Икона - Нил Олсон

Это была долгая, утомительная процедура. Не осталось никого, кто бы мог ему помочь. Роула умерла еще до того, как он почувствовал необходимость в ее помощи. Ему тяжело было сейчас думать о них двоих — о годах любви, которые они могли бы прожить вместе. И о детях, которых она страстно желала, — но Бог распорядился по-другому. Молоденькое существо, сменившее ее, оказалось совершенно бесполезным — разве что красивая, так что с того? Она надеялась стать его женой, но он отверг ее. Поблагодарив судьбу за урок, он уже не повторял этой ошибки. Его племянница теперь принадлежала Алексу, который ненавидел его. Работавшие на него люди в большей степени зависели от него, но он потерял и их. Филипп управлял рестораном и держался от него на расстоянии, как, собственно, они и договорились между собой. Николас в больнице, вероломный Антон сбежал. Теперь вот и Таки погиб — единственный сын его сестры. Он прикрыл глаза, желая таким же образом закрыть душу, чтобы не впускать в нее печаль и чувство вины, овладевшие им.

Сейчас важно было не дать этой волне сожалений захлестнуть его целиком. Если не прекратить этого сразу, прошлое обрушится на него потоком, которому невозможно будет противостоять. И тогда все ушедшие закружатся вокруг него в безумном хороводе. Марко, задушенный в переулке, уставившийся на него вылезшими из орбит глазами с прозекторского стола; Роула, выкашливающая кровавые ошметки своих последних вздохов; молодой священник, весь в ожогах, окровавленный, скорчившийся отболи в темноте склепа. Все они в чем-то его обвиняли. И он, Фотис, старый, больной, испуганный как ребенок, проклятый — и все еще живой. Он прожил девяносто лет — и хочет прожить еще больше. Смешно. Противно. Его затрясло от омерзения к себе. Он выпустил из рук свитер, который пытался надеть, и снова сел в кровати.

Смотреть на Богородицу. Только так можно избавиться от этого наваждения. Вот для чего была вся эта боль, все это безумие. Он повернулся на кровати. Вот она. Свет за окном не набрал еще достаточно силы, чтобы осветить ее всю, но комната уже была наполнена теплым оранжевым свечением, выхватывавшим наиболее яркие участки иконы. Золотой фон вверху и желтоватые части на тех местах, где краска облупилась, создавали контраст, и на первый план зрительно выступали темно-бордовое одеяние, длинные темные руки, огромные глаза. Глаза обездвижили старика своей гипнотической всепрощающей лаской; он не мог избавиться от ощущения, что сохранившаяся краска была нанесена не рукой художника, а волей кого-то свыше. Это не было мастерство, искусность человека. Эти глубины были выжжены в сердце дерева. Эти черные омуты существовали еще до того, как появился на свет иконописец; они жили в глубинах священной души прообраза. Она была Первой. Она была даже раньше, чем Сын. Она была исток, она была жизнь. И это дерево заключало в себе все: ее одеяние, его кровь, ее слезы.

Перед этим чудом человек должен был ощущать свое ничтожество — просто невозможно, чтобы кто-то чувствовал по-другому. Фотису доставляло наслаждение ощущать себя песчинкой; его грехи сжимались вместе с его жизнью, с жизнями тех, кому он помогал, с кем враждовал, с жизнями, которые он оборвал. Пыль. Прах. Человек должен прожить очень длинную жизнь, чтобы почувствовать это, понять урок так же, как понял его Фотис; этот урок невозможно преподать другим. Для этого надо почувствовать преображающую силу внезапной прожигающей ясности, которую Бог даровал избранным. Христос любил грешников. Значит, надежда еще оставалась.

После таких раздумий время теряло свое значение, но человек остается человеком; его отягощают повседневные нужды. Голод вернул Змея в пустынную комнату, уже заполненную утренним светом. Он не представлял себе, сколько прошло времени. Он заставил себя встать с постели, натянуть серый кардиган и спуститься в кухню. Только после тарелки овсянки и чашки кофе он разрешил себе еще раз обдумать ситуацию. Положение его было незавидным. На подкуп Томаса и покупку иконы ушли почти все средства. Сохранить икону и найти средства к существованию — задача не из легких. У него было немного наличности и несколько секретных счетов в трех странах. Дом был куплен на имя Филиппа, и Фотис никому не рассказывал о нем, кроме крестника. Зачем он ему рассказал? Хотелось поделиться радостью? Стариковская ошибка? Сейчас это уже не имело значения, главное — что он проболтался. Правда, потом он сказал, что сделка расстроилась, да и парень вроде бы не знал, где находится этот дом. Да, неприятно не владеть точной информацией в таких делах. В любом случае Андреас мог узнать от Мэтью даже то немногое, что тому было известно, и докопаться до остального. А кое-кто продолжает его разыскивать, хоть Фотис и вернулся в Штаты тайно. В доме небезопасно. Он уже просидел здесь три дня, собираясь с силами. Нужно срочно найти какое-то временное пристанище и позаботиться о постоянном. Где-нибудь, где тепло. В Мексике, например.

Фотис посмотрел из кухонного окна на узкую, поросшую лесом лощину к востоку от дома. Еще несколько недель назад он подумал, что через нее можно незаметно подобраться к зданию, и решил разместить там датчики, реагирующие на движение, но не успел этого сделать. Листва была еще редкой, поэтому пройти незамеченным среди деревьев довольно трудно, но зрение его стало уже не таким острым, как прежде, и он уже не мог разглядеть человека на таком расстоянии. Так что незаметно подобраться к дому было вполне возможно, но сделать это беззвучно вряд ли кому-то удалось бы.

Между кухней и черной лестницей находилась кладовая, теперь переоборудованная под комнату наблюдения, в которую были выведены все охранные системы дома. Оборудование можно было настроить таким образом, чтобы оно производило неимоверный шум, который обычно и производят такие устройства, или, напротив, подавало негромкие звуковые сигналы, сопровождаемые миганием лампочек на панели, указывающих на место проникновения. Одна такая панель располагалась в комнате охраны, другая — в спальне. Находясь в доме, Фотис использовал второй режим. К чему беспокоить соседей? Лучше удивить непрошеных гостей. Подступы к дому и территория просматривались восемью камерами, выведенными на мониторы в комнате охраны. Слишком мало, конечно, но поскольку в доме не было никого, кто бы мог постоянно следить за экранами, все устройство в любом случае было бесполезно. Просто он не думал, что останется один. Пилот, капитан Геракл, вряд ли позарился бы на такую примитивную работу. Молодой водитель «пежо» мог бы, конечно, сгодиться, но на него нельзя было положиться, поэтому он покоился под водами Адриатического моря. За это пришлось заплатить Гераклу тройную цену. Сплошные осложнения.

Уже выходя из комнаты охраны, он заметил движение на мониторе, с которого просматривались въездные ворота. Темный седан проехал между большими каменными колоннами и медленно покатил по подъездной дорожке. Фотис не мигая смотрел, как машина исчезла с первого экрана, чтобы тут же появиться на втором, контролировавшем парадный вход. Похоже на ту машину, которую он пару раз видел у Мэтью. Кто еще мог бы безбоязненно подкатить к центральному входу? Если, конечно, это не сделано с целью отвлечения внимания. Сознание работало четко. Не выпуская из виду мониторы, Фотис присел на корточки, отпер серый шкаф, в котором хранились документы, и достал оттуда мешочек. Внутри находился небольшой черный пистолет, старый «вальтер», доставшийся ему от друга, бывшего сотрудника М-16. Еще несколько месяцев назад он действовал безотказно и прекрасно подходил для его трясущейся руки. Фотис вставил в пистолет заряженную обойму, запасную положил в карман. Сейчас он не задумывался о бессмысленности сопротивления. Ему не выйти из схватки победителем, а даже если это удастся, потом придется объясняться с властями. Но он удачлив. Главное — выжить, а там время покажет. Он будет сражаться за свою добычу.

Судя по мониторам, больше ничего подозрительного не происходило. В лесу никого, на небольшом пригорке заломом тоже пусто. Примерно минуту никакого движения в машине не было, затем водительская дверь открылась, и из нее вышел Мэтью. Черт бы его побрал, зачем он явился? И кто с ним в машине? Уж наверняка не Андреас, тот бы ни за что не позволил ему так глупо подкатить к дому. Крестник направился к двери, и Фотис усилием воли подавил охватившую его панику. Почему Мэтью? И все-таки с кем он приехал? Меньше всего ему хотелось вступать в перестрелку с Мэтью, но кто знает, какая игра здесь сейчас начнется? Если он откажется отпереть дверь, попытается ли парень открыть ее силой? И можно ли дать ему уйти теперь, когда он знает, где находится дом? Фотис нащупал в кармане нефритовые четки, погладил их пальцами. Надо положиться на внутренний голос. Он отключил сигнализацию парадного входа. Затем, так и не придумав никакого плана действий, направился к крестнику.