Затишье - Авенир Крашенинников

Губернатор тем временем отложил бумаги, предложил Воронцову и Нестеровскому по сигаре и, поудобнее расположившись в кресле, спросил:

— Как вы полагаете, Николай Васильевич, воспользуются ли этим прискорбным случаем смутьяны?

— Вероятно.

— Заключение комиссии повода им не подаст. Мы убеждены, что собственная неосторожность привела отца и сына Гилевых к смерти.

— К сожалению, это не совсем так! — воскликнул Воронцов.

— Именно так, — нажал на голос губернатор. — Назначьте вдове приличную компенсацию, и дело с концом.

Струве был доволен Мотовилихой: здесь по сравнению с другими заводами спокойно, Воронцов умело направлял стихийные силы и подчинял их себе с завидной гибкостью. По-видимому, и сегодняшний инцидент не слишком-то сбил его с точного курса. И потому Струве, когда комиссия собралась с материалами, со спокойной душою подписал предварительное заключение и решил похоронить его в глубоких омутах архивов.

Когда у заводоуправления осела пыль, взбитая колясками высоких чиновников, Нестеровский и Воронцов направились домой. Капитан нечаянно взглянул на поселок. Огромная тень легла по горе, слила домишки в темную густую массу. Похоже было, что это грозовая туча примкнула к земле, чреватая огненными зарядами.

Наденька встретила отца и мужа сдержанно. Полковник заметил, что она похудела, но не только это изменило ее. В лице, в голосе, в движениях появилась какая-то усталость, и Нестеровский подумал, что скоро будет дедушкой.

— Ты редко бываешь у нас, — сказала она, когда сели за стол и отец, как дома, собственноручно открыл нагретую суповницу. — Левушка здоров ли?

— Я отправил его со Смирницкими на дачу.

Воронцов едва слышал, о чем они говорят. С трудом справлялся с тошнотою: сжимал губы, старался не дышать, не смотреть на мясо. Не выдержал, попросил у прислуги водки. Наденька испугалась, мельком взглянула на посеревшее лицо Николая Васильевича, но сочла лучшим сделать вид, что внимательно слушает отца. Наконец мужчины ушли в кабинет, она распорядилась очистить и проветрить гостиную. Проходя мимо кабинета, услышала, как Николай Васильевич убеждал:

— Опасаться абсолютно нечего. До сих пор принародные выступления Бочарова были вполне миролюбивы.

— Все так, все так, Николай Васильевич, — рокотал отец, — но на всякий случай не повредило бы, когда б я напомнил ему о благодарности.

— Я решительно против… Предпочитаю выступить сам.

— Но я виноват, в конце концов, в том, что подсунул тебе этого негодяя. Как я был слеп!.. Единственный раз в жизни поддался моде — и вот…

— Дальше дерзостей, о которых я говорил, Бочаров не идет. Полагаю, что и Овчинникова следует выпустить.

— Ты здесь хозяин, но… я приказал бы арестовать Бочарова.

«Что-то произошло серьезное», — встревожилась Наденька. Она слышала этот странный гудок, видела, как по Большой улице бежали к заводу люди, но Сима сказала, вернувшись, что пришел какой-то пароход с грузами. Надо будет ее отчитать. «Но почему так боится Бочарова отец, почему оба они говорят об арестах?» — Она хотела постучать, но раздумала.

Пока в Перми качались на качелях, а в квартире Воронцовых был семейный совет, у дома Гилевых собралась почти вся Мотовилиха. Толпа затопила неширокую улицу. Тут были коренные, пришлые, даже приказчики и прислуга с Большой и Начальнической улиц нижней Мотовилихи. Возле ворот они смешивались, молча втягивались внутрь и беззвучно вытекали оттуда. Епишку так поразило это тихое движение, что он издалека уже обнажил лысинку, задергал носом и со взмокшими глазами пристроился к хвосту очереди. Он все вспоминал, как рвал Гилеву бороду на пруду, как нынче хотел зубами отвоевать себе кусок гилевского покоса, и от жалости к себе, от перемоги слез даже употел.

Из открытых дверей в сенки сизо, низко полз ладанный дым. За ним бормотал дьячок, пятнами желтели свечки. Два простых тесаных гроба, закрытые крышками, стояли рядом на сдвинутых столах под освещенным, словно плывущим иконостасом. В головах черным камнем сидела старуха, в которой трудно было признать Наталью Яковлевну. Была в глазах ее великая сушь и слепота. За матерью стояла Катерина, тоже в черном, покачивалась в лад гнусавому напевному чтению. А чуть позади, вытянувшись, стоял Никита Безукладников, и отрешенно-строгим было залубеневшее лицо его. Старухи, как притихшие к ночи галки, сидели вдоль стен, жевали увядшими губами ладанные волны. Мотовилиха миновала гробы, кланяясь в пояс, и в гробах что-то взвякивало, приводя людей в трепет.

«Простите уж меня ради Христа, — мысленно оправдывался Епишка, — уж простите». И содрогнулся от звяка, заткнул рот бороденкою, кинулся вон, замелькал опорками под гору, вслепую определяя дорогу к кабаку…

Бочарова в том доме не было. И он и Костенко старались отвлечься, обдумывали речь на кладбище. Самая пора объяснить народу, как и почему комиссия определила, что Гилевы погибли только по своей вине. Надо доказать, что гибель мужиков при перевозке цилиндров, кончина парней после драки на пруду, нож в спину Бочарова, смерть бомбардира Потехина — не случайные совпадения. Капитан Воронцов в ретивом служении правительству не останавливается даже перед человеческими жертвами.

— Ты напрасно все валишь на капитана, — запротестовал Ирадион, хотел по давнишней привычке своей пробежать вдоль горенки, но подшитые валенки были слишком тяжелы для его иссохших ног. — Капитан — честный человек, только обстоятельства против него…

— Безусловно, обстоятельства. — Бочаров записал что-то в конец бумажной четвертушки, лежавшей перед ним на столе. — Но именно у капитана надо потребовать сокращения рабочего дня, прекращения работ у печей и на разливке, пока не будут сделаны полы, настилы, ограждения. И пришлых надо принять в волостное общество…

— Все это справедливо, и Николай Васильевич должен понять, — загорячился Ирадион, зашелся кашлем, сел, вытирая со лба пот. — Это уже что-то новое в нашем деле… Ну, держись!

Ночью ливень был такой, будто перевернулось над Мотовилихой небо и грянулось на Вышку, на угоры, пропахивая в склонах, в дорогах глубокие змеиные ложбины. Затряслись деревья, промокли до каждой клеточки, травы полегли под тяжестью струй. Но вспыхнуло утро, прянул в голубень душистый пар, и все выпрямилось, задышало, зазвенело. «Косить бы, косить», — засуетились хозяева. И опять по дорогам в лес застучали телеги, опять зааукали в тайге голоса. Повеселевшие приказчики Паздерина наряжали пришлых, заводили к дому лошадей. И, пряча глаза, проходили мимо гилевского забора те, кто накануне низко кланялся двум тесовым гробам.

И все же народу набралось много: некоторые отложили косьбу на завтра, иные набежали из лесу. Пришлых было полно. Вытянулись от церкви по Большой улице; привставали на носки, удивленно ахали. За священником и причтом, за вдовой Гилева и родичами его шел без картуза сам начальник завода капитан Воронцов; шла жена его «чистый ангел» — шептали бабы; шли чиновники, купец Паздерин. Кто бы мог подумать, что и после смерти Гилевым этакая честь!

Бочаров оказался рядом с Воронцовым. Его тоже немало подивило присутствие капитана и Наденьки, он старался не смотреть на них, настроить свои мысли на горестный и торжественный лад. Но Яша никак не представлялся в этом сосновом ящике, что несли на плечах восьмеро мастеровых. Со своей тихой улыбкой, с синими своими глазами жил он в памяти. И Алексей Миронович вспоминался за столом среди шабров, подгулявший, с медалью на шее… Возгласы причта были строги и печальны под чистым небом, и K°стя видел, как по наклоненному лицу Наденьки пробегает тень, как припухают ее губы и начинают блестеть темные ресницы. А Воронцов собран, спокоен, смотрит поверх голов на дорогу. И опять Костя отводит глаза, и хочется отхлестать себя по щекам за то, что примирен с капитаном медленным движением процессии, голосами певчих, сверканием влажных до голубизны трав.

Заметив начальство, присоединились приказчики, лавочники, извозчики, старухи и старики богадельни, любопытствующие, и когда гробы подносили уже к могиле, хвост все еще загибался по дороге меж деревьями вниз, под гору. Вся заводская полиция была тут как тут, Чикин-Вшивцов сообразительно рассеял ее по лесу, чтобы не мозолила глаза. Гробы поставили на край, старухи поддерживали Наталью Яковлевну и Катерину. Капитан поднял руку, и с привычной покорностью притихли люди, затаили вздохи.

Он начал горько и доверительно:

— Мы потеряли лучших мастеровых, честь и славу нашего завода. Все вместе строили мы наше детище, вместе лили первые пушки. Невозместима утрата… — В толпе закрестились, завсхлипывали. — Не передать словами нашу скорбь. Светлая память об Алексее Мироновиче и Якове Алексеевиче Гилевых навсегда останется в наших сердцах. А пример их трудового подвига, их верного служения царю и отечеству будет вечно согревать наши души. Да будет пухом им земля, да будет царствие им небесное.