Фото битвы при Марафоне - Клиффорд Саймак

Часа в три заехал шериф.

-- Все впустую, -- сообщил он, поднимаясь на крыльцо и усаживаясь рядом. -- Я поднял сведения, и Вигвам принадлежит чикагской юридической фирме. Документы у них, налоги платят тоже они, наверно, и владеют Вигвамом они же. Я позвонил туда и наткнулся на автоответчик. Подумать только: автооответчик в полвторого дня! С чего бы это адвокатской конторе прибегать к услугам автоответчика в такое время? Не могли же они все уйти в суд или одновременно отправиться в отпуск. Ну, даже если так -- хоть секретарша-то должна была остаться, чтобы отвечать на звонки!

-- Может, в этой фирме только один владелец, он же и работник.

-- Не похоже, -- хмыкнул шериф. -- Она называется "Джексон, Смит, Дилл, Хоэн и Эклюнд". Девице на автоответчике потребовалось добрых полминуты, чтобы изречь это. Она прямо пропела его -- должно быть, иначе подобное название никак не одолеть. Кстати, а где Пайпер?

-- Ему пришлось вернуться в университет.

-- Он не говорил, что намерен вернуться.

-- Просто к слову не пришлось. Он знал, что придется вернуться, уже несколько дней назад. А что, не следовало?

-- Да нет, почему же. Насчет гибели Стефана нет никаких сомнений. А вы, случаем, не помните его фамилии?

-- Никогда и не знал.

-- Ну, тогда вроде все. Немного не по себе оказаться с трупом на руках, когда даже не знаешь его фамилии -- тем более, что он прожил здесть столько лет. Я заехал по пути в Вигвам -- там по-прежнему никого.

Шериф провел у меня еще около часа. По его поведению было заметно, как ему не хочется возвращаться в поселок, в опостылевший кабинет. Мы поболтали о рыбалке, и он пообещал на днях заехать и порыбачить со мной напару в Оленебойном ручье. Еще мы говорили о тетеревах: я сказал, что в этом году их порядком, и мы предались воспоминаниям о прежних деньках, когда на холмах еще рос женьшень. Наконец шериф распрощался и уехал.

Я прослушал по радио сперва шестичасовые, а потом десятичасовые новости, но о столкновении "Стремительной гусыни" с неизвестным объектом при вылете из Сосновой Излучины ничего сказано не было. Потом я отправился в постель, без особой надежды уснуть -- возбуждение все еще не покидало меня -- но уснул почти тотчас же: день выдался нелегкий, и я чувствовал себя выжатым, как лимон.

После завтрака я решил двинуться на рыбалку. На мосту через Оленебойный ручей стояла женщина. Проезжая мимо Вигвама, я пристально его осмотрел -- дом по-прежнему казался заброшенным, но женщину я видел впервые и тут же решил, что эта костлявая блондинка из числа посетителей Вигвама. Одета она была в ярко-желтые шорты и узенький желтый лифчик, который, впрочем, прекрасно справлялся со своей ролью, потому что прикрывать там было почти нечего. Волосы ее были зачесаны назад, падая на плечи небольшим конским хвостиком. Прислонившись к перилам, женщина смотрела в омут. Когда я остановил машину за поворотом и пошел в ее сторону, она обернулась. Лицо оказалось таким же костлявым, как и фигура -- скулы и подбородок едва не протыкали кожу, так что лицо казалось чуть ли не заостренным.

-- Это здесь вы его нашли? -- с ходу спросила она.

-- Это не я его нашел, но лежал он действительно здесь, практически под мостом.

-- Стефан был дурак.

-- Я его не знал, -- ответил я, удивляясь ее тону. В конце концов, он ведь покойник. -- Вы с ним дружили?

-- Он ни с кем не дружил, весь отдался своему дурацкому хобби.

-- Ни одно хобби не бывает дурацким, если что-нибудь дает человеку. Один мой знакомый собирает спичечные этикетки. -Нет у меня таких знакомых, но я подумал, что это неплохой пример бессмысленного хобби.

-- У него что-нибудь было? Лежало что-нибудь в его карманах?

Как ни странно прозвучал этот вопрос, я все-таки ответил:

-- Ничего, никаких документов. Неизвестно даже, кто он такой.

-- Нет, почему же, очень даже известно, -- возразила она. -- Все знают, что он Стефан. Больше никто ничего не знает, да больше и незачем знать.

Позади послышались шаги, и я резко обернулся: сзади подходил мужчина.

-- Анжела, ты же знаешь, что тебе не следует быть здесь. Что с тобой творится? Ты опять пьяна? Тебя же предупреждали, что пора с этим кончать, -- он повернулся ко мне. -- Простите, что она вас потревожила.

-- Ни в малейшей степени, -- отозвался я. -- Мы просто беседовали, и притом о весьма любопытных вещах.

Он был чуть ниже меня ростом и, наверно, чуть тяжелее, из-за своей склонности к полноте. Круглое розовощекое лицо обрамляли коротко подстриженные волосы. Довершали картину клетчатая ковбойка, синие джинсы и тяжелые рабочие ботинки на ногах.

-- Мы говорили о Стефане, -- подала голос женщина, явно стремясь смутить его и радуясь такой возможности. -- О Стефане и его дурацкоом хобби.

-- Но вам-то что до его хобби? -- повернулся клетчатый ко мне.

-- Очень даже многое. Оно кажется мне весьма любопытным.

-- Пошли в дом, -- приказал он Анжеле.

Она сошла с моста, остановилась рядом с ним и посмотрела на меня:

-- Увидимся.

-- Надеюсь, -- откликнулся я, но не успел ничего добавить, как мужчина ухватил Анжелу за руку, развернул на месте и повлек по направлению к Вигваму, даже не попрощавшись, ублюдок невоспитанный.

Многое из их перепалки осталось для меня непонятным, хотя я и догадывался, что все вертится вокруг хобби Стефана; быть может, кубическая фотография оно самое и есть? Похоже, что моя догадка верна, однако Анжела назвала хобби дурацким, а сфотограифровать Марафонскую битву -- идея отнюдь не дурацкая.

Да, о многом бы мне хотелось с ними переговорить! Как и откуда они узнали о смерти Стефана, как и откуда попали в Вигвам. Обычно посетители Вигвама прилетали в Сосоновую Излучину, а Стефан заезжал за ними на "Кадиллаке". Должно быть, на этот раз они наняли машину -- да и потом, какое это имеет значение? Если подумать, то никто не видел, как Стефан встречает гостей в Сосновой Излучне; мы просто негласно это подразумевали. Я ломал голову над этим, одновременно чувствуя отвращение к себе за то, что интересуюсь подобными глупостями; пожалуй, становлюсь таким же любопытным пронырой, как Дора.

Вытащив и собрав спиннинг, я натянул болотные сапоги и спустился к омуту под мостом.

В этом омуте водится крупная форель, но я никак не мог настроиться на рыбалку, потому что мысли о трупе Стефана, лежавшем вчера на берегу, не выходили из головы, и я время от времени непроизвольно бросал искоса взгляд через плечо на место, где он находился. Клева не было, и неудивительно: мысли о Стефане чересчур занимали меня, отвлекая от рыбалки.

Так что я покинул омут и побрел вдоль ручья -- на мелких участках прямо по воде, а в местах поглубже выбираясь на берег. Покинув сцену вчерашней трагедии, я смог сосредоточиться на деле, и успел на быстринке у небольшой заводи подцепить порядочный экземпляр ручейной форели, но не успел вовремя подсечь, когда еще одна крупная рыбина -наверно, радужная -- яростно метнулась из-под берега к плывшей по глади заводи мухе. Второй заброс по той же траектории ничего не дал -- должно быть, во время первой поклевки рыба ощутила крючок и вовсе не хотела испытать его на себе. Я забрасывал в этой заводи, где только можно, но больше клева не было. Спустившись по ручью на несколько сотен футов, я подцепил еще одну ручейницу -- чуть больше предыдущей.

Выбравшись на берег и усевшись на трухлявую колоду, я начал раздумывать, стоит ли продолжать рыбалку, пусть и не очень удачную, но принесшую две рыбины. Для ужина этого достаточно, а в хижине на столе ждет книга о Докембрии. Уходить не хотелось. Я бы еще побыл здесь -- не столько ради рыбалки, сколько ради того, чтобы держаться подальше от дома и от ожидающей там работы. Вот тут-то я и усомнился, что когда-нибудь допишу эту книгу, что вообще хочу ее написать. Черт побери, из-за нее мне дали академический отпуск, и дописать ее просто необходимо -- но я продолжал предаваться жалобным раздумьям, не в силах тронуться с места, и постепенно проникаясь уверенностью, что все лето буду уклоняться от работы по любому подходящему поводу.

Потом мне вспомнилась найденная Невиллом полянка венериных башмачков; надо будет взглянуть на них по пути. Конечно, мне это вовсе ни к чему, но еще несколько дней -- и венерины башмачки отцветут, и тогда в этом году на них уже не посмотришь. Но я просто продолжал сидеть, не двигаясь с места -- во-первых, весьма смутно представляя, где венерины башмачки находятся; судя по словам Невилла, найти их довольно легко. Но я просто оставался, где был.

Потом я гадал, что заставляло меня сидеть на этой трухлявой колоде -- ведь я мог продолжить рыбалку, вернуться в машину или отправиться искать венерины башмачки, но не стал. И вот в результате пишу этот отчет, когда должен работать над книгой.

Прежде, чем я продолжу, следует пояснить, что Оленебойный ручей расположен в глубоком, поросшем лесом овраге в ложбине между двумя круто смыкающимися холмами. Русло ручья пролегло в песчанике, но чуть выше пролегают пласты платтского известняка, хотя чаще всего деревья скрывают их от взора.