Десятый самозванец - Евгений Шалашов

— Да, синьор, — кивнула Папесса сочувственно. — Но даже если все эти бумаги у вас и будут, то все равно… — не договорила она, давая понять, что и в этом случае вилами на воде писано, признает его Рим за наследника русского престола или нет.

…Сегодня Бенедетто пришел в гостиницу, где квартировал Акундинов. Гостиница была так себе — не самая дорогая, но и не самая дешевая. До Монте-Ватикано — минут двадцать ходьбы. А если скоротать путь и пройти прямо через камни, что лежат рядом с какой-то католической церковью, то еще быстрее. Но скоро, наверное, придется съезжать куда-нибудь на окраину, так как динары, которые приходилось менять на римские скудо, таяли.

Когда Бенедикто зашел, Тимофей сидел за столом и рассматривал арабскую рукопись, захваченную им из Стамбула.

— У меня, синьор Иоганн, есть хорошая новость, — после приветствия сказал чиновник. Он, кстати, был единственным, кто не называл его «Джованни». Правда, Бенедетто был искренне уверен, что выговаривает имя по-русски. Ну а Тимофей его разубеждать не стал…

— Что, его святейшество решил-таки признать мой статус? — чуть не подскочил Тимофей.

— Ну, до этого пока дело не дошло, — усмехнулся Бенедетто. — И не знаю, дойдет ли вообще!

— Что же тогда? — понурил голову Тимофей, хотя после визита к синьоре Олимпии иного бы и ожидать не стоило.

— Вы, друг мой, с сегодняшнего дня будете получать жалованье.

— Здорово! — обрадовался Тимофей.

— Немного, — склонил голову набок друг-приятель. — Пять скудо в месяц.

— Да с меня за гостиницу берут три, — возмутился Акундинов.

— Значит, переедете в другую, дешевле, — невозмутимо сказал Бенедетто. — Нужно, mie caro, жить по средствам.

— Подождите-ка, синьор, — насторожился вдруг Тимофей. — Вы сказали — жалованье? А раз жалованье, то, значит, я должен ходить на службу?!

— Естественно. Я возьму вас к себе переводчиком. Вы будете разбирать архив моего предшественника, который имел обширную переписку с Османской империей.

— Е-мое! — воскликнул Тимофей по-русски. — Опять переводчик!

Бенедетто хотя и не понял слова товарища, но сообразил, что тот негодует.

— Ну а что же тут такого? Работы не так и много.

— Синьор, а нельзя ли подыскать что-то другое? Что-то такое, — сделал Тимофей неопределенный жест руками, — более соответствующее моему титулу и положению.

— Увы, — вздохнул Бенедетто. — Вы, синьор Иоганн, — частное лицо и к тому же схизматик. Если бы его святейшество соизволило признать вас наследником русского престола, то можно было бы рассчитывать на какую-то сумму. Ну, скажем, провести ваше пребывание по статье расходов на иностранных посланников. А так…

Стало быть, опять на службу! Возможно, будь его покровитель не такой щепетильный, то удалось бы добиться чего-нибудь посущественнее. Или хотя бы числиться на службе, но не ходить на нее! Но с Бенедетто этот номер бы не прошел. Он вообще был человеком прямым и потому говорил, что папская курия вообще, а кардиналы — в частности, тратят слишком много денег. И как-то обмолвился, что будь он на месте его святейшества, то заставил бы каждого кардинала отчитываться за каждое скудо…

— Ладно, — вздохнул Тимофей, смиряясь с неизбежным. — Когда приступать?

— С завтрашнего дня. Думаю, что месяца за два вы справитесь. Ну а потом… — осенил себя крестом Бенедетто, — про то ведают только Господь и его святейшество.

— Скажите, синьор Бенедетто, — задал вдруг Тимофей вопрос, над которым он уже размышлял не первый день. — А к кому можно обратиться, чтобы принять католичество?

— Вы серьезно? — несколько удивился тот.

— Вполне, — ответил Акундинов, глядя прямо в глаза итальянцу и делаясь очень серьезным.

— Почему вдруг вы пришли к такому решению?

— Нет, синьор, не вдруг, — стараясь быть убедительным, сказал Тимофей. — Я размышлял над этим не один год. И заметьте, у меня была возможность сравнить православную веру, ислам и католичество. В православную веру я был окрещен во младенчестве, и никто меня не спрашивал — хочу ли я этого. В Османской империи я повидал тех, кто верует в Аллаха. А теперь я хотел бы приобщиться к истинной, католической вере!

О том, что в Турции он стал мусульманином, Тимофей решил умолчать. Зачем Бенедетто знать лишнее?

— Похвально, — склонил голову Бенедетто. — Что же, если вы действительно хотите принять католическую веру, то можете обратиться прямо ко мне. Как епископ, я имею право совершать обряд конфирмации.

— Вы — епископ, синьор Бенедетто? — удивился Тимофей, уставившись на Бенедетто так, как будто только что его увидел! Он, разумеется, знал, что Бенедетто — духовная особа. Черная сутана, крест, четки… Выбритая макушка, именуемая тонзурой… Думал, что-то вроде диакона. В курии Ватикана других и быть не могло. А он, вишь ты, — целый епископ!

Бенедетто, ну а теперь-то уже его преосвященство, удивление не то польстило, не то позабавило. Но он ничего говорить не стал, а лишь развел руками — вот, мол, так получилось…

— С чего мы начнем? — спросил Акундинов, подавив в себе желание подойти под благословение епископа, вспомнив, что и сам-то он — не католик, а владыка — не православный архиерей. Вспомнилось еще и то, что с некоторых-то пор он вообще — мусульманин…

— С прогулки, сын мой, — улыбнулся Бенедетто, но тут же улыбка спала с его лица.

Акундинов проследил за его взглядом и увидел, что епископ смотрит на арабскую рукопись, которую он так и не убрал со стола…

— Что это? — брезгливо спросил епископ.

— Еще не знаю, — почти не соврал Тимофей. — В торбе валялась, вместе с бумагами. Вот, хотел посмотреть. Тут звезды какие-то нарисованы. А что написано, я не знаю.

— Сожгите это.

— А жечь-то к чему?

— К тому, что этот трактат посвящен астрологии. Сын мой, если вы хотите стать истинным сыном Римско-католической церкви, то вы должны уяснить раз и навсегда, что считать судьбу человека зависящей от каких-то звезд — язычество.

— Почему? — как можно наивней спросил Акундинов.

— Потому, — терпеливо ответил епископ, — что судьба человека — в руках Господа нашего. И если мусульмане, у которых вы и набрались подобной мерзости, верят в то, что звезды влияют на нрав и характер человека, то я заявляю, что все это — ложь!

Акундинов не стал разъяснять, что его учитель Усман-хаджа на вопрос об астрологии заявил, что гадание по звездам — наихудший вид колдовства! А колдун, по законам шариата, достоин смертной казни.

— Простите меня, ваше преосвященство, — конфузливо сказал Тимофей, забирая рукопись со стола и бросая ее в камин.