Стычки локального значения. - Дмитрий Бондарь

Если бы Модильяни с Миллером (экономисты, выдвинувшие одноименные гипотезы и теоремы) взялись объяснять нормальному человеку, что использование заемных средств может быть выгоднее использования собственного капитала — он бы их не понял, и, скорее всего, долго крутил бы пальцем у виска, но финансистам все было ясно как божий день. Использование заемных средств, по которым нужно платить кредитный процент приносило большую прибыль, чем свои собственные средства, не обремененные долговым ярмом и точка! И, что характерно, так все и было.

Финансовые империи, выросшие и из оптовых торговцев капиталом и из тех небольших лавочек, которым щедрый Джон Пирпонт Морган обещал оставить розничную торговлю деньгами, занялись такими странными вещами, что не будь я лично знаком со многими из славной когорты финансовых воротил, я решил бы, что сумасшествие становится нормой жизни. Но, как назло, они все были людьми с кристально чистым рассудком. Кравис из ККR, уже десяток лет терроризировавший своими M&A (слияния и поглощения) всю Америку — образец прагматизма. Жан-Ив Аберер из Лионского Кредита, недавно заступивший на пост главы крупнейшего мирового банка с поста управляющего инвестиционной компанией Paribas, и занявшийся разбрасыванием бесчисленных филиалов государственного банка по всему миру, скупкой сталелитейных заводов и киностудий; казалось, он боится оставить без внимания своего банка даже самую заброшенную дыру и спешит потратить на скупку разноплановых активов все деньги, до которых может дотянуться — он был просто эталоном логичности в частной беседе. Шварцман и Петерсон из Blackstone, выкормыши Lehman, бросившие вызов здравому смыслу и научившие мир не бояться масштабов — абсолютно уравновешенные люди. Все эти изобретатели LBO (выкуп компании в кредит, под обеспечение активами покупаемой компании), RAMBO, BIMBO, MEBO, VIMBO (все виды сделок — разновидности LBO), показывали окружающим, что единственное, что удерживает людей от обретения богатства — отсутствие фантазии и шоры совести во взглядах на жизнь. Они еще не додумались до CDS (кредитный дефолтный своп — дериватив, дата и место рождения — 1997 год, JP Morgan Chase, смысл его состоит, если по-простому, в страховании рисков кредитования. Если Банк А выдал кредит предприятию В, но сомневается в его возврате, он покупает у стороннего банка или страховой компании С эту бумагу CDS, которая гарантирует возврат банку А его денег. Но, поскольку эта бумага тоже чего-то стоит, то для кредитуемого предприятия В стоимость кредита — проценты — увеличатся на сумму CDS) или CLN (кредитная нота — тоже инструмент сомнительной ценности для реальной экономики), но по обещаниям Сереги, до знаменательного события осталось не так уж долго — лет семь-восемь.

Особая любовь финансовых управленцев всех мастей — секьюритизация. Странное слово, смысл которого ускользает от сознания, а между тем экономическое его содержание достаточно простое — создание дополнительного дохода из того, что уже приносит доход. Как? Просто! Если у вас есть маленькая пивоварня, приносящая ежемесячно по десять тысяч долларов, нет нужды для получения миллиона долларов влезать в кредит на десять лет или продавать свою лавочку. Выпустите ценную бумагу, обеспеченную доходом со своей пивоварни в течение года — и миллион у вас в кармане! Обратите внимание — не пивоварней, а доходом от пивоварни! Это большая разница! И уже становится забавно. Но, как водится, пытливый мозг банкиров пошел дальше: а если в одной бумаге объединить доходы несколько заводиков? А если заводики объединить с кафе и прачечной? А если добавить к ним доходы от ипотечных поступлений? И все это в одном флаконе — на рынок? Работает! Покупают! И вот здесь-то, как говорил Василий Иванович Чапаев из анекдота про «Чапаева и Петьку», карта и поперла! Все дело в том, что активы, объединенные секьюритизацией, могут быть разного качества — надежные и безнадежные, доходные и не особенно. Но покупатель этого не знает, он покупает бумагу, в которой эмитентом декларируется стабильный доход. А вот как обстоит дело с доходом на самом деле — большой вопрос. Зато эмитент избавляется от «мусора», впарив его покупателю. Но и покупателю тоже хорошо, ведь бумагу можно продать, перепродать: рынок на взлете! Цена растет, доходность уменьшается и в дураках снова оказывается «последний» покупатель, купивший дерьмо по цене конфеты. И в балансах компании, проводившей эту чудодейственную операцию «пассив» чудесным образом становится «активом» — красота!

Мир еще не знал, к чему приведет эта самая секьюритизация, возведенная в абсолют, но трудолюбивые сотрудники ENRONа — финансист, придумавший схему, Андрюха Фастов (можете говорить что угодно, но я никогда не поверю, что этот «талант» с именем Эндрю Фастоу не был из числа потомков какой-нибудь волны русской эмиграции) и ее глава Кеннет Лей при деятельном участии аудиторов из Arthur Andersen вот-вот готовились ткнуть человечество носом в финансовое зазеркалье.

В солидных банках и брокерских конторах начали появляться обкокаиненные сопляки моего возраста, задвигавшие руководству столь математически сложные схемы моментального обогащения, что оценить их не бралось ни одно консалтинговое агентство, но к удивлению рискнувших боссов, приносившие необъяснимый с точки зрения логики профит из простой перетасовки денег между несколькими счетами.

Валютные, процентные, экзотические свопы перестали быть разовыми, просчитанными сделками и благодаря компьютерам приобретали лавинообразный характер — даже небольшой инвестиционный банк мог провести в день тысячи таких операций. И молодые «гении» начали зарабатывать совершенно необъяснимые состояния просто ковырянием пальцами в своих обсыпанных белым порошком носах. Премии исчислялись миллионами и десятками миллионов. Порой мне казалось, что иные из них, даже работающие на меня, зарабатывают больше и быстрее, чем я с Серегой.

Финансовый и фондовый рынки всегда были бесконечно далеки от реальной экономики, но если, как писалось в учебниках, раньше, во времена зарождения, фондовые биржи были призваны перераспределять свободные капиталы между доходными и не очень областями экономики, то ныне мир ценных бумаг и валют начинал жить в какой-то своей, совершенно виртуальной, реальности. На каждый доллар, вложенный в реальную экономику, приходилась сотня, запущенных в биржевой оборот. Денег было очень много, и с каждым годом становилось все больше — рынки безудержно росли, развивались и требовали наличных.

Серега давным-давно отсоветовал мне лезть в эти непролазные дебри, где для таких парней с улицы как мы, вход — рубль, выход — пять. Я разделял его точку зрения, представляя себе незабвенного О. Бендера, ознакомившегося с этими схемами. Нервное курение в сортире и комплекс неполноценности иконе советских аферистов обеспечены! Опционы, фьючерсы, и всякие деривативы хороши для тех, кто рулит рынком и хочет еще больше зеленых бумажек с ликами Бенджи Франклина, у нас же цель в ином. Акции помимо прибыли, дают права, ну, конечно, если они в достаточном количестве для обретения прав.

Поэтому я не стремился к получению ежедневной прибыли, предпочитая консервативный подход к своей деятельности. На простой торговле акциями можно заработать не меньше и надежнее, чем на всех этих головоломных хитромудростях, показывающих иногда в моменте сумасшедшую доходность, но, при рассмотрении сколько-нибудь длительных сроков проведения операций, приводящих к недвусмысленному выводу: от их существования богатеет в основном тот, кто их выпустил. Ну и немножко тот, кто разместил эти производные бумаги на рынке. А не тот терпила, кто их купил. И Уоррен Баффет со временем прекрасно этот тезис подтвердит. Правда, Серега был уверен, что за Оракулом из Омахи стоят еще несколько персон — гораздо более тяжеловесных, чем владелец Berkshire Hathaway.

На второй день пребывания в госпитале Принцессы Грейс я удостоился мимолетного внимания местного медицинского светила — какой-то шишки с кафедры психиатрии из Лондонского университета. Чем-то похожий на кошмар с улицы Вязов, молодой Найджел Ли, окруженный полудюжиной почтительно внимающих ему коллег, посветил мне фонариком в оба глаза по очереди, покрутил пальцами перед моим носом и, сочтя динамику выздоровления удовлетворительной, с легким сердцем выпнул меня домой. Скорее всего, причиной такого решения стало мое настойчивое желание притащить в палату факс, телетайп и посадить в соседнюю палату секретаря. Режим больницы таких вольностей не допускал и мне вынужденно пришлось стать жертвой врачебного произвола.

Впрочем, этому обстоятельству я был только рад — труба звала на подвиги и Луиджи возбужденно бил копытом, требуя подробностей о покушении, адрес моей ночной гостьи и немедленного раскаянья во всех злодеяниях, вызвавших подобный эксцесс.