Сумасбродные сочинения - Стивен Ликок

— Ваш прадедушка кажется слегка заторможенным, слегка нудным? — спросил он. — Вам нужны ум, сила, энергия? Обратитесь к духам великих — выдающихся современников вашего прадеда!

— Ну, разумеется! — воскликнул я. — Вызову Наполеона Бонапарта, — и поспешил в агентство.

— Возможно ли, — спросил я, — вызвать императора Наполеона и поговорить с ним?

Возможно ли? Безусловно. Оказалось, нет ничего проще. Для Наполеона Бонапарта символическая плата составила десять долларов, а не пять; я рассудил, что если прадедушка стоил пять, то Наполеон Бонапарт за десятку — просто даром.

— А долго ждать? — уточнил я на всякий случай.

— Мы отправим сигнал вызова немедленно, — последовал ответ.

Как и прадедушка, Наполеон оказался пунктуален. В этом ему не откажешь. Пусть мое мнение о Наполеоне Бонапарте изменилось в худшую сторону, но охотно признаю: никогда не доводилось мне беседовать с человеком более пунктуальным, обязательным и любезным.

Он отозвался через две минуты.

— На линии, — сказали мне.

Я взял трубку дрожащей рукой.

— Привет! — сказал я. — Est-ce que c’est l’Empereur Napoleon a qui j’ai l’honneur de parler?[6]

— Это как? — спросил Наполеон.

— Je demande si je suis en communication avec l’Empereur Napoleon…[7]

— А, — отозвался Наполеон, — порядок, говорите по-английски.

— Как? — поразился я. — Вы говорите по-английски? Я всегда считал, что вы ни слова по-нашему не знаете.

Минуту он помолчал. Затем объяснил:

— Я здесь нахватался. Порядок. Валяйте.

— Ладно, — продолжил я. — Я всегда настолько восхищался вами, вашим превосходным умом и талантом, что счел необходимым узнать, как ваши дела.

— Счастлив, — ответил Наполеон. — Очень счастлив.

— Замечательно, — порадовался я. — Великолепно! А как у вас там вообще? Все ясно и прекрасно, а?

— Неописуемо прекрасно, — согласился император.

— А где вы сейчас? — продолжал я. — Где-то там, наверное, в Непередаваемом, да?

— Да, — ответил он, — тут, за пределами.

— Это хорошо, — сказал я. — Весьма счастливы, да?

— Очень счастлив, — подтвердил Наполеон. — Поведайте всем, как я счастлив.

— Знаю, — ответил я. — Я всем расскажу. А сейчас хотелось бы спросить вот о чем. У нас тут большая война — чуть ли не весь мир участвует, и я подумал, что несколько советов от такого человека, как вы…

Тут сотрудник агентства тронул меня за плечо.

— Ваше время истекло, — объявил он.

Я уже собрался оплатить еще две минуты, когда меня осенила блестящая идея. Говорить с Наполеоном? Этого мало. Созову целый Военный совет великих духов, опишу нынешний военный кризис — и величайшие мозги, когда-либо существовавшие в мире, решат, как выиграть войну.

Кого же взять? Посмотрим! Наполеон, понятное дело. Вызову его снова. По морским делам — по проблеме подводных лодок — Нельсон. Джордж Вашингтон, естественно, от Соединенных Штатов; из политиков, скажем, старый добрый Бен Франклин, мудрейший из всех, кто когда-либо ходил по американской земле, и остроумец; да, Франклин обязательно — хотя бы для того, чтобы он своим остроумием не дал Совету впасть в тоску; Линкольна — старого честного Эйба — позвать непременно. И еще кого-нибудь.

Я прикинул, что за консультацию с духами такого калибра десять долларов за штуку — поистине смехотворная цена. Их совет стоит миллионы — миллиарды! — в нашей ситуации.

Агентство предоставило их мне без особых затруднений. До чего же пунктуальный народ — там, по ту сторону Немыслимого.

Я собрал их и говорил с ними, со всеми и с каждым, заплатив — авансом — чисто символическую сумму, просто pro forma.

Передо мной лежат торопливые записи нашей беседы. Когда я оформлю их надлежащим образом, мы получим, не сомневаюсь, один из важнейших государственных документов военного времени.

Чисто по-человечески — вынужден признаться — они меня несколько разочаровали. Франклин, бедняга, явно растерял былое остроумие. Дух Линкольна словно бы позабыл собственные афоризмы. И еще: похоже, мы напрасно считали Дизраэли блестящим умом; теперь мне ясно, что он был скучен — я бы сказал, вылитый прадедушка. Вашингтон тоже оказался вовсе не таков, каким мы его представляли.

Впрочем, все это — личные впечатления. Они нисколько не умаляют исключительной ценности полученных советов, которые, по моему мнению, раз и навсегда отметают сомнения в необходимости общения с потусторонним миром.

Вот краткий конспект их советов.

Дух Нельсона на вопрос о проблеме подводных лодок ответил, что окажись все моряки подводных лодок там, где он сейчас, все стало бы ясно и прекрасно. Мне кажется, это бесценный намек. Остается только одно: отправить их всех туда.

Совет духа Наполеона относительно действий на суше мне показался, как ни странно, менее стоящим, чем совет Нельсона о морской кампании. Маловероятно, чтобы Наполеон забыл, где находится Марна. Впрочем, с тех времен многое изменилось. Словом, он сказал, что если русские перейдут Марну, все кончено. Мнение такого великого стратега заслуживает пристальнейшего внимания.

Франклин на вопрос «Правильно ли поступили Соединенные Штаты, вступив в войну» ответил «Да»; на вопрос, могла ли страна сохранить достоинство, оставшись в стороне, ответил «Нет». Тут есть о чем задуматься мыслящим людям любого уровня.

Линкольн счастлив находиться там, где он сейчас. И так же, к моему удивлению, счастлив Дизраэли. Собственно, было весьма отрадно узнать, что все опрошенные великие духи очень счастливы и желают всем поведать, как они счастливы. Чуть не забыл: там, где они сейчас, все ясно и прекрасно.

Не желая злоупотреблять их временем, я прервал расспросы еще до конца оговоренного срока.

Как я понимаю, у меня на счету в агентстве остался пятиминутный разговор с Наполеоном — доступный в любое время, также по пять минут с Франклином и Вашингтоном, не говоря уж про десять неиспользованных минут с прадедушкой.

Всех их я готов уступить — со скидкой — любому, кто еще скептически относится к существованию мира духов.

V. Страдания летнего гостя

(пер. А. Андреева)

Сразу хочу заявить: я сам во всем виноват. Не надо было ехать. А ведь я знал, знал всегда. Понимал, что полное безумие — отправляться в гости к чужим людям.

Однако в минуту затмения рассудок дал слабину — и вот я тут. Надежды нет, выхода нет — до первого сентября, когда должен завершиться мой визит. Или до моей смерти — и уже неважно, что будет раньше.

Я пишу эти строки там, где меня не увидит ни одна живая душа, на берегу пруда — тут принято называть его озером — на краю владений Беверли-Джонса. Шесть утра. Все спят. Примерно с час будет царить мир. Затем мисс Ларкшпор, веселая юная англичанка, прибывшая на прошлой неделе, распахнет створки окна и прокричит через лужайку: «Всем привет! Потрясающее утро!» — а юный Поппельтон откликнется швейцарским йодлем откуда-то из кустов, а Беверли-Джонс появится на веранде с большими полотенцами на шее и завопит: «Кто со мной — окунуться с утречка?» — и карусель ежедневной радости и веселья — о, небо! — завертится вновь.

Потом вся орава — в разноцветных летних пиджаках и вычурных блузках — набросится на завтрак, изображая голодных дикарей и гогоча от восторга. Подумать только: я ведь мог бы завтракать в клубе, прислонив к кофейнику утреннюю газету, в пустой комнате в городской тиши!

Повторяю: я здесь исключительно по собственной вине.

Долгие годы я придерживался правила — не ездить в гости, поскольку давным-давно усвоил, что эти визиты приносят лишь страдания. Получив открытку или телеграмму «Не хотите подскочить в Адирондаки и провести с нами уикенд?» — я писал в ответ: «Не хочу, если только Адирондаки сами куда-нибудь не отскочат», или примерно так. Если хозяин загородного дома предлагал: «Наш работник встретит вас с двуколкой в любой удобный для вас день», — он получал в ответ что-то вроде «Нет, не встретит — ни с двуколкой, ни с двустволкой, ни с капканом на медведя». Если знакомая светская дама просила в модной нынче манере: «Пожертвуйте нам время с полчетвертого двенадцатого июля до четырех четырнадцатого!» — я писал: «Мадам, забирайте весь месяц и год в придачу, только меня оставьте в покое».

В таком духе я отвечал на приглашения. Но чаще считал вполне достаточным отправить телеграмму «Работы по горло, оторваться не могу» — и брел обратно в читальню клуба, досматривать сны.

И все же приезд сюда целиком на моей совести. Началось все в злосчастную минуту душевного подъема, какие случаются, боюсь, у каждого: чувствуешь себя не таким, как всегда, а отличным малым, общительным, веселым и чутким — и окружающие тебе под стать. Подобное испытывал всякий. Некоторые говорят, что так заявляет о себе супер-эго. Другие считают — виновата выпивка. Неважно. В любом случае, именно находясь в таком состоянии, я повстречал Беверли-Джонса и принял его приглашение.