Однажды в Голливуде - Тарантино Квентин

Тут посреди хихиканья она спрашивает:

— Так ты учишь нашу сцену?

— Да.

— Я тоже, — говорит она и спрашивает: — Хочешь порепетировать вместе?

«Ладно,— думает он, — это зашло слишком далеко».Пора поставить эту хулиганку на место.

— Слушай, Труди, я правда думаю, что нам с тобой нехорошо разговаривать по телефону в полночь, когда твоя мама ничего об этом не знает, — честно говорит он.

— Ты ведешь себя так, будто завтра утром я проснусь и отправлюсь в маленькую красную школу, — с бесконечным терпением отвечает Труди. — Я буду работать с тобой. И мы будем снимать эту сцену. Ты не спишь, я не сплю. Ты разучиваешь сцену, я разучиваю сцену. Ну, — предлагает она, — так давай разучивать вместе. Тогда завтра мы придем на работу, там никто не знает, что мы подготовились, а мы их сразим! — А потом, почти поддразнивая, она добавляет: — Знаешь, Рик, нам платят не просто за то, чтобы мы сыграли. Нам платят за то, чтобы мы сыграли на пять.

«А эта кнопка дело говорит. В смысле она же просто коллега по сериалу. И судя по тому, как Сэм отреагировал на нашу последнюю совместную сцену, если завтра мы придем во всеоружии, то и вправду их сразим».

— Ты будешь по памяти? — спрашивает он девочку.

— Думаю, да.

— Да, я тоже. Ладно, мелкая, ты начинаешь.

Труди на другом конце провода вдруг меняет голос, чтобы передать избыточно драматическое напряжение Мирабеллы — травмированной жертвы похищения.

— Что вы намерены со мной сделать?

Меряя кухню шагами в своем красном шелковом кимоно, Рик делает большой глоток «Виски сауэра» из кружки и переходит на ковбойский диалект Калеба Декото:

— Знаешь, юная барышня, я и сам еще толком не решил. Можно много чего сделать с тобой. Можно много чего сделать тебе. Но еще я могу отпустить тебя, коль твой папаня все сделает правильно.

— Что он должен сделать, чтобы вы меня отпустили? — спрашивает Труди в образе Мирабеллы.

Рик в образе Калеба разражается маниакальной тирадой:

— Он может сделать меня богатым человеком, вот что! Он может выдать корзину, полную деньжат, и забыть обо мне. Или же я ему выдам корзинку, полную мертвой дочери, и тогда уж он меня не забудет никогда.

Невинное дитя спрашивает у закоренелого преступника:

— Значит, вы меня убьете? Не из ненависти ко мне или даже к моему отцу... — Труди делает драматическую паузу, затем: — ...но всего-то из-за жадности?

— На жадности мир стоит, деточка, — беспечно отвечает Калеб.

Деточка произносит свое имя:

— Мирабелла.

— Чего? — переспрашивает Калеб.

Восьмилетнее дитя повторяет свое имя главарю бандитов:

— Меня зовут Мирабелла. Если вы собираетесь хладнокровно убить меня, я не хочу оставаться для вас просто дочерью Мердока Лансера.

Что-то в ее словах отзывается в преступнике. И внезапно Калебу становится важно объяснить ей справедливость своей точки зрения.

— Слушай, тебе не о чем волноваться. О чем разговор, коль твой папаша отдаст мои деньги. Ты того стоишь, он может себе это позволить. А когда он отдаст мои деньги, я отпущу тебя невредимой.

На линии полторы секунды висит пауза. Затем ее голос возвращается, но уже не с избыточной драмой, а с удивительно аналитическим наблюдением:

— Интересный выбор слов.

— Что? — спрашивает сбитый с толку Калеб.

И Мирабелла Лансер, удивительно напоминая Труди Фрейзер, объясняет вожаку сухопутных пиратов:

— Ты сказал «мои деньги». Это деньги моего отца. Деньги, которые он не украл, а заработал, разводя скот и продавая на рынке. Но ты сказал — «мои деньги». Ты правда думаешь, что имеешь право на деньги моего отца?

И от такой подачи малышки Мирабеллы и малышки Труди что-то сдвигается в психике как бандита, так и актера, и Рик Далтон в образе Калеба Декото — прямо посреди кухни, все еще в красном шелковом кимоно — преображается обратно в язвительного мегаломанского кровожадного бандита, которым был всегда, и отвечает на едином взрывном дыхании:

— Вот именно, Мирабелла, имею! Я имею право на все, что могу взять!А когда возьму, имею право на все, что могу удержать! Твой папаша не хочет, чтобы я снес твою дурную головушку? Тогда пусть платит мою цену!

Другими словами: гремучая змея на мотоцикле.

Дитя задает простой вопрос:

— И моя цена — десять тысяч долларов?

Запыхавшийся преступник и актер отвечает:

— Да.

— Довольно много за такую малышку, — отмечает лукавая заложница.

— Вот тут ты и ошибаешься, Мирабелла, — искренне отвечает Калеб. Затем в приливе чувств импровизирует: — Будь я твоим папашей... — Он осекается.

— Что? — требует продолжения голос на другом конце провода.

Рик открывает рот, но слова не идут.

Девочка на другом конце не унимается:

— «Будь я твоим папашей» — и что?

— Да я бы руку дал на отсечение, лишь бы тебя вернуть! — выпаливает Рик.

Комнату и сцену наполняет тишина, но Рик так и слышит самодовольную улыбку Труди.

Затем — после драматической паузы таких размеров, что через нее можно проехать на трех фурах, — на линию возвращается Труди в образе Мирабеллы и спрашивает:

— Это был комплимент, Калеб?

И тут же выходит из образа и дает авторскую ремарку:

— Затем к двери подходит Джонни. Тук-тук.

— Кто там? — спрашивает Калеб.

Труди говорит глубоким ковбойским голосом:

— Мадрид.

— Заходи, — приказывает Калеб.

Труди говорит Рику:

— Все остальные твои реплики — с Джонни. Так что за Джонни буду читать я, — и своим гортанным голосом Джонни Мадрида спрашивает: — Какой у нас план?

— План такой, что через пять дней с этого самого мгновения Лансер встречается с нами в Мексике и отдает десять тысяч долларов.

— Многовато денег для долгой поездки, — растягивает она слова.

— Это уже беда Лансера, — фыркает Калеб.

— Случись что с деньгами — и это будет наша беда, — замечает Труди в образе Джонни.

Калеб разворачивается к Джонни и свирепо бросает ему:

— Случись что с деньгами — и это будет ее беда! — Он выпаливает с огнем в глазах: — Приди в себя, парень! В пятидневный срок Мердок Лансер отдаст мои десять тысяч долларов! А случись что с моими десятью тысячами долларов до того, как они попадут к нам в руки, — и мы не простим. Наша игра называется не «Я пытался». Мердок Лансер как миленький положит все десять тысяч долларов на бочку — или я размозжу ей голову камнем!

После этого взрыва Рик и Калеб тяжело дышат. Выдержав заслуженную драматическую паузу, в которой ему отказывал Джордж Кьюкор, Рик спрашивает:

— Ну так что, тебя что-то не устраивает... Мадрид?

И Труди в роли Джонни отвечает:

— Меня не устраивает только то, Калеб, что ты зовешь меня Мадридом.

Калеб фыркает:

— Это же твое имя, разве нет?

И тогда она говорит:

— Больше нет. Теперь... меня зовут Лансер. Джонни Лансер.

Рик выхватывает воображаемый пистолет на бедре, а Труди кричит:

— Бах-бах-бах!

Рик издает мучительный крик, падая на линолеум кухни и хватаясь за лицо, словно туда попал Джонни.

— Что это было? — спрашивает Труди на другом конце.

Рик отвечает с кухонного пола:

— Я отыгрываю, что мне выстрелили в лицо.

— О-о-о, хорошая мысль, — воодушевленно откликается она. Затем, после паузы, возбужденно говорит: — Эй, офигительно хорошо получилось!

Рик садится на полу и прислоняется спиной к холодильнику.

— Ага, и правда, — соглашается он.

— Завтра мы сделаем эту сцену!

«Она права».

— Ага, — говорит он, — похоже на то.

Между двумя актерами настает момент тишины.

После чего младший актер напоминает старшему:

— Вау, Рик, ну разве у нас не замечательная работа? Как же нам повезло, да?

И впервые за десять лет Рик понимает, как же ему повезло и как везет до сих пор. Со сколькими замечательными актерами он поработал за годы: Микер, Бронсон, Коберн, Морроу, Макгэвин, Роберт Блейк, Гленн Форд, Эдвард Г. Робинсон. Скольких актрис целовал. Сколько романов крутил. С какими интересными людьми сотрудничал. Сколько мест посетил. Сколько веселых историй пережил. Сколько раз видел свое имя и фотографию в газетах и журналах. Сколько хороших гостиничных номеров сменил. Сколько с ним возились другие. Сколько писем фанатов он даже не стал читать. Сколько раз проезжал через Голливуд, будучи местным жителем с достойной репутацией. Он оглядывается в своем великолепном доме. Купленном на деньги за то, что в детстве он делал бесплатно: притворялся ковбоем.