Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня - Шерман Алекси

– Я хочу, чтобы ты это сказал, – велел мистер Пи.

– Что сказал?

– Хочу, чтоб ты сам сказал, что заслуживаешь большего.

Я не мог этого сказать. Это была неправда. В смысле, я хотел большего, но не заслуживал. Я ведь мальчишка, который швыряет книгами в учителей.

– Ты хороший парень. Ты заслуживаешь целого мира.

Ох, щас зареву. Ни один учитель не говорил мне таких добрых, таких невероятно добрых слов.

– Спасибо, – говорю.

– Пожалуйста. А теперь скажи.

– Не могу.

И тут я заревел-таки. Слезы покатились по щекам. Я почувствовал себя просто слабаком.

– Простите, – говорю.

– Ты не должен просить прощения, – сказал он. – Нет, за то, что треснул меня, можешь попросить, но не за то, что плачешь.

– Не люблю плакать, – сказал я. – Ребята колотят меня за то, что плачу. Иногда доводят специально, чтобы поколотить за то, что расплакался.

– Я знаю, – сказал он. – И мы это не останавливаем. Мы позволяем им дразнить тебя.

– Рауди меня защищает.

– Я знаю, что Рауди твой лучший друг, но он… он… он… – У мистера Пи заело. Он не знал, что сказать и что сделать. – Ты ведь знаешь, что отец Рауди бьет его?

– Да.

Когда Рауди является в школу с синяком, он непременно поставит синяки двоим первым попавшимся.

– Рауди становится всё агрессивнее, – сказал мистер Пи.

– У него, конечно, жуткий характер, и всё такое, и оценки паршивые, но он всегда хорошо ко мне относился, с детства. С тех пор как мы маленькими были. Даже не знаю почему.

– Ну да, ну да. Но, послушай, я хочу тебе сказать кое-что другое. Только пообещай, что ты никогда этого не повторишь вслух.

– Ладно, – говорю.

– Пообещай.

– Ладно, ладно, обещаю, что не повторю.

– Никому. Даже родителям.

– Никому.

– Хорошо, – сказал он и придвинулся ко мне ближе, потому что боялся, как бы деревья не услышали то, что он собирается сказать. – Ты должен уехать из резервации.

– Я собираюсь на днях с папой в Спокан съездить.

– Нет, я имею в виду – совсем уехать, навсегда.

– Это как это?

– Ты был прав, когда бросил в меня книгу. Я заслужил удара в лицо за то, что делал с индейцами. Все белые, живущие в этой резервации, заслуживают удара в лицо. Но знаешь… и все индейцы заслуживают того же.

Я поразился. Мистер Пи был в гневе.

– Единственное, чему вас, детей, учили, – это как сдаться. Твой дружбан, Рауди, – он сдался. Оттого-то и нравится ему причинять боль людям. Чтобы они почувствовали себя так же плохо, как он.

– Мне он не делает больно.

– Он не делает тебе больно, потому что, кроме тебя, в его жизни нет ничего хорошего. Он не хочет потерять еще и это. Ты – единственное, что у него осталось.

Мистер Пи схватил меня за плечи и наклонился так близко, что я почувствовал запах его дыхания.

Лук, чеснок, гамбургер, стыд и боль.

– Все эти ребята сдались, – сказал он. – Все твои друзья. Все хулиганы. И все их отцы и матери. И деды с бабками, и прадеды. И я, и каждый здешний учитель. Все мы потерпели поражение.

Мистер Пи плакал.

Я не мог в это поверить.

Никогда не видел трезвого взрослого плачущим.

– Но не ты, – сказал мистер Пи. – Ты не можешь сдаться. Ты не сдашься. Ты бросил в меня ту книгу, потому что в глубине души отказываешься сдаваться.

Я не понимал, о чем он. Или не хотел понимать.

Господи, как же сложно быть ребенком. Я тащу на себе гигантский груз своей расы, понимаете? У меня скоро горб вырастет от этого груза.

– Если останешься в резервации, они тебя убьют. Я сам тебя убью. Мы все тебя убьем. Ты не сможешь вечно с нами бороться.

– Не хочу я ни с кем бороться, – говорю.

– Ты борешься с рождения, – сказал он. – Ты поборол операции на мозге. Поборол эпилептические припадки. Поборол алкашей и наркоманов. Ты сохранил надежду. А теперь ты должен взять свою надежду и отправиться туда, где есть те, кто тоже сохранил надежду.

Я начинал его понимать. Он же учитель математики. Я должен сложить свою надежду и надежды других людей. Умножить надежду на надежду.

– Где есть надежда? – спросил я. – У кого?

– Сынок, ты будешь находить всё больше надежд по мере того, как уходишь всё дальше и дальше от этой печальной, печальной, печальной резервации.

Ухожу – значит ухожу

Когда мистер Пи ушел, я еще долго сидел на крыльце и думал о своей жизни. Вот черт, и что теперь делать? Ощущение было, будто жизнь просто пнула меня по заду.

Какое же облегчение я почувствовал, когда мама и папа вернулись с работы.

– Привет, чувачок, – сказал папа.

– Привет, пап, мам.

– Младший, чего это у тебя такой грустный вид? – спросила мама. Она сразу всё просекает.

Я не знал, с чего начать, потому начал с самого большого вопроса.

– У кого есть надежда, у кого ее больше всего?

Мама с папой уставились друг на друга. Глаза в глаза. Как будто передавали радиосигналы какими-то встроенными антеннами. Потом оба посмотрели на меня.

– Ну ладно вам, – говорю, – вы должны знать. У кого больше всего надежды?

– У белых, – хором ответили родители.

Так я и думал, поэтому сказал то, что они меньше всего ожидали от меня услышать.

– Я хочу сменить школу.

– Хочешь ходить в Хантерс? – спросила мама.

Это другая школа на восточной стороне резервации, школа, переполненная детьми бедных индейцев и еще более бедных белых.

– Нет.

– Хочешь в Спрингдейлс? – спросил папа.

Еще одна школа на границе резервации, переполненная детьми самых бедных индейцев и беднейших из бедных белых. Да, на земле есть место, где бедные беднее, чем вы можете себе вообразить.

– Хочу в Риардан, – говорю.

Риардан – это фермерский городок богатых белых посреди пшеничных полей ровно в тридцати пяти километрах от резервации. Да, провинциальный, с фермерами, деревенщиной и копами-расистами, которые стопорят всех проезжающих мимо индейцев.

За ту неделю, что папа ездил через него, когда я был маленьким, его остановили трижды за ЕИВ – «езду в индейском виде».

В Риардане, однако же, лучшая школа штата – с компьютерным классом и огромной химической лабораторией, и театральный кружок, и две баскетбольные команды.

Дети в Риардане умнее и спортивнее, чем в любом другом месте. Они лучше всех.

– Хочу учиться в Риардане, – повторил я и сам не поверил, что произношу такое. Всё равно что «хочу полететь на Луну».

– Ты уверен? – спросили родители.

– Да.

– Когда хочешь начать?

– Прямо сейчас, – говорю. – Завтра.

– Ты уверен? – спросили родители. – Мог бы с начала семестра. Или со следующего года. Вместе со всеми.

– Нет, если я сейчас не перейду, то вообще не перейду. Я должен сделать это сейчас.

– Хорошо, – сказали они.

Ага, вот так просто. Как будто они только и ждали, когда я спрошу, можно ли мне учиться в Риардане, словно они ясновидящие какие-то.

Они, конечно, всегда знали, что я странный и амбициозный, так что, может, только и ждали, когда я выкину какой-нибудь странный фортель. А учиться в Риардане – нереально странный фортель. Но вот то, что родители так быстро согласились с моими планами, – вовсе