На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2) - Александр Кононов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Охотней всего ставят на ксендза Делюля - в свои дни он чуть ли не всегда первым отправляется на урок, заметая пол длинной, как юбка, сутаной и сладко улыбаясь во все стороны, даже если вблизи него - одни голые стены. Хорош еще Пал Палыч - редко запаздывает.
- Это лысенький, с кудерьками вокруг лысины? Со стеклышками? Мухин.
- Ну да. А уж на попа, я тебе скажу, ставить - просто гроб! Поздней всех выползает.
- А пятаки зачем?
- Можно и по три копейки. Наконец, по копейке можно.
- Да зачем все-таки?
Дерябин оглянулся по сторонам и прошептал:
- То-та-ли-за-тор. Понял?
Гриша ничего не понял, но кивнул головой, чтобы не уронить себя в глазах человека, который - пусть побежденный в бою - был все-таки куда старше его.
- Можно и по копейке. Третьеклассники - те ставят по пятаку. Деньги собирают в кучу, кладут на подоконник. Скажем, ты поставил пятак на Голотского. И - ура! - Голотский раньше всех вышел после звонка в коридор. Значит, ты и забираешь всю кучу. Если на Голотского ставили двое, стало быть, делите выигрыш пополам... Нет, на инспектора двое не поставят, сказал, подумав с минутку, Дерябин, - а на ксендза желающих много. Я вот все и думаю: если в третьем классе так играют, почему нельзя в первом?
- А в приготовительном?
- В приготовительном... нет, там не выйдет.
- Почему?
- Надо, чтоб в классе все ребята хорошо знали друг друга. Надо прожить вместе, ну, хоть зиму. А разве ты всех знаешь у себя в приготовительном? Можешь за любого поручиться? Руку отдать на отсечение?
- Как это - руку на отсечение?
- А так: если выдаст тот, за кого ты поручился, тебе полагается отсечь руку прочь, начисто! Понял?
- Понял.
- Теперь слушай. Иные ребята третьеклассники выигрывают по рублю. По ру-ублю! - протянул Дерябин, и глаза у него заблестели. - Чуешь, до чего это стоящее дело? Чуешь? - Щеки у Дерябина пылали.
Гришу рассказ об игре с пятаками не очень увлек, и он отозвался больше из вежливости:
- Чую.
- И - никому ни слова! Как только я налажу все это у себя в классе а я уж добьюсь, налажу, - приходи тогда к нам. Наши мальцы-первоклассники про тебя уж знают, пустят... Были б деньги - дело пойдет!
8
Нет, не было денег у Гриши. И изобретенная третьеклассниками игра мало его интересовала. Дома (если можно было сказать "дома" про квартиру Белковой) он забывал и о Дерябине, и о Никаноркине, и о Довгелло... и даже о Стрелецком, о своем долге ему.
Вечером он часто оставался один: франтоватый Лехович уходил куда-то, захватив с собой стек - короткую палочку с кожаной петлей на конце - и надев чуть набок особого фасона "кавалерийскую" фуражку. Зыбин чаще всего возвращался только к ночи, а Жмиль вообще в счет не шел, до того был тих.
Гриша садился тогда к окну, за которым ярко тлел над черными крышами поздний закат, и начинал думать о том, что сейчас делается дома. А где это - "дома"? Он знал только адрес, написанный на бумажке очень крупно отцовской рукой: "Местечко Прейли, усадьба г-на Шадурского". И знал, что это очень далеко, надо ехать по железной дороге, а потом еще на лошадях. Или - пешком.
Он вспоминал материнскую руку, чуть жесткую, - не часто она гладила его голову, - вспоминал отца, и маленького Ефимку, и бабушку... И тяжкая тоска медленно, больно, глубоко входила в сердце.
Когда становилось совсем темно, приходила кухарка Настя, зажигала, зевая, пахучую керосиновую лампу и уходила.
А тоскливое чувство заброшенности - чувство, которое он тогда и назвать не сумел бы - оставалось с ним: словно совсем один жил он теперь, безрадостно, на горькой и пустой земле...
В один из таких вечеров он пристроился поближе к тусклой лампе и принялся за книгу, полученную от Вячеслава Довгелло.
Через час он забыл обо всем окружавшем его. Будто молния озарила перед ним мир, ему неведомый, людей необыкновенных!
Воины-герои в живописных одеждах, храбрые "лыцари" бились с врагом, не щадя жизни, отдавая могучие свои сердца любимой отчизне... Гриша слышал их речи, не все слова понимал, но он слышал их - под лязг кривых сабель, среди блеска копий. И дым пожарищ грозно подымался к небу, и Гриша сам был там, вместе с воинами, иначе разве увидал бы он так близко, так ясно Тараса и Остапа?
Книгу эту он читал много дней подряд. В классе он теперь сидел до того задумчивый, что Голотский спросил его с участием:
- Живот болит, что ли?
Кругом захихикали, но и это его не задело.
После урока его ласково поймал за руку Виктор Аполлонович, отвел в сторону и промурлыкал мелодично:
- За тобой, голубчик, долг. Ты помнишь?
- А, да, - словно проснувшись, сказал Гриша.
- Помнишь? Прошло уж достаточно времени... Ну хорошо, дружок, я еще подожду.
Нет, и эта зловещая ласковость надзирателя не могла отвлечь Гришу от его мыслей.
В первое же воскресенье он сказался больным, лег в постель и опять взялся за полюбившуюся ему книгу.
Какие люди жили на свете, какие люди! А может быть, и сейчас где-то живут они?.. И живо товарищество?
"Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество... Нет уз святее товарищества!.. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей".
Как нужно Грише такое товарищество, такая беззаветная, верная дружба!
Он читал до вечера. И когда кончил, перевернул последнюю страницу, заплакал.
Он был один в комнате и не стыдился своих слез.
Не ходить ему по земле с кривой саблей на боку, в широких - с Черное море - шароварах, не летать птицей на лихом коне, не врубаться смело в ряды врагов.
Вот она, его участь: постылая комната с оборванными, в цветочках обоями. И цветочки-то выдуманные, противные, как розовые прыщи. А завтра класс с мутными, замазанными мелом окнами, с лиловой кляксой на стене...
Вырастет он... пусть даже станет инженером или кем там? Землемером? Будет ходить по скучному городу в штанах на штрипках, как у Виктора Аполлоновича, мимо вывесок с синими баранками.
Какая бедная жизнь ждала его - и это после того, как он узнал про Запорожскую Сечь! А ее уже нету, Сечи. Ее не вернешь... Не вернешь, это Довгелло верно сказал.
Через несколько дней Гриша случайно услышал, что Петр Дерябин - сын донского казака. Об этом говорили (почему-то вполголоса) два первоклассника. Впрочем, понятно, почему они говорили об этом вполголоса: это было как бы данью уважения Петру Дерябину - донского казака в Прибалтике не на каждом шагу встретишь.
Но почему сам Петр ни разу об этом не обмолвился? Почему не похвастался своей казацкой кровью?
Нет, первоклассники просто выдумали. За ними это водится. У них один второгодник, по фамилии Сементковский-Курилло, рассказывал всем, что он граф. А оказалось, что никакой он не граф.
Да что тут гадать понапрасну? Гриша пошел искать самого Дерябина; искать долго не пришлось - тот оказался неподалеку, на лестничной площадке. Он нетерпеливо глядел на Гришу, взволнованный, веселый, румяный, - должно быть, хотел что-то сказать, но Шумов поспешно заговорил первый:
- Правда, что твой батька - казак? С Дону?
Петр Дерябин посмотрел на Гришу быстрым взглядом и неожиданно помрачнел, насупился.
Гриша догадался: наврали таки первоклассники!
- Неправда, значит, - проговорил Гриша с обидой, будто Дерябин виноват был в чужой выдумке.
- Правда! - Тон у Петра сразу стал сердитым. - Правда! А тебе что за дело до моего батьки?
- Ты с чего взвился-то? Мы тут бежать на Дон решили, - сказал Гриша, вспомнив Довгелло, - я... и еще один. Я и подумал: может, и ты с нами?
- Нет, я не побегу, - хмуро ответил Петр.
- Тебе и тут хорошо - так, что ли? - с насмешкой спросил Гриша.
- Нет, мне тут плохо. Я арифметики не люблю - смерть. Наверно, я на второй год сяду.
- Тогда бежим... Вместе!
- А почему на Дон? Туда пока доберешься, ноги сотрешь.
- Зато там люди особенные.
- Чем же это они особенные? Есть хорошие, а есть - хуже не бывает! Я-то лучше знаю. Ну ладно, бросим это. Вот что, мне надо с тобой потолковать. Пойдем сегодня из училища вместе. Не беда, что нам с тобой в разные стороны, - я тебя провожу.
- Нет, я тебя, - великодушным тоном сказал Гриша.
- Ладно, - так же примиренно закончил разговор Дерябин.
Значит, все-таки он казак!
Гриша с нетерпением ждал конца уроков, а дождавшись, так летел по лестнице в раздевалку, что Стрелецкий остановил его и сказал строго:
- Забыл, где находишься? Ты многое способен забыть, мой милый, я это заметил!
Гриша хотел было идти дальше - внизу у вешалки стоял уже одетый в пальто Дерябин, - но Виктор Аполлонович снова удержал его:
- А про кондуит ты забыл? Есть, есть такая уздечка на вашего брата: кто только начнет забываться, того мы - в кондуит.
- За что это он тебя? - спросил Петр, когда надзиратель был уже далеко.
- За то, говорит, что я забываюсь. Многое, мол, забыл. А я и забыл-то всего про шесть копеек, которые задолжал ему. Да и не забыл, а просто не было их у меня.