Другие времена - Евгений Мин

– Понимаешь, Коля, – говорит она как-то робко и просительно.

Такая интонация появилась у нее с тех пор, как они остались вдвоем: дети разъехались по разным городам, внуки живут там же, и у нее, Ольги Кондратьевны, нет больше никого, о ком заботиться, кроме этого большого седоватого мужчины, который один нужен ей, а ему нужна не только она, но и его фирма, рабочие, инженеры, доктора наук, главк, министерство и разные деловые люди в разных частях света. И потому, что не только она одна нужна Корыхалову, ей часто бывает горько и обидно, и, ничем не выдавая своей тоски, она старается, чтобы ему было как можно лучше и он почувствовал бы, как она нужна ему.

– Понимаешь, Коля, – продолжает жена, – считай, что это не юбилей, а просто день рождения.

– Просто так шестьдесят не бывает, мама, – усмехается Корыхалов, – юбилей, и довольно-таки гнусная дата. Открутиться, уехать... Благо лето...

– Нет, Коленька, не открутишься, – мягко улыбается жена, – ты знаешь, у них все подготовлено. Ты же фигура.

Корыхалов знает, кого имеет в виду жена, когда говорит: «у н и х». Ему-то лучше, чем ей, известна юбилейная процедура: какие бумаги куда разосланы, к какой награде он представлен и даже в каком ресторане будет проходить этот церемониал. Кое-кто по привычке пришел согласовывать с ним все это, и он турнул из своего кабинета этого кое-кого, и этот кое-кто ушел будто бы виноватый, а на самом деле довольный, потому что, как всегда, первым сигнализировал начальству.

Он все знает, Корыхалов, и он не хочет своего юбилея, и не может отказаться, нарушить заведенный порядок, обидеть выше – и нижестоящих и свою жену. Он знает, как тревожно и радостно будет Ольге Кондратьевне (она уже шьет новое платье) рядом с ним в центре стола, когда станут произносить речи, потому что ведь без нее Коленька, Николай, Николай Николаевич никогда не стал бы товарищем Корыхаловым.

– Субботина мы посадим так, – говорит жена, – что его не увидят ни Перепелицкие, ни Загайнин, ни Усекин.

– А черт с ним, с этим Субботиным, – отмахивается Корыхалов, – и со всеми Перепелицкими.

– Нет, нет, Коля, так нельзя, – волнуется жена, – конечно, тебе все равно, но нужно, чтобы все были довольны. Это праздник. Ты прости, я уже все придумала и с Валентином Осиповичем посоветовалась.

– Снюхались! – негодует Корыхалов.

Валентин Осипович – это тот самый кое-кто, которого он турнул из кабинета.

– Не надо, Коленька, – умоляюще смотрит на Корыхалова жена. – Конечно, Валентин Осипович – человек с противоречиями, но он так хорошо относится к тебе и, потом, он связан со всеми. Вот мы прикинули...

Спеша и волнуясь, она кладет перед Корыхаловым большой лист ватмана, на котором аккуратно вычерчены столы (когда-то Ольга Кондратьевна была лучшим рисовальщиком у себя в отделе) и вокруг кружочки с вписанными в них фамилиями.

– Делай что хочешь! – досадливо машет рукой Корыхалов, а жена не отступает.

– Посмотри вот здесь, – показывает она, и он видит два кружочка, в одном из них написано «тетка Л.», в другом – «тетка А.».

– Тетки? – удивляется Корыхалов. – Их тоже на этот сабантуй?

– Конечно, – подтверждает жена, – а как же без них?

Тетками она называет старших сестер Корыхалова, единственных оставшихся в живых из некогда огромной семьи.

Тетка Лида и тетка Анна – толстые, старые, они живут вместе, спокойно, уютно: встают поздно, долго пьют чай, ходят в кино на дневные сеансы, много гуляют, смотрят телевизор и все время вспоминают прошлое.

Корыхалов терпеть не может воспоминаний. А ну его, прошлое. Прошло, и все тут! Он не понимает людей, которые вздыхают: «Ах, в наше время...» Что такое «наше время»? Чем оно лучше нынешнего?.. А будущее, какое оно будет, – пусть этим занимаются сочинители научное фантастической чепухи. Ему, Корыхалову, с избытком хватит дел в настоящем.

Тетки – другое дело. Теток он не осуждает. Их он любит не за то, что они связаны с его прошлым. Они – тетки, этим все сказано.

Тетки иногда приходят в гости к Корыхаловым, приносят в эмалированной миске, закутанной в пуховый платок, пирожки с морковью. Раз, самое большее два в год Корыхаловы бывают у теток.

– Тетки притопают на банкет!.. Забавно!.. Что они будут делать там среди чужой публики? Тоже любоваться их Коленькой? Глупо и смешно.

– Мы посадим их сюда, – показывает жена, – поближе к выходу.

– Ясно, подальше от президиума.

– Да нет же, просто здесь больше воздуха.

– Ладно, – говорит Корыхалов, – сажай куда хочешь и оставь меня с этим.

До юбилея еще целый месяц. Жена больше не беспокоит Корыхалова, но он чувствует какую-то возню вокруг себя.

Проходя по коридорам, он видит, как поглядывают на него сотрудники. Дома нет-нет да и мелькнет юркая фигура Валентина Осиповича, с которым жена шепчется у себя в комнате. Дней за пять до юбилея жена не выдерживает и сообщает Корыхалову, что дети не приедут: у Кости – морского подполковника – свинка, а Тата уехала с мужем в экспедицию.

– Не приедут, и ладно, – говорит Корыхалов. – Лучше заниматься делом, чем пялить глаза на папулю, который, словно каменная баба, будет сидеть в президиуме и слушать два часа разные благоглупости.

И все-таки ему жаль, хотя он никогда не признается в этом, что детей не будет на юбилее; не знает, почему жаль, но это так.

За три дня до юбилея Корыхалов отпустил машину и возвращался домой пешком. Хотелось немного подвигать ногами, подышать воздухом.

На углу Невского и Литейного кто-то дернул Корыхалова за рукав. Он обернулся и увидел маленького пожилого человека с ничем не примечательным лицом.

– Салют, комбат, – сказал маленький человек, глядя на Корыхалова снизу вверх светлыми, не по возрасту блестящими глазами. – Не узнаешь?

– Синичка! – воскликнул Корыхалов. – Здорово!.. Это ты!..

– Лично и персонально, – насмешливо вытянулся по стойке «смирно» маленький человек.

Нет, он не был все таким же, Синичка, лейтенант Синицын, с которым они служили в одном полку. Он постарел, ссохся, но светлые блестящие глаза были все те же.

– И ты такой же, комбат, – сказал Синичка, – только габариты другие.

– Пойдем, – сказал Корыхалов, – посидим.

– Слушаюсь, – отозвался Синичка, – а куда?

Корыхалов задумался. Звать к себе домой Синичку ему не хотелось. Конечно, жена встретит приветливо, выставит на стол разные угощения, но нет, дома разговор не получится. В ресторан не тянуло.

Синичка мигом все понял.

– Будем действовать применительно к боевой, – подмигнул он. – Пойдем ко мне.

– Домой? – спросил Корыхалов, которому не хотелось идти к Синичке, знакомиться с его женой, детьми или еще с внуками.

– Нет, – сказал Синичка, – ко мне в мастерскую.

Они зашли в магазин, купили пол-литра водки, триста граммов отдельной колбасы, буханку хлеба и, по желанию Корыхалова, бутылку джермука за неимением боржоми.

– Печень или почки? – участливо спросил Синичка.

– И того и другого по тарельце, – ответил Корыхалов любимой поговоркой их ротного старшины Дубняка. – А у тебя?

– Не приобрел, – как бы оправдываясь, произнес Синичка.

Мастерская Синички была маленькая: два верстака и столик с лампочкой.

– Здесь вот и колдуем, – сказал Синичка, – я да еще мой напарник, вроде кустарей, хотя, между прочим, представляем отдел главного механика и работаем по разным хитрым заказам фирмы «Альфа-бета-гамма».

– Знаю эту шарагу, – сказал Корыхалов.

– Садись, – пригласил его Синичка.

Корыхалов сел. Синичка расстелил на столике газету, достал из ящика две стопки, солонку, разложил купленные продукты, прижал к груди (такая у него была крестьянская привычка) буханку, аккуратно нарезал ее и сказал:

– Двинулись!

Они опрокинули по стопке, и тогда Синичка спросил:

– Ну, а кто же ты теперь, комбат?

– Человек, – попытался отшутиться Корыхалов.

– Надеюсь, – серьезно сказал Синичка. – А по должности? Директор завода?

– Подымай выше, глава фирмы, и не какой-нибудь там «Альфа-бета-гаммы».

– Нормально. Я знал, что ты пойдешь.

Выпили еще, и затянулся разговор, сначала о нынешнем, о семейных делах: Синичка был женат, детей нет, жена моложе его на семь лет, ей сорок шесть, водитель троллейбуса, сейчас уехала к матери на Украину. Корыхалов коротко сообщил о жене, детях, и разговор перешел на фронтовое прошлое.

Фронтовое прошлое Корыхалов любил. Оно было с ним, как настоящее.

Вспоминали Корыхалов и Синичка беспорядочно, перескакивая с одного на другое, касаясь, казалось бы, мелких вещей, в которых не было ничего героического и которые были дороги бывшему комбату Корыхалову и бывшему лейтенанту Синичке, человеку непостижимой храбрости и отчаянности.

Когда пришло время уходить, Корыхалов сказал:

– Вот что, Синичка, мне тут на днях, в общем двадцать четвертого, стукнет шестьдесят.

– Возраст, – сказал Синичка. – Значит, на заслуженный отдых?