Новый Мир ( № 10 2010) - Новый Мир Новый Мир

— Кух подходил ко мне сказать, что поменял “Дисциплину” на 80-го Манфреда Манна, правда голландского, и ему двадцатку добили, — откликнулся Нюх. — Он на нее юговского “Дженезиса” взял в коллекцию. Куда он делся, когда все побежали, я не видел.

— Так все-таки что с Кухом?

— У кого есть двушка, надо Оленьке позвонить. Может, он дома застрял.

Двушка нашлась, но не Кух.

Оленька перепугалась, хотя об облаве ей не сказали. Пошли на откос. Кух лежал без движения недалеко от кучи. За раскидистой березой. Реанимационная машина приехала через полтора часа.

Кух открыл глаза и увидел Оленьку. Она всю ночь просидела в коридоре, то и дело заглядывая в палату. У Куха было сломано два ребра, острый край одного из них задел то, что не надо было бы задевать. С левой рукой тоже было что-то не то, вроде трещина. От болевого шока случилась кома.

Открыв глаза на следующий день, Кух вспомнил все. Чугунная толпа сбила хронопа. По нему пробежало человек двести, точнее он не мог сказать. Потом к нему подошли менты. Любое движение приносило боль, Кух просил вызвать “скорую”. Менты “скорую” не вызвали, но добавили. Один воткнул свой говнодав в грудную клетку. Двое других не только не оттащили товарища, но тоже воткнули в Куха свои говнодавы. На этом они не остановились. На свист подбежали собаки. “Куси!” — натравливал первый говнодав.

— И удивительно, в этот момент я придумал строчку — “Сержант Пеппер, живы твои сыновья!”, — сдавленным голосом рассказывал Кух, когда в следующий вечер все хронопы были уже в сборе. — Эта фраза сразу возникла как припев, она точно встала на белом листе, который поплыл в мозгу. И послушайте, я к ней и куплет уже придумал. Ну, кто, — он посмотрел на Буха и Брюха, — кто музыку сочинит?

Кух был лишен слуха и писал только тексты. На “Домашнем аквариуме” мелодии на его слова сочиняли Бух и Брюх. Не дожидаясь ответа, автор стал наговаривать куплеты:

Его атрибутика не для простых,

Он ищет на крышах людей.

И он, улыбаясь, снимает цилиндр,

Где спят шесть его сыновей.

Они похожи на тыщи других,

Бренчащих на старой доске,

И к ним ты сегодня пришел погостить,

Сегодня они твой оркестр.

Сержант Пеппер, живы твои сыновья!

В палате лежало еще два мужика, один у окна, другой — напротив Куха, у стены, оба оторвались от книг и сна. Вслушивались в треп хронопов. После того как Кух закончил чтение, случилась такая тишина, что было слышно, как молекулы идут в порт назначения.

Из дневника Алюни

Чудовищно! Хронопы на куче попали в облаву. А ведь Дрюня знал о ней, но предупредил меня слишком поздно. Досталось почти всем. Брюха и Буха отвезли в отделение. Каким-то бесом там оказался мой папа, вел их допрос. Родитель опустился до того, что наказал Брюху, чтобы он прекратил наши с ним отношения. Не могу найти объяснения — отец не хочет счастья для дочери. Может, он меня сосватает за своего Скумнякова?

Да что я все о себе. Бедного Куха во время облавы всего переломали. Два мента-упыря, видя, что он лежит беспомощный, сняли с него очки (у Куха минус 6) и со смаком раздавили их. У Брюха после посещения больницы лица не было.

Сухарев сидел в своем кабинете и читал рапорт о разгоне кучи. Взгляд пескаря упал на стопку пластов, изъятых на последней облаве. Он отобрал себе всего два десятка или около того, зато чистеньких, вчера-позавчера вскрытых, некоторые еще в слюдяных гондончиках. Тут были итальянские кастраты, и нью-йоркское диско, и немного умеренного рока вроде Джо Коккера, и битлы. “Револьвер” раньше не попадался — Дрюня будет рад.

Пескарь набрал домашний номер. Сын оказался дома. Сухарев посмотрел на часы — полшестого.

— Дрюня, я тут нам “Револьвер” битловский нашел. Ты все меня просил. Отыскал для тебя! Не совсем новый, но по состоянию не хуже остальных наших битлов.

Полковник перешел к главному:

— Слушай, мы сейчас за хронопов всерьез беремся. Хотел спросить у тебя — как ты думаешь, зачем им все это? Они же — скажу высоко — вполне просвещенные молодые люди, все в институтах, читают книги, некоторые завели семьи. Я хочу сказать, не грузчики же они, не дворники, зачем роптать? К чему все эти песни? Зачем жизнь ломать себе? Работайте себе инженерами, строителями, учителями — как мы. Даже в наше ведомство я бы некоторых из них пригласил. Собственно, мы им предложили сотрудничество, как первый шаг к лояльности, но нет ответа. Уворачиваются. Презрительно смотрят.

Дрюня не перебивал, хотя сильнее всего на свете жаждал окончания монолога. Отца иногда тянуло на риторику. В молодости он, возможно, ощущал себя прогрессивным, новатором, снобом даже. Ему казалось, что такие, как он, вот-вот займут места на московском верху, и тогда его обязательно заметят, к себе позовут, и заживе-о-о-ом! Не позвали и не зажили, и он как-то скис. Живем-то не бедно, но ему хотелось чего-то большего.

—Зачем им эти выпады против Афганистана? Против войны? Плюют же против ветра. Ответь мне.

— Пап, спроси у них сам…

— Ты же с Брюхом учился пять лет, вы дружили. Вместе выпивали — я без претензий, было ведь? Чего он добивается? Понимает же, что не дадим мы ему выехать в Ленинград, не дадим записаться у французов, не дадим! И выступать в Горьком не дадим. И песни не залитуем.

Пескарь вдруг разозлился. Ему казалось несправедливым — он тут борется с сорняками, а собственные дети не на его стороне. Даже не то что не на его стороне, но, увы, дружат с теми сорняками. Пескарь прощал им легкие детские бунты — сам такой был, но вроде они уже не дети.

— Пап, жду дома с “Револьвером”. — Дрюня сделал попытку свернуть разговор в тряпочку.

— Так ты мне не ответил.

— Пап, если ты о Брюхе… Наверное, просто он живет не так, как ты бы хотел, чтобы он жил. Не по кальке. Поет не в общем хоре. Для него настоящая жизнь — не инженерная работа, а эти песни, встречи с друзьями, тусовка. И песни его мне нравятся — если начистоту. Не все, но многие.

— Но почему? Ведь за инженерство он получает деньги, именно за эту работу он в будущем получит квартиру, путевки, ну я не знаю, блага! А за его песни ему достанется только по почкам, и с каждым разом все больнее. И никаких благ! Хоть ты с ним, что ли, поговори.

— Нет уж, уволь. Мне его песни нравятся. Я бы хотел, чтобы он и дальше их писал. И чтобы хронопы существовали.

Пескарь захлебнулся возмущением:

— Ты сошел с ума! А Алюня сошла с ума дважды. Я ее с таким трудом устроил к нам в контору. Выбил для нее ставку переводчицы. Такой ставки раньше не было. Где еще после иняза она больше получит? И она влюбилась в этого бездарного певуна.

Алюня после иняза по протекции отца работала в секретариате и была довольна работой. Не пыльно. Платили нормально. Она, впрочем, и не задумывалась, что это КГБ.

Дрюня решил прибегнуть к метафоре:

— Пап, помнишь, ты нам рассказывал притчу о приходе боевого слона в город слепцов. Тот, кто потрогал ухо слона, сказал, что слон — нечто большое, широкое и шершавое, как ковер. Тот, кто ощупал хобот, сказал, что слон похож на прямую пустотелую трубу, страшную и разрушительную. Ощупавший ногу и ступню возразил, что слон могуч и крепок, как колонна. Вот и ты ощупываешь хронопов однобоко.

— Вообще абсурд! — Пескарь в отчаянии бросил трубку.

Он даже не злился, а был оглушен. Стараешься для них, стараешься…

А небесный кит уже готовился нахлобучить на свою голову шапку луны.

Название “Хроноп” предложил Кух

Год 1983-й, май

Название “Хроноп” предложил Кух.

Той весной хронопы плотно сидели на латиноамериканском магическом реализме, как с писаной торбой носились с Маркесом, Борхесом, Астуриасом, Карпентьером. И естественно, с Кортасаром, тем более у него было прекрасное имя — Хулио. Только что вышел томик из серии “Мастера зарубежной прозы” с романом “Выигрыши” и “Историями о хронопах и фамах”.

Другие названия даже не обсуждались.

“А что мы будем делать?” — спросил один. “Где возьмем инструменты?” — спросил другой. “Где будем выступать?” — спросил третий. “О чем петь?” — спросил четвертый. “В каком стиле?” — спросил пятый. “Конечно, в новой волне!” — ответили все разом. И полезли в карманы. Загоношились с мелочью. Решение такой крутизны нужно было срочно обмыть. Выпив, стали выдумывать друг другу клички. Все же отдавали отчет, что играть рок в гетто под своими именами — суицид.