Чужестранец - Алексей Семенов

И все эти земли будто оживали, говорили по-своему и звали к себе. И он тянулся к ним, как тянулся в детстве в освещенный луной и звездами ночной простор. Как манили тогда своим загадочным сиянием вершины холмов, облитые серебром! Потом Мирко побывал, конечно, на этих вершинах и не нашел там ничего, кроме пыльной выгоревшей травы и белесых от лишайника камней. Но траву щипали кони, а на камни любили садиться пересмешные птицы, и с ними было спокойно и весело. А дальше вставали все новые гребни, и каждый из них казался не в пример лучше и замечательнее того, на котором он находился в это время. Мирко знал, что и там, скорее всего, не найдет ничего приметного, но эта жадность к обретению новизны, стремление заглянуть за край земли никогда не проходила в нем, а наоборот, росла с годами. И он верил, что когда-нибудь за холмом, за поворотом, на следующем гребне увала, в очередной ложбинке откроется ему то самое заветное, то иное место, о котором он грезил наяву. И он готов был идти к нему в любой миг. И сейчас шел, и уже одним этим был немного счастливее прежнего.

Перед сном Мирко наконец-то заглянул в бусину — не исчезло ли то, что было, не растаяло ли, словно туман? Нет, все осталось, как и прежде, только море теперь успокоилось и лежало гладкое и чистое, как зеркало, и голубые небеса смотрелись в него. У берегов вода, конечно, вздыхала, но тех соленых холмов с кипящей пеной уж не было. На песке, куда волны, охваченные негой, уже не доставали, сохли спутанные зеленые водоросли и набросанный, облепленный теми же водорослями плавник. Рокот прибоя стих, песня замка и ответный голос того, что под скалой, звучали, не заглушаемые ничем. Мирко смотрел на старый, далекий мир, внимал чудесным мелодиям, и ему казалось, что струны его гуслей, лежащих в дорожном мешке, тоже слышат эти затейливые, волнующие переливы и тихонько подрагивают, подпевая им. Он даже замер, стараясь уловить звуки, но так ничего и не расслышал.

Внешне замок ничуть не изменился, только в шатровой крыше одной из башен Мирко углядел прореху. Бусина, до этого не позволявшая взору опускаться ниже высоты полета птицы, на сей раз как будто сделала милость, и прореха оказалась прямо перед глазами, хоть голову туда засовывай. Сначала в кромешной темноте невозможно было различить что-либо, потом глаза привыкли, и он обнаружил набросанную, истлевшую уже солому, черные подгнившие стропила, и в ноздри словно пахнуло затхлостью и пылью, как вдруг во тьме зажглись и зыркнули в сторону Мирко два круглых желтых глаза. Мякша сразу понял, в чье жилище он невзначай заглянул: большой круглоголовый сыч таращился в отверстие, через которое он проникал на место дневки, словно чувствуя, как за ним наблюдают. Не увидев никого, птица потопталась на поперечной перекладине, перехватила когтями дерево поудобнее и отвернулась, показав густые и ровные перья затылка. Тут бусина снова подняла Мирко ввысь, и все, что было внизу, как и тогда, стало затягиваться белесой пеленой, пока не пропало вовсе, оставив сверкать и переливаться золотом один только знак.

Ночь эта, не в пример другим, проведенным Мирко под открытым небом, прошла спокойно. Он был и рад этому, поскольку наконец-то смог выспаться, и не рад: самую спокойную и безмятежную ночь с цветными снами, десять, сто таких ночей он без малейшего сожаления отдал бы за одну бессонную ночь, да вместе с Риитой. Но Риита была далеко, и оставалось довольствоваться тишиной. Пес Пори справно исполнял службу, да и кони, делившие пополам с хозяевами все тяготы и нелегкие условия воинского быта, тоже не дремали. «Взгляд собаки отгоняет злых духов», — всплыли в памяти когда-то услышанные слова. Воду, чтобы не идти к ручью, мякша нашел в его притоке — неглубокой канавке, по дну которой сочилась слабая струйка.

Поутру он проснулся оттого, что горячий шершавый язык Пори облизывал его щеки. Собака была приучена будить Рейо в это время и решила, что и новый хозяин не будет против. Поглядев на небо, Мирко увидел, что Пори поднял его не намного раньше, чем обыкновенно просыпался он сам. Значит, не надо будет переучивать собаку.

Дорога шла так же, как и вчера, но вскоре лес стал редеть — это был знак, что вершина холма близко, и Мирко повернул к ручью. Оврага, конечно, не было уж и в помине, даже ракитовые кусты не полезли за водой наверх. Среди густой травы бежал по галечнику узкий прозрачный поток. Кони, увидев свежую воду, тут же наклонили морды попить. Пори бесцеремонно влез в ручей всеми четырьмя лапами и принялся резвиться, поднимая фонтаны холодных серебряных брызг. Кони смотрели на пса несколько укоризненно и недоуменно своими грустными глазами.

Когда лошади напились и Пори, отряхиваясь, выбрался из воды, Мирко двинулся дальше вверх по ручью. После подъема на очередной взгорок, с которого ручей срывался маленьким водопадом, прыгая по торчащим ступеням-камням, деревья неожиданно расступились, открыв путникам невысокую, в четыре сажени, но крутую скалу красного камня. Справа ее можно было обойти по осыпи, стежкой к последнему подъему, за которым виднелось только синее небо. Ручей выбегал из маленькой неглубокой пещерки, как раз посредине основания скалы. Мирко спешился и, сопровождаемый собакой, заглянул внутрь. Вода выбегала откуда-то снизу, из расщелины, наполняя сначала неглубокую каменную чашу, а потом уже скатываясь все дальше и дальше под уклон. Ничего особенного в пещерке не было, если не считать того, как красиво и заманчиво поблескивала вкрапленная в каменную массу слюда.

Кони терпеливо ждали, пока Мирко вылезет наконец обратно: «И что это там понадобилось хозяину?» — а Пори обнюхает большим и чутким своим носом каждый булыжник. Мирко вздрогнул, когда вдруг на одном из камней ему опять почудился все тот же знак. Но нет, показалось, просто свет так ложился.

Покинув пещеру и уже предвкушая увидеть еще один грандиозный разбег земли с высокого места в синеющую низину, Мирко тем не менее не спешил, готовясь встретить, как подобает те особые приметы, что были обещаны ему с хитрой улыбкой обычно таким рассудительным Юккой Виипуненом. Опасаясь, как бы конь не подвернул ногу на осыпи, мякша повел его под уздцы. Ретивый Пори, конечно же, взлетел на холм первым и стоял наверху, высунув длинный розовый язык.

Вот и последний взгорок. Место было совершенно сухое — песок, краснозем, каменья. Как, должно быть, глубоко и с каким трудом, разрывая тысячелетний гранит, уходили вниз, пытаясь достать влагу, корни этих корявых, изуродованных ветром сосен.

Кони тоже что-то почуяли — воздух, что ли, другой был здесь? Пробуя его, они раздували ноздри и прядали ушами. И вот — хоть утром он прошел и не много, но уже ощущая усталость в ногах, — Мирко со товарищи очутился на гребне.