Лапник на правую сторону - Екатерина Костикова

– Как я его одного оставлю? – неизменно отвечал он на предложения пойти поспать в гостиницу или посетить пельменную на другой стороне улицы. – А вдруг ему что понадобится?

В принципе, на случай, если Вольскому что-нибудь понадобится, при нем неотлучно находились врач или медсестра, плюс на этаже дежурили двое охранников. Но их Федор в расчет не брал.

– Что охрана? – говорил он. – Охрана – чужие люди, пришли, ушли. А я при нем десять лет.

В итоге упрямый водитель так и сидел на диване, периодически задремывая и изредка отлучаясь в уборную. Обложившись мобильными телефонами, он отвечал на звонки друзей и родственников Вольского, ругался с его заместителями, которые пытались достать патрона по каким-то рабочим вопросам, объяснял, что надо иногда своей головой думать, а то вгонят начальство в гроб, кто им тогда станет зарплату платить?.. В промежутках между руганью с заместителями и утешением родственников Федор хлебал супчик, который ему приносила с больничной кухни сдобная Полина Степановна, и читал газеты.

Соня вынесла водителю кофе, вернулась в палату и снова принялась за чтение. Горничная как раз обнаружила труп в саду, когда дверь скрипнула.

«Чего ему еще-то надо? – подумала Соня, решив, что это снова Федор. – Кофе дали, теперь печенья хочет, что ли?»

Она подняла голову. Это был не Федор. Незнакомая медсестра пропихивала в дверь дребезжащую тележку со шприцами.

– Простите, вы, наверное, ошиблись, – сказала Соня.

– Вольский здесь лежит? – весело спросила медсестра.

– Здесь, – ответила Соня.

– Укольчики! – радостно возвестила медсестра и покатила тележку к постели.

– Погодите! – Соня загородила ей дорогу. – Какие уколы?

– Кетаминчик, – еще более жизнерадостно сообщила медсестра.

– Кетамин Аркадию Сергеевичу уже кололи сегодня. У него свой лечащий врач, он делает все назначения. Я – медсестра Аркадия Сергеевича и отвечаю за то, чтобы эти назначения выполнялись. Так что спасибо большое, но уколы ему не нужны.

– Так у меня тоже назначение, – объяснила медсестра. – Его главврач наш смотрел, Валентин Васильич, вот, прописал, сами по журналу можете посмотреть.

– С Валентином Васильевичем мы завтра этот вопрос решим, – пообещала Соня. – А сейчас давайте я вам подпишу отказ от уколов, если надо, и можете заниматься другими пациентами.

– Мне-то что… – пожала медсестра плечиком. – Меньше народу – больше кислороду.

И удалилась вместе с тележкой. Больше до утра никто Соню не беспокоил. Книжка почти закончилась, когда дверь снова распахнулась, и, громыхая ведрами, в палату протопало несуразное существо в белом халате, длинные полы которого были заткнуты за пояс, чтоб не волочились.

Существо было приземистое, исключительно кривоногое, патлатое. Лохмы прикрывала сестринская шапочка, из-под которой волшебное создание пучило на Соню темные, как спелая вишня, глаза. Один глаз то и дело закатывался под лоб, но потом возвращался на место.

Прошлепав в дальний угол, оно грохнуло ведра на пол, плюхнуло рядом мокрую тряпку и принялось возюкать ею в разные стороны.

– Чистота против микроба необходима находящимся на излечении, – бормотала косоглазая кривоножка себе под нос. – Таня моет, Таня санитар…

Таня-санитар махала тряпкой все энергичнее, пока, наконец, не своротила ведро, споткнувшись об него. Вода тут же залила полпалаты. На шум вбежала сдобная Полина Степановна, всплеснула руками и заставила Таню-санитара немедленно подтереть лужу, после чего скрыться с глаз долой и более сегодня не показываться.

– Извините, – сказала Полина Степановна Соне, поджимавшей под себя ноги в промокших тапках. – Кикимор – он и есть кикимор, ничего по-человечески делать не научится.

– Зачем вы так? – удивилась Соня. – Она старается. Что уж так сразу кикиморой ругать?

– Та кто ругает-то? – пожала пухлым плечиком Полина – Кикимор и есть. Ее в лесу нашли, при больнице выросла. Кто ж она по-вашему?

– По-моему – несчастная девушка, – честно ответила Соня. – Вы же медработник, неужели синдром Дауна не узнаете? Родители пили, по всей видимости, вот вам санитар Таня и получилась.

Однако Полина была другого мнения. Усевшись напротив Сони, она принялась рассказывать какую-то ерунду про некрещеных детей, умерших во младенчестве. После смерти такие дети ходят по лесу и плачут. В народе их называют кикиморами. Кикиморы и есть. Все, как один, кривоножки косоглазые, только плачут-жалуются да слюни пускают. В Заложном их чуть не каждое лето находят, возят в Калужский детский дом. Если кикимору взять к людям и воспитать как человека, она научится разговаривать, выполнять несложную какую-нибудь работу. Умной и красивой, правда, кикиморе не стать никогда, но в остальном – человек как человек. И про свою прошлую жизнь ничего не помнит.

Соня улыбнулась:

– Полина Степановна, неужели вы в это верите?

– Раньше не верила, – ответила Полина Степановна. – Пока Таню не нашла. Я тогда молодая была. Пошла как-то летом в лес за грибами – у нас тут такие грибные места, сказка просто. Бывало, с утра уходишь, а к обеду уже две корзины наберешь. Белые, подберезовики… Ну вот. Пошла я, значит, долго ходила, смотрю, дело к вечеру, пора домой. А я устала, ноги аж отваливаются. Думаю, сяду передохну. Села под дерево, слышу – наверху что-то шебуршится. Посмотрела – никого. Ну, думаю, гнездо, мало ли что. Может, сорока, а может, сова – тут до сих пор их в лесу полным-полно. Сижу дальше. Вдруг что-то как скокнет по стволу вниз, прям на меня. Еле пригнуться успела, оно меня по волосам шворкнуло, я даже и не рассмотрела, кто это был. Перепугалась, помню. Слышу – убегает по кустам, только ветки трещат, и смеется. Вот ей-богу, смех. Ну, думаю, детишки шалят. А лес густой, я далеко ушла. Думаю, покричу, а то забегаются, заблудятся, у нас так часто бывает, потом с милицией ищут. Кричу – слышу, снова смеется. Я на звук пошла. Тут раз – шишкой мне по макушке. Гляжу – и впрямь дите. Сидит на елке, в ветки зарылся, смеется и шишками кидается. Я говорю: «Так и так, ты что такое делаешь?» А потом ближе подошла – мама дорогая, да это ж маугли! Тогда, помню, в «Комсомолке» была большая статья: в Сибири где-то нашли мальчика, он маленьким потерялся, в лесу с волками жил. Его когда забрали, он ни ходить, ни говорить не умел, только кричит и кусается. Ну, думаю, и у нас тоже самое. Сняла кофту, кофтой его взяла с дерева – мало ли что, может, больной, все же в лесу жил-то… Смотрю – ничего, тихо сидит, вижу, что боится, но не кусается, не царапается. Девочка оказалась. Страшненькая, грязная, такая маленькая, как куколочка. Глазки косенькие, ножки кривенькие – слезы, одним словом. Ну, я ее в больницу принесла, так и так, говорю, нашла вот. Написала в милицию заявление, все как положено. Пришла домой, бабке рассказала. Бабка, она с Украины у меня, говорит: «О, Поля, так ты ж мавку подобрала. Теперь ее крестить надо, не то помрешь». У них в Херсоне этих кикимор мавками звали. Они по весне кричат, как кошки: мау, мау Я сначала рукой махнула: какие мавки, кого крестить, что за бабкины сказки… А через неделю свалилась с высоченной температурой, и ничего не помогает. Чуть не умерла. А потом Таню окрестили – и сразу поправилась, вот вам и сказки. Бабка ее крестить в Калугу возила, в корзине, платком накрыла, и на автобусе… У нас тут в округе ни одной церкви нету. Так-то, – резюмировала Полина, вставая со стула. И, широко улыбнувшись сочным розовым ртом, поинтересовалась:

– Вы, Сонечка, завтракать будете?

По дороге с работы Виктор Николаевич Веселовский вспомнил, что дома – шаром покати, и в течение двадцати минут околачивался у дверей гастронома, ожидая открытия. Веселовский трудился сторожем в детском саду номер семнадцать родного города Заложное и заканчивал смену в половине девятого утра. Гастроном открывался в девять тридцать. Каждый раз, покидая рабочее место и собираясь за покупками, Виктор Николаевич как мог тянул время, тщательнейшим образом причесывал остатки седеющей шевелюры перед низким зеркалом в уборной, аккуратно складывал в сумку газеты и научно-фантастические романы, которые на досуге почитывал, неторопливо обходил территорию детсада, дабы убедиться, что никакие злоумышленники не набросали по кустам пивных бутылок, и наконец неспешным шагом выходил за ворота. По дороге к гастроному Веселовский останавливался у каждого дерева, внимательно читал афиши на столбе, любовался проплывающими над головой облаками, но поскольку ходу от ворот детского сада до магазина было ровно двести пятьдесят метров, к запертым дверям Виктор Николаевич неизменно подходил на пятнадцать-двадцать минут раньше, чем рассчитывал. Сегодняшний день в этом отношении от других ничем не отличался. Веселовский тяжело вздохнул, еще раз глянул на часы и стал ждать, когда отопрут. Сквозь витринное стекло было видно, как уборщица орудует шваброй, наводя чистоту, как румяная дородная продавщица с поэтическим именем Цецилия Анатольевна облачается в белый халат и, водрузив на голову туго накрахмаленный форменный кораблик, расставляет ценники: колбаса докторская – 109 рублей 55 копеек, сосиски молочные – 90 рублей 70 копеек… Местный прейскурант Виктор Николаевич знал наизусть. Он с удовлетворением отметил, что за два дня цены нисколько не изменились, следовательно, сегодня он снова положит в свою потребительскую корзину стандартный набор: колбасы докторской – полбатона, сосисок молочных – четыре штуки, хлеба ржаного – буханку и кефира «Нежность» – один пакет. Полюбовавшись еще некоторое время на самоотверженный труд уборщицы, Виктор Николаевич отошел в сторонку, закурил «Яву золотую» и предался размышлениям.