Сын Сарбая - Шукурбек Бейшеналиев

На вопрос же о том, как случилось, что другие, а не он поднялись вверх, Сарбай пожимал плечами и говорил: «Значит, меня обогнали. На скачках разве все впереди? Тот конь, что сначала ходко бежит, может потом отстать, правда?»

Но сын не такого от него ждал ответа. И Сарбай это понимал и досадовал на себя, что начал этот разговор.

Между тем небо накрыло тенью ущелья и горы, резкий ветер принес прохладу, и разразился ливень. Тут уж было не до разговоров. И Сарбай в душе обрадовался этому. Он гнал и гнал быка. Бык сам свернул с тропы и упрямо пошел по высокой траве. Конский щавель терся об их ноги, и высокая полынь била их серыми своими цветами по лицу. Они оба мгновенно промокли, холодные струи побежали по спинам. И вдруг посыпал крупный град. Путники съежились, но круглые ледышки безжалостно их секли. И Сарбай, заставив сына перелезть вперед и прикрыв его своим телом, сразу же подумал, что невезенье и неудачи преследуют его во всем, а сейчас, наверно, бог его наказывает за то, что вслух роптал на судьбу.

Бык, которому, видно, тоже не понравилось, как хлещет град, ломая кустарник.

Он пошел прямо в лес и остановился под большой разлапистой елью.

Сарбай наклонился к нему, ласково похлопал по шее и сказал:

— Ах ты, добрая скотина! Да ведь, пожалуй, ума у тебя больше, чем у человека.

Дардаке спрыгнул на землю и, чтобы скрыть от отца, как сильно поцарапался в кустах барбариса, поспешно раскатал на ногах штанины. Град и дождь прекратились так же внезапно, как и начались, но Сарбай решил сделать привал. Надо было дать быку обсохнуть — мокрую спину седло быстро натрет до крови, бык заболеет и не будет годен к работе. Расседлав быка, повесил отсыревшую сыромятную сбрую на ветку сушиться. Делать больше было нечего, и он, боясь, что придется продолжать разговор с сыном, притворно хмурясь, стал разглядывать связку капканов, притороченную к седлу. Эти капканы он собирался по прибытии на джайлоо поставить в лесу. Делая вид, что проверяет их исправность, он стал растягивать и сжимать их, щелкать дужками. Дардаке стало скучно, и, разыскав острый камень, он стал колупать им и отбивать с коры ели сгустки смолы. Стуча, как дятел клювом, он собрал ее довольно много и пожалел, что нет тут школьных товарищей — вот бы они обрадовались! «Эх, не увижу их до самой осени. Ведь все ребята любят пожевать. А может, в аиле найдутся любители. Там, кажется, ребят нет, только девчонки. Что ж, можно ведь дать смолы и девчонкам». Набив себе рот и старательно жуя, Дардаке продолжал отковыривать новые куски. Он завернул их в листья лопуха, перевязал вьюнком и, сняв войлочный колпак, сунул в него свою драгоценность и снова надел на голову.

Увидев это, его отец рассмеялся:

— Что ж ты делаешь, дурачок! Тепло головы и солнца разогреют смолу, волосы слипнутся. Брось. И не надо жевать, выплюнь…

— Почему, папа? Во рту хорошо пахнет, и зубы, говорят, становятся белее. — Он набил рот и старательно работал челюстями. — Все мальчишки любят жевать…

Отец махнул рукой: ладно, мол, делай как знаешь, сам будешь жалеть.

Бык, не теряя времени, сильным шершавым языком слизывал мокрую траву. Сарбай ухмыльнулся, заметив, что мальчик с невольной завистью смотрит на то, как насыщается животное. Надо бы сказать сыну, что жевать смолу плохо: все время глотаешь слюну и сильнее разгорается голод. Нет, он потом скажет. Сейчас напоминать о голоде не стоит. Бык-то вот ест, а им придется терпеть до вечера. У них не было с собой ни лепешки, ни баурсаков. Весна — время, когда отъедается скотина. Человеку для этого дана осень.

Мальчик поймал внимательный взгляд отца и вспыхнул. Ему стало стыдно, что он, такой взрослый, мог обнаружить перед отцом голодную зависть.

И он поспешно сказал:

— Я умею ставить капканы. Дедушка Буйлáш меня научил. Вот мы приедем — ты позволишь мне поставить на сурков?

Отец улыбнулся. Он был доволен сыном: мальчик не заговорил о еде.

— Это хорошо, что ты научился ставить капканы, — сказал сыну Сарбай. — Но сурков ловить еще рановато. Они сейчас кормят детенышей, да и шкурка еще не слиняла, такая у заготовителей идет третьим сортом.

Отец и сын переглянулись и рассмеялись. Они поняли мысли друг друга. Они оба гордились терпением и стойкостью. Мальчик кинулся к отцу:

— Ой, папка! Я тебя слушал, слушал… Почему так редко говоришь? Почему о предках рассказываешь, о себе не хочешь? — И он повис на шее отца, ожидая от него ласки.

— Э-э, ты как барс прыгаешь! Смотри не загрызи. Большой стал барс, тяжелый. — Он потрепал парня по шее и мягко отстранил. — Надо собираться. Помоги подвязать седло.

Дардаке отошел и, сделав недовольный вид, отвернулся. Потом, будто прозрев, посмотрел боком и, поддразнивая, быстро заговорил:

— Ты говоришь — мы племя униженных. А вот и нет, а вот и нет! Мы племя возвышенных — вот что я теперь знаю. Ты рассказал и о своем дедушке, и о прадедушке — они и правда были унижены. А уже твой отец — мой дедушка Бекбо — возвысился над баями и манапами. Теперь они, а не мы униженное племя, их уже давно не осталось, а те, что происходят от них, стыдятся своих предков. И ты не униженный вовсе, ты на военном заводе работал, а еще раньше ты, я знаю, за колхоз боролся, ты сильный, и ты…

Не успел он закончить, как вдруг в синем небе раздался гром. Сарбай с ужасом стал озираться и, упав на колени, закричал:

— Скорей молись и кайся, сын мой! Усмири в себе шайтана![13] Слышишь, аллах бросил в тебя за твои речи гром с ясного неба. Молись, а то молния тебя поразит…

Дардаке, испуганный криком отца больше, чем громом, на мгновение окаменел. Но не упал на колени, а стал прислушиваться. Прошло несколько секунд, и лицо его озарилось веселой улыбкой. Всплеснув руками, он сложил их над головой и забормотал молитвенным голосом:

— О аллах, молю тебя, прибавь еще грому, мы скорей тогда будем попадать к дому! Папа, папочка, очнись! Это не гром, это взрывают скалу Кабáк. Там работают геологи и строители автомобильной дороги. Папочка, наш учитель рассказывал…

Поднявшись с колен, отец недоверчиво и растерянно посмотрел на сына. Дардаке прыгал на скале и хохотал. Отцу не понравилось, что мальчишка слишком уж разыгрался.

— Ну-ка, ты, возвышенный, — проворчал он. — Чем прыгать да смеяться над отцом, собери-ка лучше хворосту и свяжи вязку. Приедем в аил, на чем будем греть ужин?.. Вот так, вот так, покланяйся земле — может, и вылетит из тебя пустая гордыня…

ГЛАВА II

На яркой зелени горного пастбища привольно пасутся коровы, важно выставив сверкающие под лучами солнца рога. Забравшись на высокий, торчащий из земли камень, стоит, скрестив руки, Дардаке. Он здесь один. Он пастух, настоящий пастух, ответственное лицо. В стаде сорок восемь дойных коров, четырнадцать телочек-двухлеток и один важный белый бык; все они бродят внизу, лениво передвигаются с места на место. Им здесь хорошо — и коровам, и телочкам, и быку. Они спокойны и потому, наверно, кажутся такими важными и величественными. Среди них нет ни тощих, ни больных — здоровое, красивое, упитанное стадо. Тихо и прохладно. Ни мухи, что прожужжит, ни комара, что пропищит. Легкий ветер иногда шевельнет метелки ковыля, напуганная лисой птица вырвется из кустарника и с криком начнет кружить над стадом. Медлительные пчелы и шмели тяжело перелетают с цветка на цветок. Изредка слышно, как прокатится где-то в дальних горах камень. Потрескивают кузнечики, и, прячась в зарослях трав и кустов, сам с собой болтает неугомонный родник.

Хорошо на джайлоо!

Вот только дышится в первые дни трудновато. И ноги быстро устают. А полезешь в гору — сердце начинает яростно стучать. Дардаке заметил это еще в прошлом году. Он ведь не знал тогда, где у него сердце, и не сразу понял, кто так у него в груди стучит с такой силой, будто просится наружу. Стук этот его нисколько не тревожил, не мешал ему, а только забавлял. В этом году, окончив шестой класс, Дардаке узнал, каково внутреннее строение животных: где у коровы ее желудки, и как в них переваривается пища, и о коровьем сердце он узнал, что оно разгоняет по всему телу кровь… Неделю назад, когда отец сказал при нем матери, что председатель колхоза велел ему вернуться в кыштак на помощь строителям нового коровника, а вместо себя оставить пастухом сына, мальчик вспыхнул от гордости. Заметив это, Сарбай сказал, но опять не ему, а матери:

— Вроде он уже большой, но справится ли? Боюсь.

Дардаке кинулся к отцу:

— Можешь устроить мне экзамен! Я все знаю о коровах. Хочешь — нарисую тебе скелет, хочешь — расскажу, как жвачка переходит из желудка в желудок и как трава постепенно превращается в молоко…

Отец раскатисто захохотал:

— Значит, ты изучил скелет коровы? Это волк должен знать, а не пастух.

Дардаке надулся от обиды, но упрямо сказал: