Зенитчик: Зенитчик. Гвардии зенитчик. Возвращенец - Вадим Васильевич Полищук

– Правильно.

Деваться прокурорскому было некуда, пришлось подтвердить. Используя момент, я перешел в контрнаступление:

– Тогда товарищ старший лейтенант может расскажет, какие конкретно угрозы я высказывал в его адрес.

Здесь их слабое место, ничего угрожающего я не говорил, и оба расчета это подтвердят. Старлей замялся, вопросительно взглянул на носастого – спелись, сволочи.

– Ну же, товарищ старший лейтенант, скажите, как я вам угрожал?

– Гранатой. Ты вырвал чеку и начал пальцы разгибать, требуя отцепить орудие.

– Потрудитесь соблюдать уставные нормы обращения, товарищ старший лейтенант! Значит, гранатой? Без чеки? И куда же она потом делась?

– Ты сам мне ее отдал!

Старлей повысил тон, видимо, ощущение готовой к взрыву гранаты в руке оставило в его душе неизгладимые впечатления.

– Выходит, три дня назад товарищ старший лейтенант утверждал, что никакого трактора в глаза не видел, а, следовательно, никто у него ничего не отнимал. Сегодня он уже показывает, что я у него трактор все-таки отнял, да еще угрожая ему гранатой, которую ему же потом и отдал. И где здесь логика? Вам не кажется, товарищ военюрист третьего ранга, что товарищ старший лейтенант Иванов просто заврался, пытаясь избежать наказания за украденный в нашей части трактор?

– Да как ты… я тебя… Убью!

Дальше сплошной мат, старлей подорвался со своего стула и схватился за кобуру.

– Прекратить!

Прокурорский треснул кулаком по столу и, видя, что старлей продолжает хвататься за кобуру, завопил:

– Конвой!

В распахнувшуюся дверь влетели два лба, которые и утихомирили расходившегося гаубичника, когда он уже держал пистолет в руке. У него точно нервы не в порядке. Я, прикинувшись смирной овечкой, с места не сдвинулся, только лоб покрылся холодной испариной – нелегко мне далось это спокойствие. Мог ведь и в меня пальнуть, придурок.

– Прошу внести в протокол безобразную выходку товарища старшего лейтенанта и его угрозы в мой адрес.

– Да, да, конечно.

Прокурорский, не ожидавший такого исхода, был заметно разочарован. Конвой ведь, небось, для меня был приготовлен, а пришлось свидетелю руки крутить. В следующий раз будешь внимательней их подбирать, а не всяких неврастеников.

– Подождите в коридоре. Оба.

Ждать пришлось минут двадцать. Сидели под присмотром этих же конвоиров, ТТ старлею так и не отдали. Он бросал на меня злобные взгляды, но рот открыть не решился. Наконец, нас пригласили в кабинет.

– Распишитесь в протоколе. «С моих слов записано верно», и подпись.

Старший лейтенант черканул свою подпись не глядя, а я прочитал внимательно. Вроде все правильно, даже про угрозу упомянул, но как-то вскользь, умеют крючки прокурорские сформулировать так, что на хромой козе не подъедешь.

– Пока свободны.

Это он мне. Вот именно что пока. Только когда порог гарнизонной прокуратуры остался позади, меня начало колотить от нервного напряжения – посадят, как пить дать, если только к стенке не поставят.

Способность нормально соображать вернулась ко мне, только когда я к станции подходил. Итак, что у них против меня? Показания лейтенанта. Его слово против моего. Показания артиллеристов? Они почти ничего не видели. Свои? Их еще надо расколоть. В суде присяжных, да при хорошем адвокате… Вот только до присяжных еще больше полувека, да и адвоката не предвидится, а трибуналу и показаний лейтенанта плюс его архаровцев вполне может хватить. Да и на моих могут так нажать, что кто-нибудь не выдержит. Плохо все, очень плохо. Но про Рамиля и его карабин никто и не вспомнил, а вот это хорошо, может, и дальше не вспомнят. Не вспомнят, конечно, не вспомнят. Пока у них есть я.

– Ну что? Как? – встретили меня на станции. Волнуются.

– Да так.

Обрисовал им ситуацию. Приуныли.

– Ладно, еще побарахтаемся. Если сильно прижмут – валите на меня, не стесняйтесь. А пока попробуем отсюда свалить, авось пронесет. Я к комбату, засиделись мы в грузчиках.

Пронесет, не пронесет, а увеличенное расстояние работу прокурорскому осложнит, дело затормозится, а там и двести двадцать седьмой приказ подоспеет. Насколько я помню, до него еще неделя-другая. Что это дает? К стенке не поставят. А в штрафной роте, писали, можно выжить. Бывали случаи. Мечты, мечты.

– Да-а, заварилась каша. Надо было тихо сидеть.

Филаткин поднялся с нар. Землянка у него неглубокая – он почти доставал до потолка макушкой, а мне приходилось стоять согнувшись.

– Давай так. Завтра наше орудие из ремонта выходит, его сразу передают в артиллерийскую группу, а одно из их орудий отправляется в ремонт. Вот я и предложу передать орудие вместе с расчетом. С вашим расчетом. Думаю, командование возражать не будет.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант.

– Да не за что. Я вас не к теще на блины отправляю.

– Для нас сейчас чем ближе к фронту, тем безопаснее. Разрешите идти?

– Идите.

Сполохи сварки освещают фермы мостов, перекинутых через Воронеж. Сегодня вечером немцы подтянули тяжелую батарею и выпустили по мостам четыре десятка снарядов. Снаряд перебил один из элементов фермы, и движение по мосту прервалось. А через них постоянно шел поток грузов для частей, сражающихся на северной окраине города. Сейчас железнодорожники пытаются сварить поврежденные конструкции, но сполохи сварки вызывают усиление обстрела, немцы бьют, ориентируясь на них.

Вчера ночью, сразу как стемнело, трактор Петровича притащил наше отремонтированное орудие на позицию в пойме реки и забрал другое в ремонт. Прежде чем увезти пушку, Петрович выбрал момент и отвел меня в сторону.

– Меня опять на допрос дернули.

– Прокурорский?

– В том-то и дело, что нет. Энкавэдэшник какой-то мордатый, в петлицах шпала. Подписку с меня взял.

– О неразглашении?

– Ну да. А самое главное – он не случаем с трактором интересовался, а тем, как мы с тобой год назад встретились. Я все, как было, рассказал.

– Правильно сделал. Скрывать нам нечего.

Я попытался сохранить невозмутимую морду. Петровичу скрывать нечего, а мне есть. И очень даже много есть чего скрывать. Плохо, совсем плохо. Сколько веревочке ни виться…

В сполохах сварки поблескивал металл лежащей рядом со мной СВТ. А что? Вот же оно решение всех проблем! Сапог с правой ноги снять, затвор передернуть, ствол под челюсть и большим пальцем на спусковой крючок нажать. И все, никаких проблем. Вообще никаких. Я даже ощутил, как упирается в горло холодный стальной надульник. К черту! В холодных проблесках сварки винтовка показалась мне вытянувшейся ядовитой змеей, приготовившейся ужалить меня в бедро. Хрен тебе! Я поднялся с бруствера, стряхнул прилипшую землю и травинки со штанов. До рассвета еще почти четыре часа, а утро вечера