Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира

Он отрывается от моих губ, когда дыхание совсем сбивается, а перед глазами мельтешат прозрачные мушки, и мы жадно втягиваем ртами воздух, один на двоих. Синхронно понимаем, что на нас всё ещё слишком, чрезвычайно много ненужной одежды, и он закидывает руку за голову, чтобы стянуть футболку, а я торопливо стаскиваю свою и расстегиваю лифчик. Едва успеваю отбросить его в сторону, как Пётр ловит губами мой сосок, напористо проходит по нему горячим языком и тут же прикусывает — сильно, резко, до отдающей в самых кончиках пальцев боли. Так, как я люблю. Так, что я не могу сдержать громкий стон, выгибаю спину, упираюсь в столешницу локтями.

Продолжаю сбивчиво дышать ртом, когда его пальцы сжимают второй сосок, а обжигающий язык движется выше, к горлу, шее, плечу, виску, уху. Чувствую все точки, в которых наши тела соединяются, так, будто через них проходит электрический ток. Но мне мало. Мне не нужна прелюдия. Она и так длилась два месяца, я уже заведена до предела, я хочу большего, хочу максимально возможного, хочу кричать, стонать и рыдать от удовольствия.

И Пётр с лёгкостью, как умеет только он, считывает мой зов. Притягивает меня к себе, подхватывает под ягодицы и шагает в сторону кровати.

— Ай! — восклицаю, вытаращив глаза и вцепившись в его плечи. — Я тяжёлая!

Он замирает посреди комнаты, чуть отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза, и я жду, что сейчас он меня отпустит, но нет, стоит, смотрит внимательно, и даже ни один мускул не дрожит… почему-то.

— Ты маленькая глупая женщина, — говорит наконец. — Нет, ты взрослая и умная, но маленькая и глупая. И дикая. И невозможная. И безумно красивая. И я хочу тебя до боли в… Если скажу где, это испортит всю романтику.

Никто не называл меня глупой так, чтобы мне это понравилось.

Никто не держал меня на руках так, чтобы я в долю секунды забыла о своих килограммах и почувствовала себя самой лёгкой, маленькой, безумно красивой и желанной женщиной на свете.

Обхватываю ладонями его лицо и шепчу:

— К чёрту романтику, Петь, просто трахни меня.

Подпрыгиваю на пружинистом матрасе, когда он опускает меня на кровать. Нетерпеливо извиваюсь, когда вытряхивает меня из узких джинсов. Хихикаю, когда с улыбкой стягивает с меня непарные носки, и тут же ловлю ртом воздух и закрываю глаза, когда он целует меня в подъём стопы, проходится ладонью по икре, обхватывает губами пальцы ног, потому что это моя тайная эрогенная зона, о которой я рассказывала только ему, и он запомнил и, не теряя ни секунды, поднял меня на вершину удовольствия. И я готова оставаться там вечно, но… Не сегодня. Не сейчас. Поэтому улыбаюсь, когда слышу, как звенит пряжка его ремня, перебираюсь выше к подушкам, провожу руками по своему телу, распаляясь лишь больше в ожидании оказаться в самом правильном месте этой ночью — под ним.

Пётр накрывает меня собой через мгновение, и пока я податливо раздвигаю бёдра, целует самым лучшим поцелуем на свете. А потом — так быстро, что я не успеваю поймать его движение — ещё одним, между ног. Отдаюсь его губам без остатка, двигаюсь навстречу его языку, отзываюсь дрожью на прикосновения его пальцев к горящей коже. Чувствую, как с тонким, еле уловимым покалыванием все ощущения концентрируются внизу живота, собираются в плотный ком, чтобы вот-вот вновь разойтись по всему телу мощной приливной волной.

Запускаю руку в его волосы, позволяю его языку выписать ещё несколько витиеватых символов, пройтись губами по оголённым нервам, а потом тяну к себе, потому что мне всё ещё мало. Мне нужен он полностью, без остатка, до последнего стона, до последней капли пота, до последнего вздоха. Мне нужен он внутри.

И он даёт мне это, наполняя, растягивая, упираясь, соединяясь во всех нужных точках, разрывая самые крепкие морские узлы, скрепляя налитые кровью ткани, выбивая из моего горла сухие стоны.

— Я не… — хриплю, но не успеваю договорить.

Потому что ещё одно движение, и я захлёбываюсь в ощущениях, тону в долгожданном удовольствии, расплёскиваюсь пенной волной по простыням, взрываюсь сверхновой звездой, горю, жадно ловлю ртом воздух и содрогаюсь всем телом. Я умираю, чтобы начать жить.

Проходит вечность, наполненная лишь остервенелым стуком моего собственного сердца, а потом я чувствую нежный поцелуй на губах и только тогда вспоминаю, как дышать. Открываю глаза, слабо улыбаюсь, касаюсь кончиками пальцев его лица.

— Ты не? — шепчет он, и я долго пытаюсь сообразить, о чём он, по его напряжённым мышцам чувствуя, что он держится из последних сил.

Облизываю пересохшие губы.

— Я не на… не на таблетках, не на инъекциях, не на спиралях.

Он кивает. Смотрит на меня, и я едва шевелю веками, подрагивая от последних уколов судорог. Закидываю ноги на его ягодицы, подаюсь вперёд бёдрами, замечая, как остервенело он пульсирует внутри и как в унисон стучит моё сердце.

Он снова целует меня, захватывая в плен язык, а потом делает несколько толчков, сначала медленных и плавных, затем резких и глубоких, настолько пронизывающих и неистовых, что я сжимаюсь внутри, подхватывая ритм его дыхания. Прогибаю спину так сильно, прижимаюсь к нему так крепко, что кажется, что мы вот-вот перемешаемся рёбрами. И снова горю, горю таким яростным и иступлённым пламенем, пока он не замирает, чтобы прикусить мою губу, отстраниться и излиться на мой живот.

Падает на меня, устраивая голову на груди, и я, подняв тяжеленную руку, нежно поглаживаю его по волосам.

— Ась, — хрипит. — На какой горе ты сегодня была?

Смеюсь в ответ, дёргая плечами:

— Ни на какой. Я была тут, Петь. С тобой.

— Ну ничего, ничего… — бормочет он. — Мы ещё с тобой попутешествуем…

— А ты до сих пор не привык всегда держать презерватив под рукой? — шепчу ему в макушку.

— Ммм? Очень по тебе соскучился…

— Венерических заболеваний не боишься?

— Твои венерические заболевания — мои венерические заболевания, — с трудом выговаривает он, путаясь в финальных слогах.

— Это самое романтичное, что я слышала за последнее время, — не могу сдержать смех я.

Он тоже усмехается, щекоча кожу дыханием, а потом поднимает голову, заглядывает в глаза и говорит серьёзно:

— Надька заставила сделать медкнижку, едва я стал появляться в «Пенке» чаще раза в неделю. Ась, я чист.

Киваю, улыбаюсь и произношу:

— Аналогично.

Он вновь прижимается к моим губам, и я не замечаю, когда лёгкие прикосновения сменяются глубокими будоражащими поцелуями, на которые отзываются и остальные части тела.

— Пойдём в душ? — насилу оторвавшись, выдыхает он мне в шею. — А то я опять тебя хочу.

В ванной мы снова впадаем в зависимость от прикосновений и долго стоим под горячими струями воды, обнявшись. Пётр прикусывает мне ушко, я брожу ладонями по его спине, и мне мерещится, что и не было этого года врозь, что мы никогда не расставались, что мы и не могли расстаться, когда нити нашего кокона всего за одну ночь снова окутали нас столь плотно.

В ванной мы проводим больше времени, чем планировали, потому что сначала я опускаюсь перед ним на колени, а потом он берёт меня сзади, и я трусь острыми сосками о мозаичный кафель стены, следуя ритму, насаживаясь глубже, выкрикивая его имя. И лишь затем мы устало намыливаем друг друга, скользим ладонями по всем мышцам и изгибам тел, обмениваемся утомлёнными улыбками и короткими нежными поцелуями.

Прислонившись спиной к прогревшейся стене и прикусив кончик большого пальца, я наблюдаю, как он стирает полотенцем капли со своей груди, и просто млею от факта, что этот мужчина принадлежит мне. Великолепно сложенный, гибкий, красивый, насквозь пропитавшийся мной. Пётр замечает этот взгляд, и я смущаюсь, вздрагиваю ресницами и заливаюсь краской, но не могу сдержать довольной улыбки. Он усмехается, раскрывает полотенце, подзывая к себе, и я послушно шагаю, позволяя обернуть меня чуть влажной, чуть пахнущей его кожей тканью. И теперь он сам смотрит на меня внимательно, лаская взглядом моё лицо. И это так… не знаю…