Генерал Доватор - Павел Федоров

— Покурим на прощанье, — сказал Панфилов.

— Да, да, — согласился Доватор и ловко выпрыгнул из седла.

Подъехавшие коноводы увели лошадей.

— Парад в Москве. Это будет совсем особенный парад, — снимая теплые кожаные перчатки, проговорил Панфилов тихим голосом. — Этот парад — уверенность в победе. Уверенность в правоте нашего дела. Ты поедешь и услышишь, как забьется на Красной площади могучее сердце. А я его здесь почувствую... Это сердце армии, сердце советского народа, сердце родины! А когда любишь ее больше жизни, тогда пойдешь на любой подвиг.

Они помолчали.

— Ну, что ж, Лев Михайлович, — после небольшой паузы продолжал Панфилов. — Пора... А все-таки мы эту операцию после праздника проведем. Ты приедешь с обновленной душой. Я это знаю. А сейчас разреши-ка...

Панфилов, скрипя кожей перчаток, неловко умолк.

— Разреши перчатки тебе подарить? Это мне, понимаешь, прислали... Очень хорошие перчатки...

Они обнялись и крепко поцеловались — троекратно, по старому русскому обычаю.

— Перчатки обязательно на парад надень! — ловя ногой стремя, крикнул Панфилов.

Когда приехали в Шапково, была уже ночь. Передав коня Сергею, Доватор прошел на квартиру комиссара.

Шубин сидел перед открытой печкой и помешивал тлеющие угли кочережкой. Отблеск огня освещал его ордена, ромбы на петлицах кителя, широкие согнутые плечи и крупную голову. Услышав голос Доватора, Михаил Павлович поставил кочережку в угол, встал и пошел навстречу.

— Почему, комиссар, сидишь без огня? — весело здороваясь, проговорил Доватор.

— Мечтаю... у камина... «Луна на окнах серебрит узоры, в камине тлеют угольки», — шутливо продекламировал Михаил Павлович.

Он подошел к столу и зажег лампу.

— А хорошо эдак помечтать зимним вечерком, хорошо!

Под ламповым стеклом, потрескивая, разгорался фитиль. Комиссар был немного выше Доватора. Круглая, гладко остриженная голова была посажена на широкие плечи. Спокойным движением больших рук Шубин отодвинул лежавшую на столе объемистую полевую сумку. Посмотрев на Доватора внимательными серыми глазами, он пододвинул стул:

— Ты раздевайся, хочешь к печке садись. Ужинать будешь? Новости расскажешь?

— Новости есть необыкновенные. Ужинать не хочу. У командарма угощался, — вешая на гвоздь бурку, проговорил Доватор.

— Командарм угостил, поэтому ты так весело и настроен. А меня командир дивизии, генерал Атланов, такой разведсводкой попотчевал!..

Михаил Павлович расстегнул полевую сумку и вытащил отпечатанную на машинке разведсводку и карту.

— Я даже аппетит потерял. Штабники утверждали, что противник нанесет удар непременно в стыках дивизий Панфилова и Суздалева.

— Так оно и должно быть. Это мнение и штаба армии, — подтвердил Доватор и тут же встревоженно спросил: — А что в разведсводке?

— Вот, посмотри. — Шубин пододвинул Доватору карту. — Генерал Атланов — умница, и, как настоящий военачальник, решил еще раз проверить полученные данные. Послал дальнюю разведку к ним в тыл и обнаружил, что сегодня ночью крупные силы танков и пехоты, передвинулись в район Немирово, Тоболево, Сосновка. Его бронетанковая разведка демонстративно побывала в Сосновке. На самом же деле основные силы — танки и автомашины — вот здесь. Маскируются около домов, сараев, на гумнах. Все закрыто снопами ржаной соломы, сеном. Днем никакого движения. Гитлеровцы из армейской группы генерала Штрумфа ведут себя пока тихо. Даже не слышно обычной шумной пальбы. И авиация не появляется. Заметь! Что это значит, как ты думаешь?

Доватор, склонившись над картой, уперся локтями в стол. Затем быстрым движением руки выхватил из кармана карандаш, провел по карте черту и решительно заявил:

— Атаковать их надо во что бы то ни стало, вот что я думаю. И в штабе армии сказал и сейчас говорю. А у нас покой. Чорт бы побрал этот дурацкий покой!

Доватор встал и глубоко передохнул всей грудью. Взяв телефонную трубку, он вызвал начальника штаба. Михаил Павлович видел, что генерал уже закипел обычным трудовым напряжением. В его голове уже происходила мысленная баталия. В самый короткий срок Доватор примет решение, сделает ясные выводы и не замедлит их высказать.

Взглянув на Шубина, Лев Михайлович внезапно засмеялся счастливым смехом:

— А все-таки, Михаил Павлович, мы не дадим им испортить нам Октябрьский праздник.

— Положим, фашисты нам подпортили немало, — удивленно посматривая на генерала и не понимая его необычайной веселости, задумчиво проговорил Шубин.

— Что и говорить! Но мы в любых условиях, как бы нам тяжело ни было, будем торжественно встречать наш великий праздник, — с упрямством подтвердил Доватор.

— Ты что-то сегодня, Лев Михайлович, очень весел. Очевидно, пополнение обещали. Расскажи твои необычайные новости. Обещали, да?

— Именно только обещали! А настроение у меня действительно, как у именинника. Да и есть от чего! Нам приказано приготовить сводный полк для участия в московском параде.

— Эх, брат! Тут в самом деле...

Шубин не договорил. Все происходило непостижимо странно. Но это нисколько не удивило его. Михаил Павлович посмотрел на Доватора. Взгляды их встретились, и, как бы проникнутые внутренним единством мысли, они сами себя спросили: «А почему не должно быть парада?» и тут же ответили: «Должен быть парад!»

— Значит, готовимся к параду, — переспросил Шубин, — и гитлеровцев будем бить?

— Непременно, Михаил Павлович! Подожжем их маскировку. Спалим вместе с танками. Вот если они опередят нас, тогда будет труднее.

Доватор закусил губу и прищурил ясные глаза. Он присел за стол и быстро стал набрасывать проект боевого приказа. Шубин составлял расчет по дивизиям, которые должны были выделить людей для участия в московском параде.

Обсудив боевой приказ вместе с Шубиным, Доватор ушел к себе и проработал всю ночь.

Его адъютант капитан Курганов слышал, как генерал несколько раз вставал из-за стола и, стараясь тихо шагать, чтобы никого не разбудить, выходил на улицу. Прислушиваясь к редким выстрелам, он подолгу стоял на крыльце. Потом снова возвращался в комнату и снова садился за стол. Он думал в эту ночь не только о предстоящем наступлении, но и о большой рейдовой операции, которую мечтал осуществить во что бы то ни стало. Он еще не знал, когда и где будет ее проводить, но был уверен, что она состоится, и в самом недалеком будущем.

А сейчас он обрадует людей, объявив им приказ о московском параде, и через несколько дней поведет их в Москву, на Красную площадь! Завтра же он нанесет фашистам удар, внезапный, беспощадный!

Но на этот раз противник опередил Доватора на несколько часов и атаковал полк Осипова.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Раннее ноябрьское утро. Над крышами подмосковной деревни Сычи лениво стелется серый дымок. На улицах ни души. Иногда громыхнет у колодца бадейка, проскрипят по твердому снегу чьи-то валенки, глухо хлопнет дверь, и снова в утренней тишине начинает властвовать необычный для этого месяца мороз. На западной окраине деревни, глядя сквозь амбразуру дзота на убегающую в лес дорогу и зябко кутаясь в казачьи башлыки, бойцы дежурят у пулеметов. У одного из домов ходит взад и вперед часовой.

Здесь штаб полка. На фронте почти всю неделю стояло затишье. Командир полка приказал вытопить назавтра баню.

В окна вместе с морозом вползал белесый рассвет. Командир полка Антон Петрович Осипов и комиссар Михаил Абашев давно уже проснулись. Осипов, хрустнув пальцами, потер ладони и по привычке потянулся было за папиросой, но Абашев схватил его за руку:

— Не положено. Условия надо выполнять, дорогой товарищ.

— Виноват! Совсем забыл. — Антон Петрович встал, засучил рукава и, напружинив тренированные мускулы, приступил к зарядке. Накануне, просидев в штабе почти всю ночь, они с Абашевым выкурили уйму папирос и, насквозь прокоптившись дымом, дали друг другу слово курить меньше, а до завтрака и вовсе не притрагиваться к папиросам.

На кухне, весело потрескивая, топилась печь. Хозяйка дома Елена Васильевна Русакова, перебраниваясь с чубатым курносым поваром Сашкой, месила тесто для; пирогов.

— Ты начинку готовь, а насчет теста не учи. Мы пироги можем загнуть безо всяких твоих поварских фокусов.

— Пироги, Елена Васильевна, должны быть красивые, с зажимочкой. Ведь не могу же я на стол подавать какие-нибудь лопоухие.

— Сам ты лопоухий! Готовь сковороды. А на стол я сама подам, не беспокойся.

У двери в горницу, где жили Осипов и Абашев, заглядывая в щель, вертелись Маша, семилетняя голубоглазая дочка Русаковой, и Петя Кочетков. Осипов собирался усыновить мальчика и отправить его к сестре. Временно он попросил хозяйку взять Петю на свое попечение.