Оборотень - Олег Приходько

Фар он не включал. Никто, конечно, не обратил бы внимания на одиноко стоящую у тротуара самую обыкновенную машину, но он сам не хотел света. Время от времени приходилось включать «дворники», и тогда становилось видным здание напротив — на расстоянии полуквартала от стоянки. Тот, кого он ждал, должен был появиться через двадцать минут, он знал это точно: как-никак десятая, контрольная проверка графика жертвы. Электричка приходила в семнадцать ноль-две.

Иногда его посещали поистине дьявольские мысли о тех, кто уже был обречен, но все еще продолжал жить по своему распорядку, на что-то надеясь и во что-то веря. Но он гнал эти думы прочь. И тут же вспоминался тот сияющий весенний день пять лет назад…

Тридцать шесть часов отчаянного поиска… полуобгоревший труп Кати… презрение в глазах ее матери… крик отца: «А где был ты?!. Где?.. Когда лапали твою жену, когда увозили ее, когда насиловали?!. Слюнтяй! Как жить будешь?.. Как?!. Что ты сделал, чтобы спасти ее?!. Прочь! Ненавижу!..»

Потом месяц за месяцем все рушилась и рушилась жизнь, поиски справедливости в ней оказались тщетными. Менты, подонки, мразь, все мутили воду, откладывали. Отворачивались родные и друзья: «Ты жив, цел, невредим, богат, здоров и счастлив. Как бы там ни было! Как ни оправдывай тебя: жив, цел, невредим, богат, здоров…»

Счастлив?.. Да как у них язык поворачивался произносить при нем это слово! Все рухнуло, все!!! Пить он не стал. От водки хотелось наложить на себя руки, а у него осталось дело на этой зловонной земле. Последнее дело.

Число «семь», которое считают приносящим удачу, стало казаться сатанинским. Даже прохожие на улицах делились на семерки, складывались в них. Потом это прошло. Прошло, когда приостановили дело: попросту — превратили в «дохлый висяк».

Нужно было вычислить семерых самому, разделить их на единицы, выслеживать и убивать! убивать! убивать по одному!..

Тогда для такой работы не годились нервы, предстояло набраться терпения, подготовить тело. От души в ту пору уже ничего не осталось: ее нужно было купить, занять у дьявола. Конокрадов, спекулянтское мурло, именуемое почему-то «новым русским», был вторым. Первым стал Авдышев.

То, первое, убийство готовилось с особой тщательностью. Тогда он еще боялся и считал себя Мстителем, а не Убийцей, как сегодня, когда уже двоих отправил к черту в пасть. Теперь он не испытывал комплексов, называя себя Убийцей. В конце концов, это было правдой, а он всегда выступал поборником правды. Ему нравилось смотреть в их бешеные глаза, видеть обмоченные штаны, слушать мольбы и сопливые рыдания — нравилось, да! Он не задумывался, как будет жить потом, когда в землю уйдет последний из семерых. Не все ли равно? Тогда его миссия на Земле будет окончена.

«Упокой, Господи, душу ее…»

Вместе с дождевыми струями «дворники» смахивали одно воспоминание за другим, мысли путались, нарастала ярость, хотелось сделать это сейчас, не откладывая. Тогда отляжет от сердца, тогда можно будет выспаться…

«Да поймите же вы, молодой человек! Ну, найдем мы их, дадут им лет по восемь, за хорошее поведение выпустят через пять, если родственники не выкупят раньше. Зачем вам это?.. Вашу жену уже не вернуть».

«Зачем тебе это?» — спрашивал себя Убийца. Спрашивал до тех пор, пока не нашел ответ: — «Чтобы жить!»

«Дворники» дернулись и застыли. Жертва предстала перед убийцей. Он посмотрел на часы: точно. Все точно. Как неделю, как месяц тому назад — он все там же, все с теми же. Вот идет этот гад! Самодовольный, под черным, как у всех, зонтом. И сам такой же, как все они, все, все!.. Те, что проезжали тогда мимо и не остановились, не спасли Катину жизнь, жизнь их ребенка, ее мать, через год умершую от горя.

Не спасли и этих семерых, их родных, жен, их неродившихся и убиенных во чреве детей.

«Вам было некогда, вы спешили с дач в столицу, вы везли в багажниках своих авто варенье? Не обессудьте же, меня не станет мучить совесть, если я ненароком убью не того. Все вы, все вы…»

Он помнил ту конандойлевскую «пеструю ленту» — разноцветную, металлическую, равнодушную змею дачного воскресного потока; он не сможет простить и забыть. Поэтому отныне его новое имя Убийца. Только так и никак иначе!

Жертва вошла в подъезд. Сейчас вызовет лифт… сейчас загорится свет на кухне… достанет из холодильника бутылку вермута…

Вспыхнул свет в кухонном окне. Убийца чиркнул стартером, включил фары и медленно выплыл на улицу, рассекая стену проливного осеннего дождя. Он должен был знать о своих жертвах все, все до мельчайших деталей. А разузнавать ему нравилось. В деле не должно быть осечек. Не будет осечки и в этот, третий по счету, раз.

«Упокой, Господи, душу ее…»

6

Ранним утром на улице Озерной остановились неприметные «Жигули» темно-вишневого цвета. Московская окраина еще досматривала сны. Дождь только что прекратился, заметно потеплело. Над газонами клубился легкий парок, высились прошлогодние кучи листьев, которые, как ни странно, не казались уродливыми. Минут через десять из машины вышел молодой человек в потертой кожанке и джинсах. Он запер свой лимузин, деловито проверил остальные дверцы и, позевывая, поплелся в сторону Востряковского кладбища.

Человеком этим был старший лейтенант милиции Рыбаков.

Он поднялся спозаранку вовсе не для того, чтобы навестить могилку горячо любимой тети: у давно облюбованного им замшелого холмика в старом секторе, безымянного, зато с устоявшим век дубовым крестом и скамеечкой под сосной, Рыбакову назначил встречу Источник.

Этот агент никогда в органах не служил, хотя стукачом по вдохновению, как убиенный Штирлицем провокатор Клаус, тоже не был. Но после того как старлей прижал его скрупулезно собранным компроматом, да так, что меньше «вышака» этому

Источнику не светило, он согласился поставлять Рыбакову информацию, которая в основном касалась следов неуловимого Кныха.

Источник был отпетым налетчиком. Брали его то с чеченцами, то с румянцевской группировкой, его бы следовало сдать поскорее, а то и ликвидировать как класс, но Рыбакову был как воздух нужен Кных, а другого пути к этому потрошителю пока не было.

Старлей дошел до условленного места, засунул руки в карманы куртки и присел на скамеечку. Эта ничем не примечательная лавочка выгодно отличалась от других: с нее был виден весь сектор до самого перекрестья аллей, сама же находилась вне поля зрения проходивших, разве только влезть на дерево за оградой.

«Петляет, сучонок! — подумал Рыбаков об Источнике. — Ну, попетляй, попетляй. Тебе резону опасаться больше. Прознает кто из подельников про наши кладбищенские посиделки — нанижут на перо как пить дать».

Источник появился откуда-то справа — из-за ограды Кольцевой. Выглядел он как самый что ни есть хрестоматийный уголовник, даже ватник напялил. Рыло не брито два дня, глаза как у волка, страдающего запором.

— Здоров, начальник, — нехотя буркнул осведомитель и продул «беломорину». — Заждался?

— К делу, Опанас, — не поднимая глаз, холодно сказал Рыбаков. — Говори и отваливай.

Источник саркастически хмыкнул. Он понимал, что мент презирает не столько его, сколько самого себя: мол, противно, но другого выхода нет.

— Можешь завтра на Никитском засаду ставить, — принялся излагать бандит. — Братва Кныха тамошний супермаркет подломить собирается. С ним вроде бы не согласовано, но ему об этом известно. Он их на Алтуфьевке стопорнет — наказать за самоуправство хочет. Крепко наказать. Я так понимаю, живым оттуда никому не уйти, иначе ему в коронованных не ходить.

Скудную информацию Рыбаков переварил быстрее компьютера.

— Да что ты! — иронически вскинул брови опер. — Значит, у тебя напрямую сведения от Кныха?.. И где он?

— Давай только без понтов, начальник, — выдохнул Источник и выплюнул откушенный кусочек мундштука. — Я в этом деле не замешан, на «малину» не поеду. Возьмешь Кныха — спалим мое дело. Вот на этой могилке и спалим. Мне тебя в блудную вводить резону нету.

— Юлишь, Опанас, — усмехнулся старлей. — Кных где?

— Сказал — выпаси, наводку дал. Чего еще? Тебе Кных нужен?

Рыбаков, не поворачиваясь, выбросил вперед руку и сжал своего собеседника за горло.

— Колись, падла! — прошипел опер. Источник перевалился через лавку и захрипел:

— Дави! Дави! Ни хрена не скажу, слышь?!. С Кныхом у меня свой счет, он меня в Калуге чекистам сдал. А о других мы не договаривались… Пусти!.. Давай «браслеты», пошли!.. Не будет базара.

Рыбаков выпустил бандита и встал.

— Будет, Опанас. За нос меня поводить решил? Ты мне полгода горбатого лепишь, но на этот раз будет промеж нами базар. Если я завтра Кныха из берлоги не вытяну…

— Да не стращай, не стращай! — откашлялся Источник. — Мне-то что? Так и так порешат меня — не вы, так урки… Я по-людски хотел…

— Ты да по-людски? — усмехнулся опер. — Заткнись, Опанас. Говори: когда?