Лучший правитель Украины. О том, как Румянцев сделал Малороссию богатой и счастливой - Сергей Александрович Алдонин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через год Пётр Румянцев согласится на свадьбу: Екатерина, дочь генерал-фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына ему приглянулась. По-видимому, то была любовь пылкая, хотя, как покажет будущее, кратковременная. И свободного образа жизни полковник Румянцев не переменил. Старший Румянцев не раз сталкивался с представителями многочисленной династии Голицыных и породниться с ними считал за честь. Александр Иванович скончался почти умиротворённым, вскоре после долгожданной свадьбы сына.
По легенде Румянцев переменился после того самого ритуального телесного наказания. Но мы знаем, что после наказания он не утихомирился, и потому рассмотрим и другую версию. 4 марта 1749 года умирает Александр Иванович. Было ему под семьдесят, но из политики он не уходил до последних дней. Его даже считали противовесом Бестужеву, который тоже был немолод, и прочили в канцлеры. Вот тут-то, после смерти отца, и почувствовал Румянцев всю тяжесть ответственности — не столько за семью, сколько за собственную судьбу. Хотя в одночасье такие перемены не происходят. Так и умер отец, не успев насладиться славой сына, не дожив до Семилетней войны. Так и отошёл в мир иной в уверенности, что воспитал вертопраха, лишь по отцовской протекции достигшего высоких чинов.
Ещё при жизни отца Румянцев принял участие в походе на Рейн. Россия вступила в войну за Австрийское наследство, помогая Священной Римской империи отстаивать ее интересы в борьбе с Францией. Но до боевых действий не дошло: Франция и Австрия подписали мир.
В полковниках Румянцев ходил больше десятилетия: быть может, если бы не смерть отца, в генералы его произвели бы раньше. В 1755-м, в возрасте тридцати лет, Румянцев получает чин генерал-майора. К этому времени он с головой ушёл в службу: более сосредоточенного и работоспособного генерала Россия ещё не знала. История спешила испытать его в невиданной по масштабу войне.
Глава вторая
Семилетняя война
Иль мало смертны мы родились
И должны удвоять свой тлен?
Еще ль мы мало утомились
Житейских тягостью бремен?
Воззри на плачь осиротевших,
Воззри на слезы престаревших,
Воззри на кровь рабов твоих…
М. В. Ломоносов
Заваривалась одна из странных войн в истории России. Безусловно, не оборонительная. Но и не ради имперской экспансии. После мирных десятилетий императрица Елизавета решила продолжить политику отца — в меру собственного понимания. Это означало активное участие в дипломатической борьбе, которая развернулась в Европе. А дипломатическая борьба порождает непреодолимые противоречия, из которых выход один — война.
Предвоенный пасьянс
Принято считать Фридриха Прусского инициатором всеевропейского острого противостояния армий и дипломатий. Это ему стало тесным родное королевство, это он ощущал в себе силу духа и полководческой сноровки, это он недооценивал противников, фанатически верил в свою звезду. Это ему нечего было терять, а перспектива приобрести пол-Европы не давала крепко спать.
Фридрих Великий
В Англии на Фридриха надеялись: видели в нём гаранта прав Ганновера — британского поместья на континенте, в германском окружении. Как-никак, мать прусского короля была дочерью английского короля Георга Первого. Близкое родство — и великий пруссак о нём никогда не забывал. В случае любого нападения на Ганновер он обязывался защищать его (а, значит, и британские интересы) всеми средствами. Этими обязательствами взаимоотношения Берлина и Лондона не ограничивались: англичане оказывали королю дипломатическую и финансовую поддержку, без которой ему не удалось бы содержать столь многочисленную, вымуштрованную и, в большинстве своём, наёмническую армию. И во Франции у Фридриха издавна хватало поклонников, в том числе и среди влиятельных персон, властителей дум. Ведь прусский король — классический просвещённый монарх, воплощённый идеал Монтескьё. По крайней мере, он сумел себя таковым представить, а идеологи ухватились за яркий пример. Расина и Корнеля он знал не хуже, чем парижские литераторы. Заявлял о веротерпимости: даже о мусульманах отзывался благожелательно. Фридриху удалось стать другом Вольтера — они сошлись в том числе как два поклонника Петра Великого. Именно на суд Вольтеру послал Фридрих своё сочинение — «Антимакиавелли». Вольтер помог издать книгу, создал ей репутацию, по читающей Франции пошёл шумок: «Автор этой книги — наследник прусского престола!» Во Фридрихе видели надежду просвещённой Европы. Вряд ли они догадывались, что будущий король воевать любит не меньше, чем читать, а по уважению к «праву сильного» даст фору и самому Макиавелли. «Если вам нравится чужая провинция, и вы собрали достаточно сил, занимайте её немедленно. Как только вы это сделаете, вы всегда найдете юристов, которые докажут, что вы имеете все права на занятую территорию» — разве это мысль антимакиавеллиевская?
Когда автор «Брута» решил стать историком Петра, он обратился к Фридриху за консультациями — и сразу послал ему несколько вопросов: «1. В начале правления Петра I были ли московиты так грубы, как об этом говорят? 2. Какие важные и полезные перемены царь произвёл в религии? 3. В управлении государством? 4. В военном искусстве? 5. В коммерции? 6. Какие общественные работы начаты, какие закончены, какие проектировались, как то: морские коммуникации, каналы, суда, здания, города и т. д.? 7. Какие проекты в науках, какие учреждения? Какие результаты получены? 8. Какие колонии вышли из России? И с каким успехом? 9. Как изменились одежда, нравы, обычаи? 10. Московия теперь более населена, чем прежде? 11. Каково примерно население и сколько священников? 12. Сколько денег?». Фридрих, конечно, не мог просветить Вольтера по этой части, но и обманывать отписками не стал. Он обратился к пруссакам, жившим в России, — и в результате получил любопытный документ — сочинение Иоганна Фоккеродта, бывшего секретаря прусского посольства в России. Господин Фоккеродт сочинил обстоятельную записку о реформах Петра, но, увы, дал волю русофобии или просто прямолинейному европоцентризму. А Вольтер стремился к объективности, и многое из «страшилок» Фоккеродта не вызвало доверия у французского скептика. Вольтер отверг прусский взгляд на Россию и на Петра — быть может, потому, что верил в военно-политический союз Парижа и Петербурга? И всё-таки Фридрих помог ему в работе над петровской темой, а дружеская (хотя зачастую и настороженная) переписка
