Синдром Лазаря - Алексей Калугин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я буду жить вечно», – ответил мне он.
Он по-прежнему не желал признаваться в своих заблуждениях. Но уже то, что распятый услышал мой мысленный призыв, означало, что он уже находится на границе между жизнью и смертью. Он пока еще не видел всей глубины пропасти Небытия, в которую погружался, но уже и не принадлежал к числу живых.
«Возьми меня с собой», – со скрытой надеждой обратился к нему я.
«Ты знаешь, что это не в моих силах».
«Ради чего все это?» – спросил я.
«Во славу Отца Моего Небесного!»
«Почему же Твой Отец оставил тебя, чтобы ты в муках умирал на кресте?»
Назаретянин ничего не ответил, но я и без того понял, что заронил в его душу семя сомнения.
Обратив взор к небу, он разлепил сухие, покрытые коростой губы и сдавленно прохрипел:
– Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?..
Это были его последние слова, произнеся которые, он уронил голову на грудь и испустил дух.
Я так и не понял, рассчитывал ли он получить ответ на свой вопрос, обращенный в пустоту, или же, даже умирая, продолжал играть на публику?
«Назаретянин, – мысленно позвал я. – Назаретянин…»
Я хотел спросить его, что он теперь думает по поводу вечной жизни, но он не желал говорить со мной.
Я вновь посмотрел на мертвое тело, прибитое к кресту. Жалкое зрелище. Человек не должен умирать подобным образом.
Развернувшись, я заковылял прочь с лобного места – более меня здесь уже ничто не удерживало. Человек, считавший себя Богом, умер. И если даже перед смертью он не смог или, быть может, не пожелал даровать мне избавления, следовательно, никто в целом мире не был на это способен.
Бог умер, а мир оставался прежним. Выходит, он ничего не значил для мира?.. Я особенно не заострял внимания на этом вопросе, потому что впереди у меня была вечность для того, чтобы обдумать его. Сейчас мне нужно было найти место, в котором вечность можно было переждать, не привлекая к себе постоянного внимания любопытствующих.
Я направлялся в сторону пустыни. И хотя передвигался я невообразимо медленно, к утру ноги мои по щиколотку утопали в крупном желтом песке. Я упорно продолжал двигаться вперед, к самому центру раскаленного ада, не обращая внимания на то, как разматываются бинты, которые одни только и придавали моему сгнившему телу видимость формы.
Когда то, что еще оставалось от моего тело, рухнуло на раскаленный песок и я понял, что уже не могу сдвинуться с места, я наконец успокоился. Я сделал все, что мог, и дальнейшее от меня не зависело.
Проходили дни. Днем солнце иссушало остатки моей плоти, а ночью ее поедали выбиравшиеся из-под остывающего песка обитатели пустыни. Вскоре от моего тела остался только скелет. Для того чтобы и кости превратились в прах, потребовалось не одно десятилетие. Но даже после того, как ветер развеял пыль, в которую обратилось мое тело, я по-прежнему оставался прикованным к тому месту, где оно когда-то осталось лежать под палящими лучами солнца.
Проходили века. Я научился пользоваться преимуществами своего нынешнего состояния. Теперь, оставаясь все время на одном и том же месте, я могу общаться с мертвыми и наблюдать за жизнью живых. Назаретянин так и не воскрес. Я неоднократно пытался поговорить с ним, но он не откликается, когда я зову его. Быть может, после смерти к нему все же пришло понимание того, что всю ту боль мира, которую он собирался взвалить на свои плечи, теперь приходится нести мне? Но даже если он и осознал это, то теперь был не в силах что-либо изменить. Назаретянин был мертв так же, как были мертвы миллионы и миллионы тех, кто умер до него. Даже он был не властен над смертью. К тому же этому миру не нужен живой Бог. С него довольно и сказки о Боге.
Я же теперь могу надеяться снова стать собой только после того, как мир прекратит свое существование и все сущее рухнет в пучину Вечного Небытия. Я научился терпению и знаю, что дождусь того момента, когда я, единственный мертвец, способный наблюдать за происходящим со стороны, увижу конец этого мира.