Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

…Домой Федор добрался хоть и в сомнениях, но безо всяких приключений. По здравому размышлению, решил ничего никому не рассказывать — мама только зря волноваться станет, сестрица Вера отпустит какую-нибудь ехидность; в общем, хлопот не оберёшься.

И потому промолчал.

…Дома всё сошло благополучно, даже врать не пришлось. Где был? — гулял. Что видел? — дорогу железную видел, в лавки зашёл поглазеть. Всё хорошо? — Всё.

А два дня спустя маму «с чадами и домочадцами» позвала в гости письмом та самая Варвара Аполлоновна Корабельникова. На вечере, как говорилось, будут полковые дамы, «а также и иные». Мужей не звали.

Письмо было «чрезвычайно любезно», мама очень обрадовалась. Феде был учинён ещё один допрос — где и как он сумел познакомиться с такой важной персоной в женском обществе Гатчино.

После чего все принялись собираться.

Выглядело это, в общем, как малый самум, пронёсшийся по квартире. Федя надеялся отсидеться у себя в комнате, но был отыскан, схвачен, и послан «приводить себя в порядок», как положено «молодому человеку приятной наружности».

После всех лишь трёхчасовых сборов, что для мамы, Веры и Нади было очень быстро, они все загрузились в пролётку. Ехать до Бомбардирской, 11 всего ничего, но идти пешком? — Боже упаси!

Дом Корабельниковых оказался изящной деревянной дачей в два этажа с мезонином, по углам элегантные башенки. Балконы с гнутыми перилами, а позади — густой сад.

Варвара Аполлоновна самолично вышла их встречать. Рядом с ней, нарядная и очень серьёзная, стояла Лизавета. Правда, стоило матерям погрузиться в обряд взаимных представлений, как Лиза подмигнула Феде, едва заметно улыбнувшись.

Потом был представлен молодой человек, Валериан, в форменной университетской тужурке, затянутый в талии так, что Феде показалось — он сейчас переломится. Валериан оказался кузеном Лизаветы, университетским студентом, и галантно предложил руку Вере.

Надя закатила глаза.

Вечер начался.

Как-то оно само собой получилось, что вскоре взрослые собрались вокруг рояля, а «дети» — то есть Федя и Лизавета — уже сидели на больших качелях, устроенных во дворе. Быстро темнело, на веранде горели лампы, прислуга накрывала там большой чайный стол, весело трещало пламя в уличном камине. Ветер шелестел тихо в кронах, словно нашептывал: «Радуйся! Радуйся!»; а они с Лизой болтали обо всём на свете так, словно знали друг друга сто лет.

Из раскрытых окон веранды доносилась музыка, кто-то играл вступление к «Мой костёр в тумане светит», мужской голос начал первый куплет, а Лизавета вдруг хихикнула в кулачок.

— Кузен Валериан исполняет. С таким гонором, точно Шаляпин. А сам детонирует всё время!

Для Феди слово «детонирует» означало только и исключительно подрыв взрывчатого вещества; он недоумённо уставился на Лизу, но та уже неслась дальше:

— И вообще, это женский романс! «На прощанье шаль с каймою //

Ты на мне узлом стяни», мужчины шали не носят!.. Нет, слышишь, слышишь?! — и она аж схватила Федю за руку, — детонирование какое?

Федя ничего не слышал, но на всякий случай кивнул.

— Я тоже петь люблю, — гордо объявила Лизавета. — И на рояле играю. И ещё на скрипке.

В Федином представлении скрипка была орудием пытки, каковым их в Елисаветинске вечно изводил учитель музыки. И вот тогда, Бог знает почему, но Федя Солонов рассказал Лизавете Корабельниковой о стычке с Йоськой Бешеным. О том, как забрёл к железной дороге — на самом деле совсем недалеко от дома! — и как нарвался на Йоську с его командой.

Лиза слушала его хорошо. Не ойкала, не охала, не советовала «немедля всё сообщить взрослым».

— Йоська Бешеный — кто ж его не знает… — очень деловито сказала он, как только Федор умолк. — Отпетый, про таких говорят.

— Да откуда ж ты его знаешь? — поразился Федя.

— Во-первых, старшие классы рассказывали. Он в слободе верховодит, никого просто так не пропустит. И глумиться любит. Один… — тут Лизавета опустила глаза, — один знакомый гимназист, Женя Филиппов, бедный толстячок, Йоське попался, так тот Женю на колени поставил, чтобы тот пощады просил. На колени поставил, карманные деньги отнял, но бить не стал, так, пару тумаков отвесил.

Во-вторых, он у нашей классной дамы портмоне стащил, да так ловко! А в-третьих, Йоську кузен Валера знает. Только ты его Валерой не зови, не любит страшно. «Валериан, к вашим услугам», — передразнила Лиза, — «Имя даровано в честь римского императора, каковой прославлен многочисленными благодеяниями…» — получилось так похоже, что они с Федором дружно расхохотались.

— Да откуда ж кузен твой его знать может? — вторично подивился Фёдор. Йоська этот получался какая-то местная знаменитость — и Лиза о нём слыхала, и кузен Лизаветин его знает!

— Э! Кузен Валера у нас вольтерьянец, как бабушка говорит. В народной школе учит; там этого Йоську и встретил. Дескать, «очень одарённый подросток», — загнусавила Лизавета, зажав себе нос. — «Но прогнившее самодержавие закрывает таким дорогу» … ой.

— Тихо ты! — зашипел на неё Федя. — А кузен Валера, он… он…

— Ты только не говори никому, — потупилась Лиза. — Он же и впрямь кузен. Мамин племянник.

— Не скажу, — мрачно пообещал Федя. А потом не удержался и добавил: — И никакое оно не прогнившее! Самодержавие наше…

— Ну, конечно, нет! — горячо подхватила Лиза. — Это ж так… мама говорит — «кто в юности не мечтал изменить мир?..». Так не скажешь?

— Не скажу.

— Точно?

— Могила!

— Поклянись! — торжественно проговорила Лиза, соскакивая с качелей и глядя Федору в глаза. — Крест целуй!

Зеленые глаза у неё так и горели.

Федя повиновался. Расстегнул ворот, достал нательный золотой крестик.

— Клянусь, что буду молчать и в том крест святой целую! — трижды перекрестился и поднёс к губам тёплый металл.

— Вот и хорошо, — успокоилась Лиза. — А теперь пошли, сейчас чай подадут. С пирогами, а также с безе миндальным. Кухарка наша, Аксинья, мастерица безе печь. Любишь безе?..

Мама визитом осталась чрезвычайно довольна. Папа как ни прятался в кабинете, как ни возводил редуты с эскарпами и контрэскарпами из очень важных и срочных документов, а был принуждён к безоговорочной капитуляции и выслушиванию рассказа со всеми подробностями.

Федор уныло выслушал бесконечные славословия кузену Валериану, описания встреченных дам, их туалетов и всего прочего. Скучно и неинтересно. Вот совсем. Гораздо интереснее было — увидится ли он снова с Лизой?

Она могла б стать настоящим товарищем, хоть и девчонка.

А меж тем миновал июль, начался август. Приближались Федины день ангела и именины. Рынок заполнили местные хрусткие огурцы, всевозможнейшая ягода, и лесная, и садовая; битая дичь, сеголетки; клубника отходила, но везли её свежей с севера, как только умудрялись выращивать?..

Квартира приобретала жилой вид. Мама с неизбывным упорством расставляла вазы и книги, кружевные салфетки и прочее; Вера строила коварные планы захвата Фединой комнаты, «тебе ведь всё равно она скоро не нужна будет?». Надя была посажена «подтягивать языки» перед началом гимназического года.

Солонов-младший оказался на какое-то время предоставлен собственной судьбе и это было прекрасно. Можно было забраться с ногами в огромное старое кресло, которое «никуда не вмещалось!» и потому из гостиной оказалось отправлено в ссылку — заполнять угол Фединой комнаты — раскрывать толстый том «Мести «Кракена»», а там…

«— Къ повороту оверштагъ приготовиться!

— Есть, капитанъ!

Мелдонъ Харли пыхнулъ знаменитой на вѣсь Mar Caribe трубкой. Трехпалая рука капитана «Кракена» лежала на эфесѣ широкой абордажной сабли. — Шевелитесь, не то самъ отправлю всѣхъ и каждаго въ рундукъ Дэви Джонса!