Чужестранец - Алексей Семенов

Вот и последний взгорок. Место было совершенно сухое — песок, краснозем, каменья. Как, должно быть, глубоко и с каким трудом, разрывая тысячелетний гранит, уходили вниз, пытаясь достать влагу, корни этих корявых, изуродованных ветром сосен.

Кони тоже что-то почуяли — воздух, что ли, другой был здесь? Пробуя его, они раздували ноздри и прядали ушами. И вот — хоть утром он прошел и не много, но уже ощущая усталость в ногах, — Мирко со товарищи очутился на гребне.

Как и везде в этой части Великой Чети, южный склон увала был гораздо круче северного. Внизу еще курился белесой дымкой укрытый зеленью продол небольшой, но быстрой лесной реки. Видно, именно здесь, по Смолинке, и проходила граница хвойного, красного, и перемешанного, черного, леса. С такой высоты, конечно, нельзя было различить отдельные деревья, но по цвету зелени было ясно, что рядом с могучими елями там растут тополь, береза, серая осина, ольха, а еще дальше, на южных склонах, виднеются клены, ясени и дубы.

Мирко даже порадовался, что русло Смолинки проходит именно здесь. Пробираться через густой подлесок черных лесов ему не улыбалось. Конечно, на солнечных и сухих южных склонах холмов и увалов крупный кустарник лещины, жимолости и калины не мешает движению, радуют и светлые березовые рощи, но чуть пойдет тень, низина, захлюпает водица — на тебе ольшаник да осинник. Поросль густо идет от корня, ветки сплетаются уже на небольшой высоте, и ни конному, ни пешему никакого удовольствия от такого пути не видать. И все же Мирко еще предстояли эти трудности: два или три дневных перехода по берегу Смолинки до Хойры надлежало сделать как раз через черный лес.

Но пока надо было думать о другом. Он искал ту веху, примету, о которой говорил Юкка. Вниз с гребня уводила широкая тропа, можно сказать, дорога, поросшая травой. Здесь виднелись родные для черного леса копытень, лютик, пролесок, наступали на тропу рябина, черемуха и боярышник, но в пору торга колеса купеческих телег делали свое дело, сминая поросль, равнодушно отмеривая за верстой версту.

«Что ж такого чудесного нашел здесь Йорма? — думал Мирко. — Дорога идет себе под горку, и все». Он еще раз тщательно осмотрел место, где стоял. Гребень увала был ровный, но не широкий, далее шел косогор, весь заросший кустами и деревьями; владения редкого соснового леса здесь кончались.

Дорога, цепляясь за корни, вела сначала вправо. Вот приметно выбилась вперед из общей лесной стены рябинка, а за ней… Ага! Внимание Мирко привлек невысокий продолговатый камень, обросший мхом с северной стороны. Интересно, а откроется ли что занятное, если поглядеть со стороны, откуда дует летник?

То, что он увидел на другом краю валуна было знакомым, но зато с каким терпением и старанием исполненным! Поверхность камня сверху вниз была разбита резчиком на три неравные части. Вверху стоял справедливый Меченосец. На поясе у него висел оберег-конь. Четырехликий бог должен был зорко смотреть на все стороны. Каждое лицо украшала почтенная борода, а в правой руке он крепко держал турий рог с вином. Пониже, на среднем месте и ростом будучи пониже, находился человек в четырех возрастах. Вернее, это были четыре фигуры, только изображали они одного и того же. И в руках он держал поочередно зерно, росток, колос и, наконец, колос с зернами. В самом низу, сгорбившись, подогнув колени, расположился усатый дядька. Лицо его было каким-то капризным, недовольным, хотя, судя по нему, место свое менять на что-нибудь другое он вовсе не желал: то ли боялся, то ли еще что. Боги трех миров собрались на одном камне, являя собой деление света и его единство. Без одного не могло быть остальных. В этом и был порядок и бесконечный, размеренный ход времени по солнечному кругу. И только из опричной, кромешной пустоты могло вползти что-то противное, зловещее, темное, и только за тем, чтобы сломать и порушить этот утвердившийся лад. И что бы это ни было — черный северный всадник-Рота или что еще, — но его следовало непременно загнать обратно во тьму, да так, чтобы неповадно было соваться вдругорядь. Видно, изгоняли уже, да не насовсем, коли стал являться он во второй раз. Что-то ослабло в связи миров, и покатились-полетели под холодным чужим ветром людские судьбы, как листья, как невесомые паутинки. Долгая осень стояла над северной землей, последним золотым и пронзительно грустным горели светлые души и уносились, и падали на сырую землю забвения, а новой весны все не было. И кто знал, может, эта осень уже шагнула гораздо дальше: на Вольные Поля, за Промозглый Камень, за Белые горы? И словно в подтверждение этих сумрачных дум откуда-то спустился на камень маленький пожелтевший лист осины. Пошуршал и затих в зеленой еще придорожной траве.

Мирко от этого встряхнулся. «И действительно, скоро осень! Листья желтые вот-вот дождем посыплются, а я все стою, камни разглядываю? Как ни красиво здесь, как ни дышится легко, а дорога не ждет. Да и мне ждать нечего, поспешать надо: здесь миг, там чуток — вот и старость, а мне ой как много успеть хочется!» И он, взлетев в седло, тронул Белого. Конь, которому поднадоели уже корни, валежник, камни да осыпи, взыграл от удовольствия почувствовать под копытами настоящую торную дорогу.

Однако уклон был крут, и дорога петляла, спускаясь медленно и делая многочисленные повороты. Вдоль обочины вода, стекавшая при сходе снега и осенних дождях, промыла неглубокие канавки. И едва достиг мякша первого же такого поворота, как нашел в траве точь-в-точь такой камень, как и у начала дороги. «Вот, значит, как? А может, и далее камни ставиться будут?» — предположил Мирко. И не ошибся: каждый поворот словно находился под охраной всех трех миров. Сами камни немного разнились меж собою, но изображения на них были одинаковы, будто братья-близнецы.

За что оказан был такой почет этой недолгой, в общем-то, и довольно глухой дороге, Мирко понять не мог, да и Юкка не объяснил. Кто сделал это — полешуки, мякши или их предки еще в годы странствий, когда были совсем другие племена и народы, о которых память ничего не удержала, — догадаться было невозможно. Любой камень покажется древним старцем, если полежит год-два под открытым небом. В Арголиде, правда, умели обрабатывать камень так, что он был гладким и блестел, не то что годы — века, но разве видела та полуденная земля северные ветры, дожди, зимы, снега и летнюю жару? Однако камни кто-то поставил, и сделал это не просто так. Тут одного чудака-Антеро с его знаком на гранитной стене, пожалуй, не хватило бы: требовался упорный, точный, мастеровитый труд. То ли дорога эта была чем-то опасна, то ли священна. Загадку эту мог разрешить, впрочем, тот самый колдун, живущий на острове посередь Смолинки. «Неужто отшельник, который с богами разговаривает в уединении, мог поселиться на таком людном пути? — подумал мякша. — А коли не мог, значит, не может дорога вывести прямиком на этот островок. Тогда по какой же верной примете туда выйти?» Дорога была столь обычна, что в приметы никак не годилась. Значит, идти к колдуну оставалось вслед за камнями, которые должны были где-то свернуть с пути, который они стерегли. «А зачем Юкке знать про колдуна, что в такой дали от Сааримяки живет? — подумал Мирко. — Видать, ходил он к нему, и не раз. Уж не игре ли на кантеле да песенному слову старик его обучал? Если так, действительно этот кудесник мудрый. Может, он и знает что про богиню древнюю, про знак, про земли за Камнем, про дядину веру? А может, ему о Риите поведать? Ведь он трепать-то всякому не станет, а то совет нужный даст?»