Самозванцы - Сантьяго Гамбоа

Все эти откровения в сочетании с тем обстоятельством, что уже была начата вторая упаковка из дюжины банок пива, навели Гисберта на мысль: «Лоти действительно видел это?» Можно было побиться об заклад, что он был бы не в состоянии пережить подобное зрелище. И уж тем более бесстрастно описывать этот кошмар. Было что-то, что ускользало от Гисберта и было недоступно для понимания; он полагал, что нельзя рассказывать о зверствах, когда человек демонстрирует худшие стороны своей натуры; точно также непередаваемы мистические видения, те признаки присутствия непостижимого лика Господня, о котором пишут некоторые поэты. Но такая точка зрения Гисберта была результатом чтения, а не личного опыта. «Что ты знаешь о жизни, герр профессор?» — ехидно осведомился внутренний голос, который, несомненно, был в курсе того, что у Гисберта оставалась всего одна жестянка пива, а в глубине души уже зарождалась мысль осушить к тому же одну крошечную бутылочку виски из мини-бара. Не успев зародиться, эта идея была реализована: чтобы растянуть наслаждение родным, благотворным вкусом «Кениг пилсенер», Гисберт, съежившись, открыл дверцу, достал флакончик «Джонни Уокер» с черной этикеткой и налил его в стаканчик для зубных щеток, заботливо поставленный в ванной. Профессор с благоговением относился к писателям, однако в данном случае у него возникло слишком много вопросов. Ведь речь шла о дневнике; автор не ставил перед собой никакой определенной цели, описывал повседневную жизнь и реальные события, подчас даже не связанные между собой, наполняя образами свое повествование. «Это жизнь, герр профессор, жизнь», — не унимался внутренний голос, и тогда Гисберт взял трубку, набрал номер ресепшн и на достаточно чистом французском языке попросил как можно скорее принести еще немецкого пива, пообещав хорошие чаевые.

Он задался решением новой теоретической проблемы, а именно проблемы описания жизненного опыта. Сколько писателей рассказывают правду, подразумевая под правдой именно то, что испытали, обоняли, трогали сами? Так, так… Селин пережил две войны, был солдатом, медиком, его посадили в тюрьму за распространение антисемитских памфлетов. Источник его книг — его судьба. Генри Миллер, житель того самого города, который бурлил и за окном Гисберта, тоже пережил многое; подхватил гонорею (очищение, как он сам называл эту болезнь) и в конце концов написал об этом. Жизнь, жизнь… О ней писали Пруст и Манн. Короткий стук в дверь отвлек его от размышлений. Гисберт с досадой взглянул на часы, предполагая, что вернулась Юта, а значит, времени подумать совсем не осталось. Однако было еще рано, и в дверях возник официант с двумя упаковками обожаемого пива. Профессор распечатал баночку, допил оставшееся виски и вновь уселся, погасив свет, так как был убежден, что полумрак — самая подходящая обстановка для раздумий.

Первый же глоток холодного и пенного пива дал новый импульс его мыслям. Он подумал о Сальгари и Жюле Верне: они не описывали реальность, они выдумывали. Их книги не отражение пережитого. Но разве то, что является плодом нашего воображения и интеллекта, не есть тот же жизненный опыт? В этом и заключалась суть вопроса. Мечты, идеи и вымыслы, которым люди предаются для того, чтобы как-то разнообразить серость будней, — разве они не реальны? Это было весомым аргументом; ведь в конечном счете вся его жизнь проходила среди книг. Из-за постоянного сидения над книгой его спина стала сутулой, глаза привыкли к свету ламп и приятной полутьме читальных залов. Он был пленником собственного разума, словно дом без дверей, в котором всего два балкона, откуда можно видеть улицу, но нет возможности общения с теми, кто по ней идет.

Звук часов и клочок пивной пены, упавший на рубашку, утвердили его в мысли о том, что обычная мирская жизнь тоже чего-то стоит. А почему бы и нет? Странно, сказал себе Гисберт. Ведь, несмотря на его высокое мнение о самом себе, футбол, это болезненное юношеское увлечение, когда-то доставлял ему немалое удовольствие, а следовательно, даже помесить ногами грязь порой оказывалось совсем неплохим занятием. Сам Камю играл в футбол и даже признался однажды, что в его жизни не было ничего более занимательного, чем хороший гол. Быть может, думал Клаус, в его жизни слишком мало настоящих событий; и мог бы он, подобно Лоти, написать собственный дневник? Он припомнил кое-что касательно этого вопроса: классификацию человеческих характеров, предложенную французским психологом Рене Лезанном. Все люди делились на три типа: нервные, сентиментальные и спокойные; каждый из этих типов включал в себя две разновидности — активные и пассивные. Согласно Лезанну человек, ведущий дневник, — типичный представитель «нервного пассивного» типа. Раньше Гисберт не задумывался над этим, теперь же ему пришло в голову, что его дневник мог бы стать чем-то вроде судового журнала, средоточием мыслей, идей и отвлеченных понятий, чем-то напоминающим произведения Гомбровича. Интересно было бы поэкспериментировать. Но как это сделать? Страницы дневника Лоти, едва различимые в полумраке, жгли руки. Быть может, в шестьдесят лет наконец настало время изменить жизнь? «Жизнь, жизнь, — да что ты понимаешь в жизни, герр профессор», — надрывался внутренний голос, этот книжный червь, просыпавшийся в мозгу Гисберта в те моменты, когда сознание профессора было возбуждено алкоголем.

Чуть позже открылась дверь, и он зажмурился от света, зажженного Ютой. Ее щеки пылали.

— Ты пропустил презанятный спектакль, герр профессор, — сказала она с благоговением. — Надеюсь, ты не слишком много выпил.

— Завтра мы возвращаемся в Гамбург, дорогая, — не глядя на жену, ответил он. — Я должен готовиться к поездке.

Она сделала удивленные глаза.

— К поездке?

— Да, ты ведь слышала.

— Но… куда?

— В Пекин.

ГЛАВА 4

Человек, который прячется в сарае (II)

Вчера ночью я слышал какой-то шум в самом темном углу и решил спрятать сумку под одежду. Лишь после этого удалось ненадолго задремать. Проблема в том, что, как мне сказали, врагом мог оказаться любой. Кто угодно. Как говорится, один, другой, третий… Однако пока я никого не заметил. Членами секретной организации «Белая лилия», которым приказано любой ценой отыскать то, что я прячу, являются и мужчины, и женщины различного рода занятий. Служащие, таксисты, парикмахеры, даже члены коммунистической партии. Враг незримо приближается в неведомом мне обличье. Он невидим, но он существует. Похоже на борьбу с абстракцией. К примеру, с мыслью о чем-нибудь плохом. С тем, что есть и снаружи, и внутри нас; с тем, что разъедает и разрушает то, чем мы являемся и какими хотели бы быть; и с тем, что подчас становится низким стимулом, придающим силы. Зачем существует зло? Я, обычный служитель церкви, с почтением относящийся ко всему таинственному (кстати, открою свою тайну: я священник и ношу сутану), не могу ответить на этот вопрос. Единственное, что я смог сделать во время своего одиночного заключения, — написать эту молитву.

Господи, я здесь,в тишине и одиночестве,хочу спросить у Тебя одну вещь.Задать смиренный вопрос.Я и сам человек смиренный.Вот мой вопрос:для чего создал Ты зло?Прости меня за невежество,если все было в руках Твоих,зачем Ты это сделал?Я не осуждаю, нет, упаси Господи.Просто не могу постичь помысла Твоего,и вот подумал: я нахожусь в одиночестве,и это подходящее время, чтобы спросить.Конечно, Твой ответбуду знать лишь я.Сказанное Тобой очень важно для меня.И я совсем, совсем не спешу.Мои врагипока не нашли меня.

Наверное, это паранойя, но я решил держать сумку при себе даже днем. Так она будет ближе ко мне — плоть от плоти моей. Не знаю, кто автор, но они преклоняются перед манускриптом. В нем заключена, помимо некоторых правил буддизма и описания серии упражнений, основа основ их учения. Именно по этой причине им нужно отыскать рукопись. Любой ценой. Она была утеряна в прошлом столетии, когда над ними учинили кровавую расправу и зверски казнили их лидеров. Я нахожусь здесь недавно, и мне известно всего лишь, что тогда тайное общество называлось «Кулак во имя справедливости и согласия», а позже они стали известны как «боксеры». Конечно же, они восхищались творчеством некоего писателя. Такое распространено в подобных сообществах. К примеру, вьетнамские каодаисты обожают Виктора Гюго, а некое секретное общество Южной Кореи преклоняется перед экономистом-спекулянтом Соросом.

Мои преследователи хотели отметить окончание века возвращением утерянной рукописи, дабы с ее помощью вдохнуть в секту новую жизнь. Долгие годы они считали, что текст безвозвратно утерян, однако теперь им было известно, что он все же существует благодаря оплошности. Роковой неосторожности из тех, что происходят по чистой случайности и влекут за собой настоящие катастрофы. Манускрипт покоился на полках архива французской католической церкви в Пекине, куда был передан после того, как посольство Франции переехало в новое здание. Я не знаю, как текст попал в руки представителей тогдашней французской миссии, ответ ускользает от меня. Мне известно лишь то, что он находился там, на запыленных библиотечных полках, а позже был передан в одну из церквей. А роковой неосторожностью, о которой я уже говорил, явилась простая мелочь: безвестная студентка-филолог искала какие-либо сведения по истории миссионерства, И служащий проводил ее в тот самый архив, где они пробыли несколько часов. Когда они обедали в трапезной, девушка среди многих удивительных вещей, обнаруженных ею в архиве, упомянула и о манускрипте (причине моего пленения). В тот самый момент рядом оказался уборщик — юноша мыл полы. Он выкрикнул название рукописи и, сказав служащему, что тот владеет некоей святыней, которая не принадлежит ему, стремглав умчался прочь.