Державы для… - Юрий Федоров

— Беда какая?

— Нет. Не спится что-то. Тесно в каюте, не привыкну никак.

Кильсей оборотился к темному небу и прислушался. За ровным рокотом волн неожиданно все услышали далекое: «Кры-кры-кры…»

— Последние улетают, — сказал Кильсей. — Ишь как жалобно прощаются.

Шелихов подобрал палку, поправил угли в костре. Большое пламя спало, от костра шел ровный жар.

Тревоги Григория Ивановича были не случайны. Когда пришел галиот «Симеон и Анна», все прибодрялись: знать, не придется зимовать. Скоро придет и «Святой Михаил». Но отставшего галиота все не было.

Пламя играло в сушняке, трепетало, меняя цвет. «Худое у похода начало, куда ни кинь. Худое…» Шелихов поднялся. «Все, — решил, — сегодня же людей пошлю за лесом. Строиться будем на зимовку».

И утром, едва солнце поднялось, ватажники артелью двинулись в путь. Шли, сунув топоры за кушаки, зубоскалили.

Через неделю запели на берегу пилы, застучали топоры. Да весело, да звонко — щепки только летели золотые. Мужик работы не боится, безделье для него страшно.

Землянки строили надежные. С тесовыми крышами. Стены обшивали хорошей доской. Двери сколачивали прочно. Ставили так, чтобы и щелки малой не было. Такая дверь и от самого лютого мороза сбережет.

На строительстве каждый выказывал, какие чудеса топором можно сделать. И казаки — хорошие мужики в иной работе — здесь устюжанам и сибирякам-таежникам уступали. Эти и вправду топорами играли. Топор в руках у такого крутился колесом. Пел. И им мужик все что хочешь мог сделать. И планку вытесать, и филенку подогнать, и щеколдочку хитрую пристроить. Для землянок особой хитрости в плотничьем мастерстве нужды не было. Но все, что делалось таежниками и устюжанами, сработано было чисто, добротно, крепко.

Для припаса съестного отдельную избенку смастерили, да еще и подняли на сваи. Это уж, чтобы никакая вода не подмочила. Оконца прорубили в две ладони над дверью — проветривать съестное при нужде. А уж за тем, как укладывали мешки с сухарями, солью, ящики с чаем и другим провиантом, — Наталья Алексеевна следила своим бабьим глазом. Каждый мешок, каждый ящик сама пристроила, не надеясь на мужиков.

Только-только управились со строительством да галиоты на берег вытянули — повалил снег. Рыхлый, тяжелый, густой. И сразу же новые крыши землянок, желтевшие свежепиленой древесиной, накрыло шапками. Завалило палубы галиотов. Залепило мачты. И весь берег насколько глаз хватал рдело в белое. Яркими, горяче-красными пятнами на снежном этом покрывале выделялись только костры, которые все еще жгли, надеясь, что галиот «Святой Михаил» придет. Пламя костров вскидывалось вверх текучими языками, как свидетельство великого и прекрасного долга товарищества.

«Ну вот и зазимовали, — подумал, глядя на свинцовое море, катившее медленную, стылую волну, Шелихов, — зазимовали…»

А море шумело, злилось, хотело испугать… Волны били в берег, и уже не жалобы, не стоны в голосе их были. В гуле неумолчном слышно было только: «Поглядим, поглядим, какие вы есть… А то ударим, ударим, ударим…»

Ветер гнал по берегу колючий снег, мотал, рвал стелющиеся по скалам кривые ветви рябинника да несчастной талины, которым выпала доля нелегкая расти на этом острове, затерянном в океане.

Этой же осенью в Петербурге были свои заботы. Дни стояли сырые, холодные, рано выпал снег, но тут же растаял. Ждали наводнения, и к Зимнему дворцу подвозили ботики и лодки. Но делали это скрыто, дабы императрица, глянув беспечальными васильковыми глазами из окон на Неву, не увидела этих опасных приготовлений. Такое могло расстроить ее впечатлительную натуру.

Императрица в эти дни готовилась к балу, вот уже много лет приурочиваемому к первому снегу. Парадные залы дворца декорировались цветами, тканями, коврами. Императрица высказала пожелание устроить бал на манер восточных сказок. На дворцовой площади из глыб льда и снега воздвигались бесчисленные мечети и арки, вычурные буддийские храмы, пагоды.

Работы на площади начинались с заходом солнца. С рассветом возведенные хрупкие постройки покрывались белым полотном, дабы дневное светило не уничтожило того, что с таким трудом и тщанием было сделано ночью. Костров разводить на площади не разрешали.

Восточные мотивы декора дворца были связаны с успехами члена Государственного совета, вице-президента Военной коллегии, генерал-губернатора новороссийского, азовского и астраханского, князя Григория Александровича Потемкина. Сей славный муж наконец осуществил свой давний проект и присоединил Крым к России, уничтожив навсегда Крымское ханство. Триумфатора ждали в Петербурге великие почести. Императрица полагала присвоить ему титул светлейшего князя Таврического.

Минареты и мечети на площади должны были напомнить князю о его успехах в Крыму.

Царица сидела перед зеркалом с каменным лицом. С поклонами ее плечи и грудь накрыли пудромантом из драгоценнейших кружев, многочисленные руки захлопотали над ней, готовя к малому утреннему выходу.

Туалет был окончен, императрица вышла в залу к ожидавшим ее высшим чинам империи. Все склонились. Придворные отметили в этот день, что императрица бледна более обычного и печальна. Время от времени у нее подрагивал мизинец руки, в которой она держала перо, подписывая бумаги, подносимые личным секретарем Александром Андреевичем Безбородко. Дважды императрица откладывала перо, как бы устав от дел, и ее взгляд, не задерживаясь ни на ком, скользил по лицам придворных.

Когда она с легким вздохом, чуть приподнявшим грудь, отложила перо во второй раз, глаза ее на мгновение задержались на лице графа Александра Романовича Воронцова, президента Коммерц-коллегии. Но взгляд этот был так мимолетен, что Александр Романович, несмотря на великий опыт дипломата и царедворца, не смог разобрать, что таилось во взоре императрицы.

Секретарь склонился к уху Екатерины и сказал что-то неслышное для присутствующих. Императрица, чуть отклонив голову назад, ответила явственно:

— Нет, нет… Вот еще.

Секретарь с полным пониманием отступил на полшага.

Нет, определенно императрица сегодня была не в духе. Малый прием был сокращен по времени противу обычного.

После приема у графа Воронцова состоялся разговор с личным секретарем императрицы.

— Уважаемый Александр Романович, — сказал Безбородко, — я задал вопрос императрице об увеличении ассигнований на расширение торговли и торгового мореплавания на востоке. Ответ вы слышали. — И он развел руками.

Воронцов поклонился и хотел было отойти, но секретарь продолжил:

— Сегодня поощряется только наш несравненный князь Григорий Александрович. Вот истинный счастливец. И потом… — Безбородко улыбнулся той улыбкой, которую дарят только очень доверенному и тонкому человеку, — в женщине особенно обворожительны ее слабости.