Том 12. Матиас Шандор. ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ - Жюль Верн

Но в какую лютую ненависть перешло бы это отвращение, если бы девушка узнала, что Петеру Батори был нанесен смертельный удар тем самым человеком, которого ей навязывают в мужья!

Саркани же был очень доволен, что устранил соперника. Он не испытывал ни малейших угрызений совести; казалось, ему были чужды человеческие чувства.

- Какое счастье, что этому парню пришла в голову мысль покончить с собой! - сказал он однажды Силасу Торонталю. - Чем меньше останется представителей рода Батори - тем лучше для нас! Право, само небо покровительствует нам!

И действительно, что осталось теперь от трех семейств - Шандор, Затмар и Батори? Лишь одна старая женщина, дни которой сочтены. Да, казалось, бог покровительствует этим негодяям, и покровительство это скажется в полной мере в тот день, когда Саркани станет мужем Савы Торонталь, а следовательно, владельцем всех ее богатств.

Между тем бог словно хотел испытать его терпение, ибо свадьба все откладывалась.

Когда девушка поправилась - по крайней мере физически - от страшного потрясения и Саркани стал опять настаивать на свадьбе, неожиданно заболела госпожа Торонталь. Здоровье этой несчастной женщины было окончательно подорвано. Да это и не удивительно, если вспомнить, в какой атмосфере она жила после триестских событий, узнав, что связала свою судьбу с негодяем! Затем последовала если не борьба, то во всяком случае хлопоты за Петера, имевшие целью хотя бы отчасти возместить вред, причиненный семейству Батори; но госпоже Торонталь ничего не удалось добиться, так как Саркани неожиданно вернулся в Рагузу, и банкир подпал под его влияние.

С первых же дней болезни госпожи Торонталь стало ясно, что жизнь ее скоро оборвется. Врачи считали, что больная протянет лишь несколько дней. Она умирала от истощения. Никакие средства уже не могли спасти ее, не спасло бы ее даже внезапное появление Петера Батори, если бы он встал из могилы, чтобы жениться на Саве!

Сава ухаживала за матерью, ни днем, ни ночью не отходя от ее постели.

Как отнесся к этой новой отсрочке Саркани - легко себе представить. Он осыпал банкира бесконечными упреками, хотя Торонталь был бессилен что-либо изменить.

Долго так продолжаться не могло.

Двадцать девятого июля госпоже Торонталь стало как будто лучше.

Но это мнимое улучшение было вызвано лихорадкой, которая все усиливалась, а через двое суток унесла ее в могилу.

В предсмертном бреду с уст госпожи Торонталь срывались какие-то непонятные фразы.

Особенно удивляло Саву, что умирающая то и дело повторяет одно имя. Имя это было - Батори; но не Петера Батори вспоминала госпожа Торонталь, а его мать, которую она звала, которую умоляла о чем-то, словно терзаясь жестокими угрызениями совести:

- Простите!.. Госпожа Батори!.. Простите!..

Когда бред у больной на время прекратился, Сава спросила мать, что означают эти слова, но госпожа Торонталь в ужасе закричала:

- Молчи, Сава! Молчи!.. Я этого не говорила!..

Настала ночь с тридцатого на тридцать первое июля. Некоторое время врачам казалось, что миновал кризис и госпожа Торонталь начинает выздоравливать.

День прошел без бреда, и все удивлялись неожиданному повороту в ходе болезни. Можно было надеяться, что ночь пройдет столь же спокойно, как и день.

Но дело было в том, что незадолго до смерти больная почувствовала прилив какой-то странной энергии, какой в ней даже нельзя было подозревать. Примирившись с богом, она приняла какое-то решение и теперь только ждала момента, чтобы привести, его в исполнение.

В эту ночь она настояла на том, чтобы Сава несколько часов отдохнула. Сколько девушка ни возражала, ей пришлось подчиниться матери, ибо больная твердо стояла на своем.

Часов в одиннадцать Сава ушла к себе в комнату. Госпожа Торонталь осталась одна. В доме все спали; кругом царило безмолвие, которое по справедливости можно было бы назвать «безмолвием смерти».

Оставшись одна, госпожа Торонталь встала с постели. И вот больная, которой трудно было шевельнуть рукой, без посторонней помощи оделась и села за письменный стол.

Тут она взяла лист почтовой бумаги, дрожащей рукой написала всего несколько слов и поставила под ними свою подпись. Потом она вложила письмо в конверт, запечатала его и надписала адрес: «Рагуза, улица Маринелла, возле Страдона. Госпоже Батори».

Преодолевая усталость, вызванную таким усилием, госпожа Батори отворила дверь, спустилась по парадной лестнице, прошла по двору, не без труда отперла калитку, выходившую на улицу, и очутилась на Страдоне.

Было уже далеко за полночь; поэтому на улице было темно и безлюдно.

Госпожа Торонталь, пошатываясь, пошла по тротуару; пройдя шагов пятьдесят, она остановилась у почтового ящика, опустила в него письмо и направилась назад.

Но теперь, когда она исполнила свою последнюю волю, силы окончательно ее покинули, и она без чувств упала у ворот своего особняка.

Здесь ее и обнаружили через час. К воротам прибежали Силас Торонталь и Сава. Умирающую перенесли в ее комнату, но она все не приходила в сознание.

На другой день Силас Торонталь сообщил Саркани о случившемся. Ни тому, ни другому и в голову не пришло, что госпожа Торонталь вышла ночью из дому для того, чтобы опустить в ящик письмо. Но зачем же она уходила? Они не могли придумать никакого объяснения этому странному поступку, и это очень тревожило их.

Больная прожила еще сутки. Только судороги, изредка пробегавшие по ее телу, доказывали, что она еще жива; то были последние усилия души, готовой отлететь. Сава держала ее за руку, словно желая удержать ее в мире, где она без матери будет такой одинокой! Но уста умирающей теперь безмолвствовали, и с них уже больше не срывалось имя Батори. Теперь совесть ее успокоилась, она выполнила свою последнюю волю, и ей уже не о чем было просить, не надо было молить о прощении.

На следующую ночь, в три часа, когда Сава сидела одна возле матери, умирающая сделала движение и коснулась рукою руки дочери.

Глаза ее приоткрылись. Потом взгляд ее остановился на Саве. Ее глаза так красноречиво молили о чем-то, что Сава невольно спросила:

- Мама... ты хочешь что-то сказать?

Госпожа Торонталь утвердительно кивнула головой.

- Хочешь поговорить со мной?

- Да! - отчетливо произнесла госпожа Торонталь.

Сава склонилась к ее изголовью, а умирающая жестом попросила ее придвинуться к ней поближе.

Сава приникла к голове матери, а та прошептала:

- Дитя мое, я умираю!

- Мама! Мама!

- Тише! - прошептала госпожа Торонталь. - Тише! Чтобы нас никто не услышал!

Она продолжала с усилием:

- Сава, я должна вымолить у тебя прощение за все зло, которое я тебе причинила… у меня не хватило сил этому помешать...