Атом - Стив Айлетт

— Перфорировать его, мистер Кэндимен? — спрашивает Джоанна, высовывая язык.

— Правда, Джоанна, успокойся. Понаблюдай за Джоанной, мистер Атом, когда он думает мысли, громадные и медлительные, как империи. Пена у него на губах — сливки мировой мудрости. На чём мы остановились?

— Мы обсуждали пулю. Похоже, я буду иметь удовольствие её присутствия в моём сердце.

Кэндимен издаёт жирный смешок.

— Ну вы и парень, сэр, вот так так! Я едва могу оторвать взгляд от вас. Выдающаяся личность.

— Ты чего, не понимаешь? — пищит Туров в пароксизме гнева.

— Туров! — рявкает его хозяин. Туров стоит, истекая слабостью. Кэндимен поворачивается к Атому.

— Теперь, сэр, к вопросу о мозге — я охотился за ним от Праги и Танжера до древних дорог Нью-Орлеана. А теперь я подобрался к нему настолько близко, что заполучу его любыми средствами.

— Средства — действенное слово.

— Преступление — развивающееся понятие, сэр, — объявляет Кэндимен с вялым видом. — И оно должно развиваться со временем.

7 — Возвращение домой

— Этот джентльмен звенит, как натянутая струна, — говорит Атом Мэдисон, когда они бродят по больнице. — Ледяная генеалогия. Англо. Большой человек, но падающий цветок располосовал его щёку. Пытался протолкнуть мне какую-то трансцендентную сделку, но в его истории больше дыр, чем в резиновой женщине. Дело принимает странный оборот.

— Не переживай за Джеда, Тэфф. Он всегда выходит сухим из воды.

— Ты взяла сферический охладитель? Вряд ли банда предоставит нам необходимое оборудование, и не в наших интересах, чтобы он перегрелся. Помнишь, когда он залез в тропический бак за стойкой в Клубе Церис?

— Ага. У той японской бойцовской рыбы не оставалось и шанса. Но красный вписался в дизайн.

Войдя в комнату Блохи, они обнаруживают, что тот встречается с Близняшками Кайер.

— Привет, тенемальчик, привет, инфодевочка, — говорят обе в унисон. Эти лысые, как бутылка, милашки — не настоящие близнецы, а случайные клоны. Настоящая девушка Кайер оставила след крови на месте преступления, и копы запустили цепную реакцию полимеразы, чтобы показательно увеличить величину образца ДНК. Техника похитили, в результате реакция протекала около месяца и вылилась в целую новую девушку, которая пробила себе путь наружу из участка.

— Осторожней с этой улыбашкой и её двойняшкой, Блоха, они оторвут тебе по яйцу, засунут в ноздри и ударят в нос.

— Правда? — спрашивает Блоха, светлея лицом и опускаясь на стул.

— Блоха претендент, мистер Тэффи, — говорят Близняшки, выталкивая Атома и Мэдисон. — В карантин.

Близняшки — криминальные дизайнеры, они тащатся от измышления новых преступлений. Они пришли в госпиталь, заподозрив, что пересечение этерики Нады Нека и слюнявчика Блохи создало новое нарушение. Их интересуют не добрые дела, влипшие в конфликт с петлями закона, или старые злоупотребления, усовер-шенствованные по моде, а только полноценно новые и оригинальные образцы, по ту сторону семи грехов.

— Между разбитым окном и уложенным народом, — наговаривают Близняшки, — лежит жестокая история.

Дверь хлопает за спиной Атома и Барбитур. Неуязвимая, как дым, Мэдисон выуживает аморт, когда они отправляются прочь.

— Как они тебя освободили, когда ты стоял в повестке?

— Предпочёл бы не вспоминать.

— От меня не скроешь, Тэфф. Слышала, они отымели тебя, как рабочую пчелу.

Атом не теряется.

— Я был молод, мне нужен был мёд.

— Признаю, они сладенькие. Готов?

— Рука перезаряжается в ядре, — говорит Атом, слегка смущённый. — Ты не будешь напрягаться, детка?

Мэдисон вытаскивает что-то из-под плаща — похоже на старую пудреницу. Временная бомба.

Глаза так близко посажены, что сливаются, как двойной желток — это Шив следует за Китти Стиклер сквозь дождь. Был момент, когда он потерял её перед выставкой манекенов, но лезвие его ножа трепещет в её сторону, подобно иголке компаса. Он жаждет успокоить копьё в её сердце.

— Я не как другие, — шепчет он. — Я вижу тебя всё время. — Она настоящая куколка, положи её горизонтально, и её глаза закроются. — Будешь ли ты рыдать настоящими слезами, Китти? — шипит он и переходит дорогу по направлению к ней.

Джед Хельмс нестройно молотит по клавиатуре чёрного пианино.

— Эй, Термидор, что я делаю? — Он увлечённо развивает тему. — Ну что? Что я делаю?

Термидор пристально смотрит назад.

— Изображаю рыбу-фугу, — вопит Хельмс. — А? Изображаю рыбу-фугу! — И он плещется смехом.

— На кой мне это надо? — говорит Термидор, поворачиваясь к Наде Неку. — На кой мне в жизни нужна пианисторыба?

— Вы имели в виду „рыбу-пианистку”, босс.

— Нек, я уважаю тебя как мужчину, но как убийца ты от меня ускользаешь. Что случилось с кармой оружия? Я стану голым скелетом раньше, чем поставлю свою жизнь на огонь-по-проводам. Что с тобой и прочими софтострелками, а? Слизняки с гаснущими искрами сознания? Что ещё у них есть — блоки стимпаков? Специальные пули для жертв с развевающимися волосами? Почему бы тебе не закупаться в Револьверной Хижине, как Карл Баноффи?

— Баноффи брюзга.

— Спроси брюзгу про причину и следствие, Нек, он тебя удивит. Я пошлю Карла за парнем с модальностью ЧД. Называй это слабостью. А сейчас я ухожу.

Баноффи тенью крадётся за Атомом по улице Струны к Валентайн. Сегодня он выбрал «Гарри Магнум» в правую и «Бульдог Спешиал» в левую — два орудия.44 калибра даже без распознающей рукояти, хотя он настроил отдачу на Гарри, чтобы его не вертело волчком, когда он палит с двух рук. У Баноффи на костяшках правой руки вытатуировано слово КОСТ, а на левой — ЯШКИ. Его мать верила, что хороший способ научить маленького Карла читать — налепить на всё ярлыки. На лбу у него написано ЛОБ, на шее — ШЕЯ и так далее. Даже его веки подписаны, хотя как он должен смотреть на эту надпись — тайна для многих. Баноффи объясняет людям, что сроду не способен ни читать, ни понимать их смех.

Он поставил свою ярость на службу группировке, но тайком боится, что эта ложная установка однажды перетянет его в болото неизбежных сожалений. Без во-одушевления он нацеливает «Магнум» и «Хартию» в спину Атому и замечает, что тот что-то бросил — вроде как пудреницу. Тротуар взрывается, как пуля в печенье.

Пудреница — мина с двухчасовой петлёй, которая гоняет жертву по кругу через одни и те же часы, раз за разом, до предустановленной точки выхода. До того как манипуляции со временем ушли в подполье, полиция разрабатывала мины как средство провокации; обнаружив, что тяжесть их деяний стирается вместе с собственно деяниями, даже тишайшие граждане вскоре взрывались в безрассудном неистовстве яростного насилия. Мины, установленной всего на дюжину циклов, вполне достаточно, и когда времени давали течь дальше, арестованный подозреваемый дико ржал в убеждении, что оно сейчас опять прыгнет назад.

Карл Баноффи, однако, сделал бодрую карьеру на этом насилии, каждый день выстреливая в пулях собственный вес. Когда он обнаруживает, что вновь сидит в Крепости и слушает приказ отправить сыщика в ящик, и когда через два часа он снова там же, и снова, и снова, он начинает взрываться.

— Босс, я уже порос бивнями, пытаясь убрать его, — всхлипывает он.

— Но я только что отдал тебе этот приказ, — хмурится Термидор. — У тебя все дома?

Карл решает пройтись по парку О’Хара и сидит на лавочке, разглядывая птичек, когда снова оказывается в Крепости и слушает приказ перфорировать Атома. Это происходит раз за разом. Иногда Карл забивает на Атома и идёт обедать в «Шустрый Маньяк». Иногда прикалывается над Термидором или хором повторяет за ним каждую фразу. Однажды он застрелил Термидора. Однажды даже застрелил Атома. В другой раз — прошёлся по Крепости и всех перебил. Тоска смертная. Однажды его застрелил Нада Нек, и после провала в пустоту он вновь сидит и слушает приказ Термидора убрать Атома.

Он начал ходить в кинотеатр на улице Музы — смотреть там конец и начало фильма «Зевота — Убийца Вампира», зная не только то, что будет дальше в фильме, но и в зале, и в окружающей области. После трёх сотен циклов он хорошо выучивает назначенные два часа, его больше не раздражает регулярный повтор момента приказа Термидора, — он просто встаёт и возвращается к делам. Он так и не увидел середину «Убийцы».

Но он может открыть книгу в любом месте, а рядом с Крепостью стоит «Библиотека на Улице Цепей». За следующие двести циклов он поглощает три книги, выходя из Крепости каждые два часа и отправляясь продолжать там, где его прервали. Одна — «Ударь Сержанта» Эдди Гаметы, в которой Гамета говорит о «беспечной неуязвимости, в которой нас убедили, и мы чувствовали себя детьми в противо-положность нашим точным воспоминаниям о времени». Другая — «Итоговая Диета», исследование степеней разложения трупа. Третья — «Стремительность Халявы» Леона Вордила, в которой протагонист — простая анатомия, движимая ужасом. «Дайте мне любое общее высказывание, — заключил Вордил, — и я усовершенствую его до безобразия». У этой темы оказались безумные параметры — это поглотило его воображение. Он смеялся, и сам не знал, почему.