Однажды в Голливуде - Тарантино Квентин

Агент переходит к фактам:

— Слушай, милый мой, ты спрашивал, можешь ли говорить со мной прямо. Что ж, теперь я буду говорить с тобой прямо. Ты попробовал перейти из телика в кино — не получилось. Ну, это вообще редко получается, так что добро пожаловать в гребаный клуб. — Пользуясь примерами, среди которых нет Рика, Марвин расписывает: — Да, получилось у Маккуина, получилось у Джима Гарнера и, самое невероятное, у Клинта Иствуда. Но такие, как ты, Эдд Бернс, Винс Эдвардс, Джордж Махарис, которые всю карьеру вычесывали свои помпадуры, — вы теперь в одной лодке. Стоило вам отвернуться, как культура изменилась. Сегодня, чтобы сниматься в кино, нужно быть чьим-нибудь сыночком-хиппи. Питер Фонда, Майкл Дуглас, пацан Дона Сигела — Кристофер Табори; Арло, сука, Гатри! Волосатые андрогины — вот звезды наших дней.

Марвин делает эффектную паузу, потом говорит:

— Ты до сих пор ходишь со сраным помпадуром. Да гребаный Элвис уже не ходит с помпадуром! Рикки, сука, Нельсон не ходит с чертовым помпадуром! Эдд, сука, «Куки» Бернс снимается в рекламе спрея для волос и говорит: «Мокрая голова мертва, да здравствует сухая прическа». Гребаный Куки! Но не ты, Рик, — ты так и вцепился в свой ебучий помпадур мертвой хваткой!

Рик возбужденно отвечает:

— Ну, между прочим, там, где я снимаюсь сейчас, я без помпадура.

— Проснулся он, блядь! — говорит Марвин. — Если спросишь меня, тебе давным-давно надо было перейти на спрей для волос и горячую расческу.

Затем Марвин сбавляет напор:

— Но суть не в этом. Суть в том, что в Италии можно делать что хочешь. Хочешь вдруг пощеголять как Тони Кертис, — на здоровье. Хочешь ходить с такой же прической, как последние двадцать лет, — да пожалуйста, блядь. Итальянцам насрать. Знаешь, как эта хиппарская херня расползлась по всему Голливуду, по всей Америке? То же самое было и в Риме. Но вот в чем разница: своих бомжей итальянцы выгнали пинком под жопу. Следовательно, поп-культура не сходит с ума по всему молодежному, как у нас с этими пидорскими хиппи.

«Пидорские хиппи», — повторяет Рик себе под нос с горечью.

И тогда великий Марвин Шварц наносит последний удар:

— Итак, Рик, вот тебе вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов. Где ты хочешь быть в это время в следующем году? В Бербанке, чтобы тебе начистил рожу этот schvartze[53], в «Отряде ,,Стиляги“»? Или в Риме... и сниматься в вестернах?

Двадцать пятая глава

Последняя

Роман и Шэрон Полански несутся в английском «родстере» с открытым верхом по бульвару Сансет. Шэрон ненавидит эту машину.

Ненавидит ее возраст.

Ненавидит звук, с которым Роман переключает передачи.

Ненавидит хреновый прием у радио.

Но больше всего ненавидит то, что это кабриолет и что Роман всегда требует ехать с открытым верхом.

Роман на пару с Уорреном Битти подшучивает, что «жизнь слишком коротка, чтобы не ездить в кабриолетах».

Ему, с его прической-пажом, легко говорить. Но Шэрон тратит много сил, чтобы уложить волосы как следует. А когда укладывает и выглядит роскошно, их что, надо прятать под шалью?

Это преступление против красоты.

Голливудская парочка закончила съемки в телешоу Хью Хефнера «Ночной плейбой». Десять часов, они мчатся от здания 9000 по Сансет, где проходили съемки, и проносятся мимо «Кофейни Бена Франка» и кинотеатра «Тиффани», где на козырьке рекламируют «Одиноких ковбоев» Энди Уорхола.

Роман сам знает, что ему не стоило соглашаться на новое мероприятие на следующий же день после вечеринки в особняке «Плейбой», и чувствует ее враждебное молчание. Он отлично понимает, что этот вечер она планировала провести в постели с книгой. И знает, что ей прихорашиваться для телевидения куда сложнее, чем ему.

И все-таки она прихорошилась, и вышла из дома, и вытерпела ради него все.

Но теперь настает время холодной войны. У Шэрон настолько солнечный характер, что, когда она прячет свое солнце, эффект леденящий.

В хреновых динамиках «родстера» то глохнет, то оживает голос ночного диск-жокея на радио 93 KHJ, Хамбл Харва, а также нелепая песенка Дайаны Росс и The Supremes «No Matter What Sign You Are, You’re Gonna Be Mine You Are». Для Романа пришла пора продемонстрировать раскаяние и благодарность и разбудить светловолосого медведя.

— Послушай, милая, — начинает он, — я знаю, что сегодня ты не хотела сниматься.

Через лобовое стекло «родстера» видно красную крышу «Дер Винершницеля» на Ларраби, когда Шэрон смеряет его взглядом и кивает.

— И я знаю, ты обижаешься на то, что я сперва не спросил твое мнение, потому что я поступил нетактично, — продолжает он.

И снова она кивает.

— И я знаю, что ты относишься к этому очень терпеливо.

Вообще-то в компании Джея она ныла весь день, но Роман этого не знает.

Наконец светловолосый сфинкс молвит:

— Да, все это правда.

— Ты настоящий ангел, — говорит он, — и за это я тебя люблю.

«А, так вот за что ты меня любишь?» — думает она и закатывает глаза.

Благодаря этому он и понимает, что, пожалуй, можно было бы сказать что-нибудь поумнее.

Проезжая мимо «Лондон Фог» на одной стороне Сансет и «Виски-э-Гоу-Гоу» — на другой, Роман пытается примириться:

— В общем, просто знай: я понимаю, что я перед тобой в долгу.

— И что это за долг? — не теряется она.

— Ну, я хочу сказать, я в долгу перед тобой за то, что ты все это делаешь.

— Я знаю. Я-то согласна. Так чем ты собираешься расплачиваться по долгам?

Если честно, Роман относился к своим словам не так серьезно, как, видимо, отнеслась она, поэтому слегка растерялся.

— Ну, наверное, как бы... — он соображает на лету, — ты можешь без подготовки предложить мне сделать то, чего не хочется мне.

«Вот, точно», — думает он. Это справедливое возмещение.

Чтобы привести примеры, он говорит:

— В смысле иногда ты находишь какую-нибудь благотворительность и серьезно интересуешься ее поддержкой...

Она перебивает всего парой слов:

— Вечеринка. У бассейна.

— Что?

— Вечеринка. У бассейна.

— Вечеринка у бассейна? Запросто. Когда?

— Сегодня.

— Сегодня?

— Да, сегодня.

— Ой, малыш, я так устал. Завтра я вылетаю в Лондон. Мне так хотелось вернуться домой и...

— Хнык-хнык! Вчера вечером я тебе говорила все то же самое, когда ты подписал нас на эту хренотень. Но где я теперь? Здесь. Приоделась, разыгрываю «сексуальную малышку» для Хью Хефнера, телекамер и кучки голливудских придурков.

Потом она говорит, словно обвиняя:

— Ты же знаешь, что я сейчас читаю книгу?

Он кивает.

— Знаешь, что сейчас я хочу лежать в постели и читать?

Он кивает.

— Знаешь, что я не люблю разыгрывать представление два вечера подряд, если это необязательно?

Он кивает.

— Ноя согласилась, да?

Роман издает стон.

— Не ной мне тут, балбес, — порицает она.

Роман выкручивается изо всех сил.

— Ты же только что уложила волосы.

«Неплохая попытка, приятель», — думает Шэрон.

— Есть какая-то внезапная неизвестная мне причина, почему завтра понадобится моя прическа с «Ночного плейбоя»?

— Нет. — Он пожимает плечами, капитулируя.

— Никаких договоренностей, о которых я не знаю? Никаких появлений на публике?

— Нет.

— Мне можно почитать книжку?

— Да, — отвечает он со вздохом.

— Ну, тогда сегодня будет вечеринка у бассейна — и мы в расчете, — и она добавляет для эффекта: — Или твое слово ничего для тебя не значит?

— Ладно, — говорит Роман, не сдержав побежденный вздох.

— Ладно, теперь скажи это с улыбкой.

Он улыбается и говорит:

— Мы можем устроить вечеринку у бассейна.

— Теперь попроси меня, — требует она.

Тут уже он закатывает глаза.

— Правда? Тебе все мало?

— Попроси.