Луку. Он, казалось, вновь погрузился в себя и шел молча — не достучаться сквозь стену.

А интересно, на сколько жизней мы имеем право за время нашего земного существования? Говорят, у кошки девять жизней… У Флорины было пять мужей. Почему я не имею права на вторую любовь? Кстати, не уверена, что мне удалось внятно объяснить, как происходила торговля в ту эпоху. Я забыла рассказать о финансах. Расплачивались или деньгами, или натуральными продуктами: пшеницей, овсом, вином, свиньями, курами, яйцами. Каждый более или менее крупный город отливал свои монеты, некоторые ценились больше других. В зависимости от значения города.

Неожиданно Лука схватил ее за руку.

— Ох, — подскочила она, словно ее разбудили.

— Чуть под машину не попали. Вы и правда очень рассеянны… Я будто рядом с призраком иду!

— Простите… Я думала о фильме.

— Дадите почитать вашу книгу, когда закончите?

Она пробормотала «да я не… я вовсе не…», и он, улыбнувшись, добавил: «Это всегда тайна, всегда тайна — создание книги, и правильно, не говорите никому, можно все испортить, если рассказать раньше времени, и потом наверняка постоянно что-то меняешь, думаешь, что пишешь одну историю, а получается другая, никто не имеет права смотреть, пока не будет написана последняя фраза. Не отвечайте, не надо!»

Он проводил ее до дверей. Окинул взглядом дом, сказал ей: «Как-нибудь еще сходим, да?» Протянул ей руку, сжимал мягко, долго, словно думал, что невежливо так сразу ее отпустить.

— Ну, тогда до свидания.

— До свидания и огромное спасибо. Фильм был отличный, правда…

Он ушел бодрым шагом человека, который сумел выскользнуть из ловушки долгого прощания под дверью. Она смотрела ему вслед. В ней вдруг образовалась огромная пустота. Она теперь знала, что такое одиночество. Не то одиночество, когда ты одна платишь по счетам и воспитываешь детей, а то, когда человек, который мог прижать тебя к сердцу, отвернулся и идет прочь. «Со счетами-то попроще, — вздохнула она, нажав на кнопку лифта, — там по крайней мере все черным по белому».

В гостиной горел свет. Девочки, Макс и Кристина Бартийе толкались у компьютера, что-то выкрикивая, хохоча, тыча пальцами в экран и восклицая: «Ой, и с этим! И с этой!»

— Вы еще не спите? Час ночи!

Они с трудом оторвались от экрана, возбужденные, разгоряченные.

— Посмотри, мамуль! — крикнула Зоэ, подзывая ее к компьютеру.

Жозефина сомневалась, так ли уж ей хочется принять участие в общем ажиотаже. Она еще была под влиянием тихого, нежного вечера. Развязав пояс, она сбросила плащ на диван, скинула туфли.

— Что случилось? Вы, я смотрю, готовы взорваться!

— Ну иди же, посмотри. Мы не можем тебе сказать, ты должна это видеть сама, своими глазами, — серьезнейшим тоном заявила Зоэ.

Жозефина кивнула. Кристина Бартийе кликнула мышкой.

— Вам бы лучше взять стул, мадам Жозефина. Тут такое дело…

— Я надеюсь, это не порнография? — спросила Жозефина, мало веря в благоразумие Кристины Бартийе.

— Да нет, мам! — сказала Гортензия. — Это гораздо интереснее.

Мадам Бартийе еще раз кликнула, и на экране появилась фотография трех маленьких мальчиков.

— Никакой порнографии, и уж тем более, никакой педофилии! — рассердилась Жозефина. — Я не шучу!

— Да погодите! — сказал Макс. — Посмотрите поближе!

Жозефина склонилась над экраном. Двое светловолосых мальчиков и один, заметно моложе, с темными волосами. В парке, в бассейне, на лыжах, на лошади, дующие на свечи именинного пирога, в пижамах, с мороженым…

— Ну и? — спросила Жозефина.

— Не узнаешь? — фыркнула Зоэ.

Жозефина всмотрелась.

— Это Уильям и Гарри…

— Да, а третий?

Жозефина сосредоточилась — и узнала третьего мальчика. Гэри! Гэри на каникулах с принцами, Гэри за руку с Дианой, Гэри верхом на пони, которого под уздцы держит принц Чарльз, Гэри играет в футбол в большом парке…

— Гэри? — прошептала Жозефина.

— Собственной персоной! — объявила Зоэ. — Ты представляешь себе, Гэри из королевской семьи!

— Гэри? — повторила Жозефина. — Вы уверены, что это не фальшивка?

— Мы нашли их среди семейных фотографий, которые выложил в Интернет какой-то слуга. Не слишком-то щепетильный…

— Мягко говоря! — воскликнула Жозефина.

— Охренеть можно, да? — заметила мадам Бартийе.

Жозефина посмотрела на экран, кликнула одну из фотографий, потом другую.

— А Ширли? Фотографий Ширли нет?

— Нет, — ответила Гортензия. — Но зато она вернулась. Пока ты была в кино. Как сходила-то?

Жозефина не ответила.

— Понравилось в кино с Лукой?

— Гортензия!

— Он позвонил, как только ты вышла. Хотел сказать, что слегка опоздает. Бедная мамочка, ты пришла раньше времени! Ни в коем случае нельзя приходить раньше времени. Держу пари, он тебя даже не поцеловал. Женщин, которые приходят вовремя, не целуют!

Она зевнула, прикрыв рот рукой, изображая, как ей скучна мамина неопытность.

— А еще нельзя так очевидно краситься и наряжаться! Хитрей надо быть. Краситься так, чтобы это было незаметно! Таким вещам научить невозможно, их нужно чувствовать. Тебе, видать, просто не дано.

Гортензия намеренно унижала ее перед мадам Бартийе, зная, что мать не посмеет вспылить, ей придется держать себя в руках. Так и вышло. Жозефина сжала зубы, пытаясь соблюсти приличия.

— У него красивое имя… Лука Джамбелли. Сам-то он тоже красивый, а?

Она опять зевнула и, подняв свои тяжелые, как занавес, волосы, добавила:

— И зачем я только спрашиваю? Как будто меня это интересует! Должно быть, одна из тех библиотечных крыс, которые тебе так нравятся… У него небось перхоть и желтые зубы?