Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

…Катились цветными шариками под горку августовские дни, шумные и изобильные. Кончалось лето, для Феди — счастливое и радостное. Даже заживавший рубец не подбородке, при одном взгляде на который мама вздрагивала, а нянюшка охала и крестилась — даже он ничуть ему не докучал, напротив. «Шрамы украшают мужчину».

А потом настало то самое утро.

[1] Мама, всё будет хорошо (фр.)

[2] «А чего ты, Вера, со мной в спальне не хочешь?» (фр.)

[3] Газовые плиты, в общем подобные нашим современным, появились во Франции ещё в 1857 году. В нашей истории к 1914 году 10 тыс. квартир в центре Санкт-Петербурга имели газоснабжение, газовые плиты и газовые водонагреватели.

[4] Хвольский, Орест Данилович (*1852-†1934) — выдающийся русский физик и педагог, автор фундаментального «Курса физики» в пяти томах, впервые изданного в 1897–1908 годах.

[5] Прелюдии А.Н.Скрябина считаются технически сложными в исполнении, особенно для непрофессионального пианиста.

[6] Ник Картер — герой популярных детективных историй, подобный Нату Пинкертону. Впервые появился в 1886 году. Публиковался в виде еженедельных выпусков «с продолжениями», дешевыми массовыми изданиями.

[7] «Пожалуйста, садитесь, мадемуазель» (фр.)

[8] «Как давно вы приехали, дорогой месье Солонов?» (фр.)

Взгляд вперёд 1

25-ое октября 1914 года, дворец «Северный Палас» князя императорской крови Сергея Константиновича Младшего, окрестности Гатчино

— Рота! Слушай мою команду! Занять позицию — окна первого этажа! Стрелки-отличники, команда Слона… то есть Солонова — на второй! Рассыпаться! Огонь только по моему свистку! Солонов — твоих это не касается! Резкий и злой голос — Две Мишени командовал отрывисто, уверенно, словно на корпусном стрельбище.

— Цинки вскрыть! Оружие зарядить! Шевелитесь, здесь вам не высочайший смотр!

…Второй этаж, нам на второй этаж, это ж мы — «стрелки-отличники», они же — «команда Солонова». Собранные с бору по сосенке из старших возрастов лучшие стрелки Корпуса.

Фёдор взлетел по ступеням — широченная лестница вела из залы первого дворцового этажа на второй, где вдоль всего фасада протянулась галерея, от конца до конца здания пройти можно.

— Слон! Командуй! — крикнул кто-то.

Окна уже выбиты, тянет октябрьским холодом, проёмы кто-то успел заложить мешками с песком, молодцы. Внизу — огромный, до самого горизонта тянущийся, парк — посыпанные песком аккуратные дорожки, белые беседки на островках посреди искусственного озера, перекинутые над протоками изящные мостки. Лес вдалеке; левее, к юго-востоку, где прятался городок Гатчино — многочисленные дымы.

Нет, про это я думать не буду, прикрикнул он на себя. Не буду думать, что сейчас там горит, что с дворцом Государя, что с родной Николаевской, что с Бомбардирской, что с домом № 11 на оной…

«Командуй!» Командуй, Слон, и забудь обо всём.

— Миха, Лихой! Сюда, — Фёдор указал на первое из огромных, до самого потолка, окон. — Варлам, Стёпа — вы следующие. Бушен, Севка — вы дальше, через одно. А я тут, в середке…

Пары ему уже не было, потому что восьмой из «стрелков-отличников», долговязый Юрка Вяземский по прозвищу, само собой, «Вяземь», остался там, в пакгаузах у станции. Станцию они взяли, её занимала сейчас надёжная казачья сотня, противник же…

Противник быстро понял, что к чему, и начал обходить их сводный полк с фланга. Но они успели сюда, в «Северный палас» первыми.

В галерее валяется перевёрнутая мебель, подушки на диванах исколоты штыками, многие картины сорваны со стен, рамы изломаны, холсты — изорваны…

Варлам горестно вздохнул, на всё это глядя — он всегда мечтал быть художником, прекрасно рисовал, охотно писал портреты приятелей по классу и наставников. Даже Двум Мишеням как-то подарил.

Пока суть да дело, Фёдор высунулся наружу, на балкон, со своим карманным анемометром. Конечно, едва ли Две Мишени даст команду стрелять с таких дистанций, но всё-таки.

И, едва он откинул крышку приборчика, как заметил — там, вдалеке, где кончался сизый пригородный лес и начинался дворцовый луг, где стояли птичники и оранжереи, из зарослей поднялась широкая цепь крошечных фигурок, почти совсем неразличимых с такого расстояния.

До чего же быстры, с досадой подумал Солонов. Вскинул к глазам бинокль, подкрутил верньер — слава Богу, это немцы, наступают немцы, в кургузых своих мышино-серых шинелях и шлемах с дурацкими стальными навершиями.

Однако следом за мышино-серыми появились и наши родные, длинные, правда, почти выцветшие, и сердце Фёдора упало.

Никак не привыкну. Никак…

— …Товсь! — донеслось снизу зычное.

Две Мишени не отдал им, «стрелкам-отличникам», никаких особых приказов. Оно и понятно, они старшие, ему хватит заботы с младшим взводом. Огонь по свистку, а остальное сами.

Мышиные и желтовато-серые шинели меж тем довольно споро растянулись ещё шире, насколько позволял луг. Из зарослей показал тупое рыло броневик, за ним ещё и ещё. Фёдор вновь вскинул бинокль— да, точно, тяжёлые «мариенвагены», полугусеничные, да не просто так, а с миномётом в открытых кузовах.

Миномёт — это плохо, донельзя…

Три, четыре, пять — пять пятнистых бронемашин за цепями. И чем их доставать? Одними гранатами?

И помощи просить не у кого. «Сводный полк» — одно название, что полк; казачья сотня, сотня самокатчиков, полурота «павлонов»[1], три десятка дедушек — дворцовых гренадер, помнивших, наверное, ещё Таврическую войну, десятка два жандармов, городовых и полицейских, кто избежал ярости толпы в самые первые дни мятежа, и…

И они. Александровские кадеты.

Но их, увы, тоже совсем мало. Самая старшая, первая рота, рота, где Федор Солонов и состоял «кадет-вице-фельдфебелем», почти в полном составе отбыла в Петербург с начальником корпуса и от них не было ни слуху, ни духу. С ней же отправилась и вторая, годом младше.

Третья и четвёртая роты развернулись к станции Павловской, перекрывая кратчайшую дорогу на Петербург. А вот пятая, те, кому тринадцать-четырнадцать, в глаза Федора — малышня, кому только в салки играть на корпусном плацу — они все здесь, семьдесят мальков, лежат, пыхтят, устраиваясь у бойниц…

Шестая и седьмая, самые младшие, должны были эвакуироваться с преподавателями-гражданскими по Балтийской ветке; в мастерских нашёлся один-единственный исправный паровоз, а на грузовой станции — несколько платформ, куда пацанов и должны были погрузить.

Если всё хорошо, то они уже должны подъезжать сейчас к Дудергофу. Там — во всяком случае, по слухам — имелись верные войска.

Правда, а что делается дальше, ближе к столице и к ней самой — никто не знал.

И лучше сейчас об этом даже не думать.

Федор отогнал непрошенные мысли. В конце концов, он вице-фельдфебель или нет?! И про Юрку Вяземского, застывшего на холодной октябрьской земле лицом вниз, в луже тёмной крови, он не будет думать тоже.

Но это получалось плохо.

…Юрку застрелил молодой мастеровой, в замасленной телогрейке и рабочей кепке, засевший в крепком месте, возле узкого продуха под крышей кирпичного пакгауза, когда разгорячённые кадеты вслед за казаками ринулись через площадь. Мастеровой мог бы спрятаться и отсидеться, черта с два бы его там наши, в огромном складе; однако он открыл огонь и хорошо ещё, что не слишком метко.

Длинноногий Юрка бежал впереди всех. И — ноги ему словно верёвка подсекла: рухнул замертво, беззвучно, не успев даже застонать.

В тот проклятый продух кадеты всадили, наверное, полсотни пуль. Чья достала мастерового — само собой, никто не узнал. Но, когда его вытащили наружу, он был ещё жив, упрямо и бессмысленно цеплялся за жизнь.