Взвихрённая Русь – 1990 - Анатолий Никифорович Санжаровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вру-убель!..[23] Всё нормалиш. Всё по инструкции. Велено ж вам брать на партийную работу хорошо и всесторонне проверенные кадры? Ты и проверил… Просто фундаментально подошёл к выполнению служебного долга.
— Стало спокойней, домашней. Куда в колхоз — вместе. Куда в командировочку и за пределы района — вместе. Моя походная партраскладушечка… Среди дня прижмёт — дверь на щелчок, примешь сеансик… Успокоительный сеансик диванотерапии… Усиживаемся допоздна, залёживаемся, — глянул на диван, — до утра. Холостяку что дома, что здесь… Здесь престижнее. Бывает, из области дежурный с тоски звякнет — я сниму. Он доволен. Первому доложит об моём рвении. Мол, и по ночам с поста не уходит. Всё бдит… А то сам по нахалке дзинькнешь по какому пустяку в полночь домой первому. Тот со сна подхваливает… Так и обезьянничаешь…
— Ты зачем сослал её в ту дурацкую высшую партшколу?
— А-а… Пускай массирует мозги. Ну чего в нашем вонючем болоте гнить? Хорошуточка не глупа. Пусть учится. Ученье — атаман, неученье — комар. Всё поплавок в житейском море. С техникумом же по нашим… хэх, судьбоносным временам далече ускачешь? Характеристочку нарисовал — без звучика приняли. Ей нравится пока. А хорошо ей, хорошо и мне.
— Ой ля! То чернобурку с шиком подавали прямо на диван по первому кивку. А теперь за своим же родным кисельком тащись в ту Москву?
— Ничегошеньки. Там у неё завелись знакомцы. Нa мой приезд подносят ключ от целой загородной пустой дачи. Залюбись конём! На дачке кр-рысота-а! Всё в цвету. Как молоком облито. Май!
— О! Напомнил! Ты на Первое мая был на Красной площади? Что там стряслось? «Правда» плакалась, президента обидели.
— Он сам себя обидел и страну.
Дыроколов насторожился.
— Что-то новое… Неуставняк… И от тебя? Ты своими глазами видел?
— Своими, своими… Алюня еле уломала пойти.
— Так побоку сексушек! Давай, пан Колотило, докладывай про Май в столице. И обстоятельно! Развернуто!
Дыроколов приготовился обстоятельно слушать, довольно мурлыча себе под нос навязчивую песенку:
— На тебе, как на войне,
На войне, как на тебе…
6
Иду Москвой,
А взгляд разруха травит:
Повсюду
Запустение и грязь,
Властям как будто надоело править,
Иль править остаётся час…
В. Ленцов
Стальное низкое небо супилось над хаткой. Вызревал дождь. Было зябко.
Колотилкину никуда не хотелось тащиться.
А Алла: пойдём да пойдём на демонстрацию. Ей, видите, надо. То ли доклад по неформалам готовила, то ли вроде курсовой. Ну раз надо, слушаюсь. Иди, говорит, смотри, слушай, что и как говорят. Запоминай. Народ — двигатель истории!
Но двигатель был какой-то смурный.
А с чего ему плясать?
Пять лет исторической или истерической перестройки — коту под хвост. Пять лет «действовать бездействием» — призрачные коврижки перед глазами. Магазины пусты, животы набиты макаронами с солидолом, пардон, с маргусалином. Но он не вкусней солидола.
Никакого ликования первомайского Колотилкин не видел на московских улицах. Напротив. Город придавленно молчал, насторожённо хмурился.
По толпам плыл с голоса на голос скорбный слух из Испании. Ельцин попал в катастрофу! И что к этому приложил ручку наш доблестный КГБ. Вчера четыре часа там же в Испании делали операцию. В газетах об этом ни строчки, по забугорному радио слыхали.
А если что опасное? Как же мы без Ельцина?
Как Россия без Ельцина?
Ветристые рывки заворачивали полы плаща, трясли их, словно выколачивали грязь.
Колотилкин крадкома косил по сторонам. Потягивало видеть московские глаза, что в них.
Слева и чуть сзади чёрными столбиками двигались двое из Троице-Сергиевой лавры. Несли распятие и лозунг «Демократы нынче в силе — Сергий с вами и Гаврила!»[24]
Дальше у парня по переносному телеку гнали демонстрацию с Красной площади. Вэцээспээсный князёк Янаев сигнализировал:
— Страну охватили грандиозные перемены!
В масть молотил второй:
— Надеемся, что уже в этом году мы станем свидетелями новых достижений!
Все, кто смотрит, насуровленно ждут. Про какие ж это достижения ваша лебединая песня, милые комгоспода? И ткачиха с экраника всё ставит на свои места:
— Последние пять лет — годы показушного благополучия. Не знаешь, чему ещё и верить. Всё обещали! Но где оно, обещанное? Только и думаешь, где бы добыть еды.
— И я о том же, — ответил ей мужчина, шедший впереди Колотилкина, тряхнул древком с плакатом «Чертовски хочется колбаски!»
Колотилкин цепко всматривался в московские лица, в дома, и город казался ему похожим на растравленного, расхристанного великана. Пьяного, голодного. И крепко обиженного. И он шёл к обидчику посчитаться.
Впереди наискосок брели старичок со старухой. Тащили тяжелуху плакатище. Устали. Наверно, старые большевики. Несли с 1917-го года.
Колотилкин с Аллой набились в помогайчики.
Старики особо и не противились. В самом деле устали. И свободней, раскрепощённо дохнули, как отдали молодым свой неподъёмный крест.
Уже на Манежной Колотилкин поймал себя на мысли, что многого из прошлых празднований не было сегодня, в столетие чикагского Первомая.
Ни одну улицу нигде не подпоясывала столь привычная пёстрая гирлянда из лампочек.
И разу он не видел, чтоб кумачово откуда бил штатный лозунг «Мир! Труд! Май!»
Без дела болтался ветер. Не было гостей, союзных флагов и некого было в охотку дёрнуть, не с кем было поиграть, отвести душу.
Колотилкин скучно уставился в экраник под кулаком парня.
«Интересная карусель… Других показывают. А вот я впишусь в кадр, как ты? — подморгнул шедшей с краю крутогрудой молодой полнушке. — Вряд ли, говоришь? Не вашего замеса?»
Полнушка пропала.
Общий вид площади.
«Демонстрация… Не демонстрация, — поправил себя Колотилкин, — как в былые времена, а митинг-маёвка. И кто ж мается? Гляди на лощёные пасеки. Номенклатурщики… Тузики…»
Негаданно в кадр въезжает варяжистый плакат «Блокада Литвы — это и есть «новое мышление»?»
Картинку тут же поменяли, передача с Красной в панике обломилась.
Всё! Кина не будет!
Колотилкин с Аллой не знали, как принять историю эту. Как зевок оператора? Да что оператор! Оператор снимает то что есть.
А теперь уже не снимает. Ебиляция продолжается,
