Меч ликтора - Джин Вулф

— Разве ты не знаешь, Северьян, — произнесла она, — что тот, кто носит одну маску, может носить и другую? Я носила две маски, но третьей на мне нет. Никакой обман более не разделяет нас, клянусь тебе. Коснись моего лица, сеньор.

Меня охватил страх, но она взяла мою руку и поднесла к своей щеке. Щека была прохладной, но живой — полная противоположность сухой и горячей коже доктора.

— Все чудовищные маски, что ты видел на нас, суть маски твоих же сограждан на Урсе. Насекомое, минога, а сегодня умирающий прокаженный. Все это твои братья, сколько бы отвращения ты к ним ни испытывал.

Мы почти достигли верхнего уровня башни; то и дело приходилось перешагивать через обугленные бревна — память о разрушениях, причиненных пожаром, прогнавшим когда-то Балдандерса и его врача. Когда я убрал руку, Фамулимус снова надела маску.

— Зачем вы это делаете? — спросил я.

— Чтобы вы, люди, ненавидели нас и боялись. Если бы не маски, то долго ли, Северьян, простые люди терпели бы иных правителей, чем мы? Мы никогда не лишим вас ваших владык; и не тем ли Автарх удерживает Трон Феникса, что не дает вам нас видеть?

Сходное чувство я иногда испытывал в горах при пробуждении, когда, поднявшись, с удивлением озирался вокруг и видел зеленую луну, приколотую к небу сосновой иголкой, и лица гор, грозно и торжественно смотрящие из-под сломанных венцов, когда ожидал увидеть милые сердцу стены кабинета мастера Палаэмона, или трапезную, или тюремный коридор, где я сиживал за столом дежурного у двери Теклы.

— Тогда почему же вы открылись мне? — только и выговорил я.

И она ответила:

— Пусть ты видишь нас, но мы больше тебя не увидим. Боюсь, что, начавшись здесь, наша дружба здесь и закончится. Прими это как прощальный знак дружеского расположения.

Впереди нас доктор распахнул дверь, и шум дождя превратился в ураганный рев; я ощутил, как холодный, мертвый воздух башни отступает под напором ледяного, но живого ветра снаружи. Чтобы пройти в дверь, Балдандерсу пришлось наклониться и повернуться боком, и мне вдруг стало ясно, что скоро он вообще не сможет проходить в двери, как бы доктор Талос ни старался, — проемы придется расширять, да и лестницы, вероятно, тоже, ибо если великан упадет, он наверняка погибнет. Я понял, отчего так огромны комнаты и высоки потолки в этой башне, что до сих пор ставило меня в тупик. И я задумался, что собою представляют каменные подземелья, где он держит истощенных узников.

35. СИГНАЛ

Корабль, который, как казалось снизу, покоился на крыше башни, на самом деле вовсе не лежал на ней. Он висел в получейне над нашими головами — слишком высоко, чтобы служить укрытием от проливного дождя, и мягкий изгиб его корпуса сверкал черным перламутром. Глядя на него снизу вверх, я невольно задумался, каковы же должны быть паруса у такого судна — паруса, раздуваемые межмировыми ветрами. Потом, стоило мне вспомнить об экипаже и удивиться, как это до сих пор никто не заинтересовался нами, один из тритонов — странных, невиданных существ, что спускались иногда на дно под корпус корабля, — действительно сошел вниз, осиянный оранжевым светом, с головою почти как у белки; он сошел, цепляясь за корпус корабля, хоть корабль был мокрый, как речной камень, и гладкий, как лезвие «Терминус Эст». На нем была маска, какую я здесь часто описывал, но только теперь я был уверен, что это действительно маска. Увидев внизу Оссипаго, Барбатуса и Фамулимуса, он остановился, и в тот же миг откуда-то сверху ударил тонкий как нить оранжевый луч.

— Нам пора, — обратился Оссипаго к Балдандерсу и отдал ему Коготь. — Подумай хорошо над тем, о чем мы умолчали, и запомни все, что тебе не было показано.

— Я подумаю, — отвечал Балдандерс, и голос его был мрачен, как никогда.

Оссипаго ухватился за луч и, скользнув по нему вверх, обогнул корпус корабля и исчез из виду. Казалось, однако, что он скользил не вверх, а вниз, словно корабль был особым миром, в слепой ненасытности пожиравшим все, что ему принадлежит, — впрочем, таков и Урс. Возможно также, что Оссипаго стал легче нашего воздуха, как всплывает на поверхность нырнувший в воду моряк, как сам я всплыл, выпрыгнув из лодки старейшины.

Как бы то ни было на самом деле, Барбатус и Фамулимус последовали за ним. Прежде чем исчезнуть за бортом корабля, Фамулимус помахала рукой; доктор и Балдандерс наверняка решили, что она прощалась с ними, но я знал, что жест предназначался именно мне. В лицо, заливая глаза, ударил дождь; даже капюшон не спасал от него.

Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее корабль начал подниматься вверх, уплывая все дальше и дальше, и наконец пропал, однако, как только он скрылся из глаз, я уже не мог с уверенностью сказать, в каком направлении он удалился — на север, юг, восток или запад.

Балдандерс повернулся ко мне.

— Ты слышал их.

Я его не понял и ответил:

— Я действительно говорил с ними. Доктор Талос сам открыл мне ворота замка, пригласив меня тем самым на беседу.

— Они ничего мне не сказали. И ничего не показали мне.

— Видеть их корабль, — возразил я, — беседовать с ними — разве это ничего?

— Они гонят меня вперед. Все время вперед. Они гонят меня, как быка на бойню.

Он подошел к зубчатому парапету и устремил взгляд на бескрайнее пространство озера; вспененные ливнем воды казались белыми, как молоко. Зубцы возвышались на несколько пядей над моей головой, а он оперся о них локтями, словно о перила, и я заметил, как из его сжатого кулака пробивается голубое сияние Когтя. Доктор Талос подергал меня за плащ, бормоча, что лучше бы нам вернуться в башню и не мокнуть, но я уходить не хотел.

— Все началось, когда тебя еще на свете не было. Сначала они мне помогали, хоть вся помощь ограничивалась наводящими вопросами и подсказками. Теперь остались одни намеки. Они стали так изворотливы, что сообщают лишь о вероятных вещах, но не о действительных. Сегодня не было даже этого.

Я хотел потребовать, чтобы он больше не использовал островитян в своих экспериментах, но не знал, с чего начать. Я заговорил об огненных пулях, заметив, что это поистине великое изобретение.

— Это всего лишь натрий, — ответил он, оборачиваясь ко мне, и его огромная голова поднялась на фоне темного неба. — Ты ничего не понимаешь. Натрий — элементарное вещество, способное в воде расщепляться до бесконечности. Неужели ты думаешь, я дал бы его рыбакам, не будь он обыкновенной игрушкой? Нет, мое истинное великое изобретение — это я сам. И единственное великое изобретение!

— Оглянись вокруг, — прошептал доктор Талос, — неужели не видишь? Он ведь правду говорит!