Сны. Начало - taramans

и обучался до пятнадцатилетнего возраста. Потом… потом до восемнадцати лет Юрий служил в Александрийском гусарском полку, откуда и поступил в Школу гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров. Что было дальше – уже известно!

«По сути – детства у пацана не было! Отец, все время проводивший на службе в разных частях империи, сына практически не видел! В памяти корнета - лишь три или четыре встречи с папенькой, да лето между первым и вторым курсом Школы, проведенное в родовом поместье!».

Но и от этого летнего отпуска Юрий был не в восторге – батюшка, изрядно погрузневший от последней встречи, сыпал нравоучениями и воспоминаниями об Отечественной войне и Заграничном походе. Вот про свое участие в подавлении Польского восстания он рассказывать не любил. Может быть по причине того, что кроме очередного ранения в ходе боев с повстанцами, он получил и вторую жену – гордую и упрямую красавицу-полячку, вдову одного из офицеров Польского уланского полка, нарушившего присягу царю-батюшке и обернувшего оружие против своих вчерашних однополчан?

Плехов с интересом покопался в воспоминаниях и мыслях Юрия, но кроме предположений и отрывистых, и сомнительных сведений ничего не нашел. По всему выходило, что «папА» купился на приданное, выделенное родными вдовы.

«Вот же хитрованы, эти пшеки! Получается, что имение ротмистра Томашевича, как активного бунтовщика, подлежало конфискации, а так – выдали свою родственницу, то есть вдову за геройского русского офицера, и имение сие – сохранили, а потом и поделили с новобрачным? А папенька куда смотрел – когда ему в приданное досталось изрядно оскудевшее имущество покойного; жена, хоть и красавица, но упрямая как сто баранов, к тому же и с маленькой дочерью? Х-м-м… наверное – туда и смотрел! В памяти Юрия отмечалось, что пани была и правда красивой, пусть он ее и увидел уже зрелой женщиной, когда они приезжали из Гродно в имение тогда еще деда!».

Такое детство, а точнее – его фактическое отсутствие: жизнь в пансионе, где властвовала немецкая педантичность и скрупулезность в следовании правилам, а также экономия на грани со скупостью; обилие наказаний за детские шалости – розги, розги, розги! Потом – Кадетский корпус, где тоже – не особо пошалишь, а вот муштры и дисциплины было – сверх всякой меры. Потом армейский кавалерийский полк – тоже ни хрена не пионерлагерь!

В общем, все прожитое сделали Юрия Плещеева вполне законченным мизантропом, молчаливым, скрытным, упрямым. И лишь приятельство в юнкерской школе с Васильчиковым и Шаховским немного расшевелило «черного гусара», как в шутку называли Плещеева его приятели.

Своему прозвищу Плещеев соответствовал на все сто! Доставшиеся от бабки-грузинки черты лица и цвет волос, радикально отличавшиеся от всего обличия остальных Плещеевых, сплошь русоволосых и белобрысых русаков; всегда мрачное выражение лица, да еще и форма «бессмертных» гусар! Поэтому Васильчиков был в отношении придуманного им прозвища как никогда меток.

Второе прозвище Плещеева в Школе, пусть и не так часто употребляемое – Мефистофель. Возникло оно опять же от его внешности. Была такая шутка природы – Юрий был разноглазый! То есть один глаз у него был синий, а другой – зеленый.

«Гетерохромия – так это называется, если не ошибаюсь!».

В строку сюда пришлась и способность Плещеева, иногда, пусть и очень редко, вопреки его обыденной молчаливости, шутить метко, но едко и довольно обидно. Как смеялся весельчак Васильчиков – «Наш гусар шутит редко, да больно! Но – точно!».

«Интересный тип, этот Юрий Плещеев!».

Упрямством ли это было вызвано, или же стойкой приверженностью армейским традициям, но даже будучи сосланным на Кавказ, Плещеев носил черную гусарскую форму. Красивую, без сомнения, но местной жаре, да и сложившемся нравам и обычаям никак не соответствующую. И пусть за прошедший год она уже изрядно истрепалась и потеряла былой лоск, но – имелась еще и парадная! Которую Юрий надевал по вызовам начальства, а также в те редкие случаи, когда выбирался «в люди». Повседневный же комплект Некрас раз за разом приводил в божеский вид, ворча, что в здешних ебенях негде построить правильный гусарский мундир.

Кроме гусарских красивостей, Плещеев отличался и строгой приверженностью другим внешним атрибутам своего вида кавалерии, а именно: заплетал косу на затылке, а также – по малой косице по бокам, от висков, называемых «каденетами». Усы вот только пока подкачали, а то бы и стрелы вверх завивал и подкручивал!

Таким образом, выделялся на фоне бывалых офицеров-кавказцев, как… В общем – сильно отличался! И в первое время бывало не раз подвергался шуткам – когда легким, дружеским и невинным, а когда… Но устраивать дуэли, помня о причине своего откомандирования сюда, к нынешнему месту службы, он не решался. Вот и вел жизнь, более подходящую какому-нибудь отшельнику: в свет не выходил, редкими балами – манкировал, за дамами – не волочился. Какие дамы – когда свежа еще в памяти обструкция, устроенная ему и приятелям некоторыми представителями офицерского корпуса?

Его молчаливая исполнительность, внешнее спокойствие при получении даже заведомо неудобных приказов и распоряжений, послужили получению им определенных положительных характеристик – «Служака! А то, что сослан сюда по причине известных обстоятельств – так молодость, господа! Горячность, некоторая глупость и неопытность, свойственная армейской юности – с кем не бывает? Оступился юноша, но – исправляется. Тем более и кровь предков, всех как один – слуг царевых, говорит за себя!». И потому прошлой весной он получил-таки первое офицерское звание – корнет. Правда, ссылка на Кавказ отменена не была!

А еще с известной долей обиды Плещеев узнал, что его товарищи получили аналогичные звания еще до Рождества. Но это было понятно – более именитые родственники, вхожие в высокие дома и имеющие требуемые знакомства! Несправедливо, но что поделаешь? Жизнь она такая – справедливостью людей не балует!

Глава 17

Коня ему помогли выбрать.