Фото битвы при Марафоне - Клиффорд Саймак

-- А как насчет вас? Откуда такая уверенность, что вы сами употребите ее содержимое во благо?

-- У нас нет иного выхода. Если бы вы видели Землю моего времени, то поняли бы, что иного выхода у нас нет. Ну да, мы летаем к звездам и путешествуем во времени -- но при всем при том по-прежднему висим на волоске. Да, мы найдем применение сокровищам капсулы, мы найдем приименение чему угодно, лишь бы спасти человечество от выхода в тираж. Мы -- конечный итог тысячелетий безрассудства и партачества, именно вашего безрассудства и вашего партачества. Как по-вашему, почему мы растрачиваем свои жизнии, отправляясь в прошлое исследовать историю? Ради собственного удовольствия? Или в погоне за приключениями? А я скажу вам -- нет, нет и нет! Мы просто надеемся уяснить себе, где и когда человечество пошло не той дорогой, надеемся по крупицам собрать факты для уяснения, как этого можно было избегнуть. Мы рыщем в надежде отыскать устраченные знания и найти им лучшее применение, чем вы. Мы просто вымирающее племя,роющееся на свалках, оставшихся нам от предшественников.

-- Вы хнычете, вы полны жалости к себе самим.

-- Пожалуй, что так. Изините. Мы изменились. Мы ушли от вашего реализма куда дальше, чем вы ушли от варварства. Каменные лица и страх перед эмоциями безнадежно устарели, как и культ грубой силы, царивший за пару тысяч лет до вас. Человечество стало иным. Нас лишили всего, раздели донага. Мы давным-давно уяснили, что не можем позволить себе роскошь насилия, кровопролитной экономической конкуренции и национальной гордыни. Мы не такие, как вы. Я не говорю, что мы стали лучше, просто мы отличаемся от вас, и наше мировоззрение отличается от вашего. Если нам хочется плакать -- мы плачем, если хочется петь -- поем.

Я не проронил ни слова, продолжая молча смотреть на него.

-- А если вы оставите капсулу себе, -- вновь заговорил он, -- что вы с ней сделаете -- не ваше общество, а вы лично? Кому вы ее отдадите, кому расскажете о ней? Кто согласится выслушать ваш рассказ? А сумеете вы стерпеть почти нескрываемое недоверие и смех? Вам придется дать какие-то объяснения -- видимо, пересказать то, что я вам изложил. Сможете ли вы после этого взглянуть в лицо своим коллегам и студентам?

-- Полагаю, что нет, -- ответил я. -- Нате, заберите эту чертову штуковину.

Он торопливо принял капсулу.

-- Огромное вам спасибо. Вы заслужили нашу благодарность.

Внутри у меня все оборвалоось, мысли путались. "Боже мой, -думал я, -- держать в руках вещь, способную перевернуть мир -- и отдать ее за просто так!" Я вынужден был отдать капсулу, не мог я ее не отдать, ибо бессмысленно даже надеется, что в наше время она найдет применение, хотя и смириться с этим трудно. Если бы я мог отдать цилиндр кому-то другому, а не этому хамоватому типчику, мне было бы легче. Не знаю, отчего у меня возникла такая неприязнь к нему -- я даже не задавался вопросом,чем он меня отталкивает. А потом внезапно все стало на свои места. Нас разделяет слишком много столетий, отсюда и неприязнь. Он тоже человек, но совсем не такой, как я. Время провело грань. Не знаю, сколько прошло между нами лет, я даже не спросил его об этом, сам не пойму, отчего. Времена меняются, люди меняются, и эти накладывающиеся взаимно изменения сделали нас абсолютно несхожими.

-- Если вы зайдете в дом, -- предложил он, -- я найду чего-нибудь выпить.

-- Идите вы к черту! -- отозвался я.

Он сделал было шаг к выходу, но снова обернулся:

-- Не могу просто взять и уйти. Я прекрасно понимаю ваши чувства. Я наверняка не нравлюсь вам, и, честно сказать, мне тоже до вас и дела нет. Но вы оказали нам огромную, пусть и невольную услугу, и я испытываю глубочайшую благодарность. Помимо всего этого, мы просто люди. Торнтон, пожалуйста, не срамите меня. Пожалуйста, позвольте мне роскошь быть порядочным по отношению к вам.

Я буркнул что-то невразумиительное, но встал, собрал инструменты и последовал за ним.

Когда мы пришли в Вигвам, Анжела полулежала в кресле, а на столике рядом стояла бутылка виски. Увидев нас, Анжела с трудом стала на ноги и помахала полупустым стаканом, расплескивая спиртное на ковер.

-- Не обращайте на нее внимания, -- попросил Чарльз. -- Она просто расслабляется.

-- Черт, а ты на моем месте не расслабился бы? -- буркнула она. -- Столько месяцев выслеживать и таскаться за Вийоном по всем парижским борделям в пятнадцатом веке...

-- Вийон, -- полувопросительно повторил я.

-- Ну да, Франсуа Вийон. Вы о нем слыхали?

-- Да, слыхал. Но зачем...

-- Спроси у главного умника, -- указала она на Чарльза. -Это он у нас все выдумывает. Он сказал, этот человек опередил свой век. Мол, найди этого Вийона, гения, опередившего время. Дескать, в его веке гениев было мало. Мол, почерпни у него мудрости, выведай, каков он на самом деле. И вот я его нахожу, а это всего лишь грязный поэтишко, ворюга, донжуан и волокита, дебошир и уголовщина. Люди прошлого -- толпа похотливых ублюдков, и ваши современники ничуть не лучше своих предшественников. Все вы -- толпа похотливых ублюдков.

-- Анжела, -- оборвал ее Чарльз, -- мистер Торнтон -- наш гость.

Она резко обернулась.

-- А ты -- где был ты, когда я продиралась сквозь смердящий, развратный и непристойный средневековый Париж?! Сидел в уютной монастырской библиотеке где-то на Балканах, этакий ханжеский святоша, да еще и высокомерный вдобавок ко всему, рылся там в старых пергаментах в поисках едва уловимых намеков на следы чего-то этакого, хотя чертовски хорошо знал, что этого никогда не было.

-- Но, дорогая моя, -- возразил он, -- это существует. -- И положил цилиндр на стол около бутылки.

Она уставилась на цилиндр, слегка покачиваясь, а потом сказала:

-- Значит, ты ее нашел, сукин ты сынок, и теперь можешь вернуться и и царить над всеми, доживая остаток жизни в роли того самого гада, который наконец нашел капсулу. Одна польза от всего этого: команда избавится от тебя, и то ладно.

-- Заткнись, -- бросил Чарльз, -- это не я ее нашел, а мистер Торнтон.

Она перевела взгляд на меня.

-- И откуда ж вы про нее узнали?

-- Я рассказал, -- пояснил Чарльз.

-- О, просто великолепно! Значит, он знает и о нас?

-- Он и так знал. Мне кажется, и мистер Пайпер тоже. Они нашли один из кубиков Стефана, а когда самолет сбил припаркованное седло Стефана, оно упало во двор мистера Торнтона. Дорогая, эти люди отнюдь не глупы.

-- Вы очень любезны, -- кивнул я ему.

-- Да и шериф тоже, -- добавила она. -- Он тут приходил вынюхивать вместе с этими двумя.

-- Вряд ли шериф знает, -- ответил я. -- Он не знает ни о кубике, ни о седле. Он видел только вон то сооружение и решил, что это какая-нибудь игра.

-- Но вы-то знаете, что не игра?

-- Я не знаю, что это.

-- Это карта, -- объяснил Чарльз. -- Показывает, где и когда мы находимся.

-- И все остальные, посмотрев на нее или другую такую же, знают, где остальные. Вот это мы, -- указала Анжела.

Мне это казалось совершенно бессмысленным. Непонятно, зачем им такая карта, ни как она работает.

Анжела подошла ко мне и взяла за руку.

-- Смотри вниз, смотри в ее центр. Давай подойдем ближе и посмотрим в центр.

-- Анжела, -- окликнил Чарльз, -- ты же знаешь, что это запрещено.

-- Боже милосердный, ему ведь причитается! Он нашел этот вонючий цилиндр и отдал тебе.

-- Послушайте, -- вмешался я, -- не знаю, что происходит, но увольте меня от этого. -- И попытался выдернуть руку, но Анжела не отпускала, впиваясь ногтями в мою кожу.

-- Ты пьяна, ты снова пьяна, и не соображаешь, что говоришь. -- По тону Чарльза чувствовалось, что он ее боится.

-- Да, пьяна, но уж не настолько. Достаточно пьяна, чтобы стать чуточку гуманней. Достаточно пьяна, чтобы стать чуточку великодушнее. -- И приказала мне: -- Вниз. Смотри вниз, в центр.

И тогда я, Господи, помилуй, посмотрел в центр этого дикого сооружения. Должно быть, я надеялся этим ей угодить и тем положить конец неловкой ситуации конец. Но это лишь предположение, теперь я уж не помню, чего это ради посмотрел туда. Позже я даже гадал, не ведьма ли она, потом спросил себя, что такое ведьма, совсем запутался в поисках определения и остался ни с чем -- но это было позже, а не в тот момент.

Словом, я поглядел туда, но не увидел ничего, кроме клубящегося тумана, только туман был не белый, а черный. Мне он чем-то не понравился, было в его кружении что-то пугающее, я хотел было отступить назад, но не успел сделать и шага, как черный туман будто взорвался и поглотил меня.

Реальный мир остался где-то позади, я словно лишился тела, превратившись в чистое сознание, повисшее в черноте вне времени и пространства, среди всеобъемлющей пустоты, где не было места ни для чего, кроме моего с Анжелой сознания.

Ибо она была по-прежнему рядом со мной, даже среди этой черной пустоты, и я по-прежнему ощущал ее ладонь в моей, но даже чувствуя прикосновение, понимал, что это не рука, ведь ни у меня, ни у нее рук не было. И стоило мне мысленно произнести это, как я сразу же понял, что ощущаю не ладонь, а присутствие Анжелы, эссенцию ее бытия, понемногу проникавшего в мое, словно мы перестали быть отдельными личностями, каким-то неведомым образом слившись в единое целое, сделавшись настолько близкими, что утратили собственную индивидульность.