Афродита Супярилярийская - Геннадий Карпов

«Всё! Конец…» – успел между приступами обречёно подумать Рауф. – «Сколько же этой гадости я нахлебался?». Он упал, захрипел, тело забилось в судорогах. «Умираю», – мелькнула последняя мысль, и он полетел в колодец чёрного небытия…

Очнулся Рауф от всхлипов. Всхлипывал он сам – вода заливала ему лицо. Рауф тяжело приподнялся и сел, постепенно вспоминая где он и что с ним. Гладь пещерного озера колебалась, создавая блики на стенах и потолке громадной пещеры. Воздух был пронизан блестящей, искрящей дымкой. Вода опять прибывала, она уже покрыла ноги Рауфа. Что же это такое: вода или что?… Рауф пригоршней подхватил жидкость. Что-то вроде очень жидкого светящегося киселя. Рауф вдруг удивился самому себе: никакой реакции на то, что он сидит по пояс в непонятной жидкости, весь мокрый, светящийся – и нет ни беспричинного страха, ни судорог отвращения, ни мерзких мурашек по телу. Что это? Нервное отупление? Он прислушался к себе. Действительно, сейчас он не чувствует той дикой вони, что была поначалу, не ощущает ни холода, ни тепла, не хочется ни пить, ни есть. Не чувствуется тех болячек, которые получил упав и провалившись. Никаких мыслей по поводу этого не возникало. Хм, – светло, тепло и мухи не кусают. Ничего другого кроме этой затасканной фразы на ум не шло. Он стал думать о другом. Как долго он уже здесь? Успел ли Алик поднять тревогу? Скоро ли придёт помощь? Вспомнил про часы. Стрелки антиударных, водонепроницаемых, хвалёных импортных часов застыли намертво и никакие встряхивания, заводы, переводы стрелок не смогли заставить их придти в движение. Каюк часикам. Странное равнодушно охватило его…

Кисель добрался до груди…

Жидкость прошлась по губам и попала в рот. Рауф закашлялся, отплёвываясь. Х-хм-мм, спасатели должны придти, но, кажется, стоит и самому позаботиться о своём спасении. Заставить себя встать и что-то предпринять было необычайно тяжко, но он встал… Надо хотя бы обследовать пещеру. Рауф медленно заковылял к стенам, мягко омываемые озером. Назвать колебательные движения поверхности озера волнами в привычном понимании было бы неправильно, больше это походило на дыхание озера. Настоящие волны порождал своими движениями Рауф. Уже у самой стены он поскользнулся и плюхнулся с головой уйдя в кисель. Поднявшись Рауф оглядел себя. Жалкое зрелище: мокрое и светящееся. Ладно, не на балу…

Стена пещеры оказалась неожиданно гладкой и скользкой. Ладонь скользнула по поверхности, сметая светящийся слой, и обнажила часть какого-то рисунка. Рауф, заинтересовавшись, стал энергично очищать стену от светящейся слизи. Роспись! Стена была облицована треугольными плитами с гладкой, как у стекла, чуть волнистой поверхностью. На этих равнобедренных треугольниках просматривались письмена, рисунки и картины. Рауф заинтересовался. Он пошёл вдоль стены, смахивая слизь. Постепенно его охватывал азарт исследователя. Он спотыкался о кочковатое дно, поскальзывался, падал и подымался, снова падал и подымался, вновь падал… и очищал, очищал, очищал стены. Картины сменяли одна другую… Какая сохранность! Ни одна плита не выпала, не растрескалась, лишь изредка встречались щербинки на поверхности. Рауфа был в восторге – он бросил рубашку, которой стирал слизь и стал отходить вглубь пещеры, чтобы охватить взглядом как можно большую часть стены. Стоп, немного обратно, а то рисунки стали сливаться с общим фоном. На стене были изображения женщин, рыб, русалок, рыбо-рако-осьминогоподобных существ (богов?), узоры, письмена, крупные знаки. Больше всего было изображений женщин: совершенно нагих и в прозрачных одеждах-вуалях: по одной, по две, по три и целые группы переплетённых тел. Краски только угадывались, но при таком «освещении» желать большего было нельзя. Выделялись «глазастые» плиты с глазами в центре: большими и маленькими, человеческими, рыбьими и кошачьими, и ещё какими-то абстрактно-непонятными. Глаз мог быть на плите один, а могло быть и несколько (чаще два) – никакой системы тут Рауф не заметил, но обязательно по краям плит присутствовала вязь обрывков извилистых линий, из переплетений которых выделялись, как бы рождаясь из них, кабалистические монограммы и знаки. По крайней мере, по разумению Рауфа, они были похожи на них. «Глазастые» плиты не встречались в одиночку. Они всегда образовывали шестиугольник, и в центре его получался сложный знак-монограмма. Рауф старался не задерживать на них взгляд: эти знаки притягивали, завораживали, оставляя без воли…

На всех плитах были изображения абстрактных переплетения линий, но доминировали они только на «глазастых», а в общем главенствовали женщины. Прекрасные женщины!

Рауф торжествовал – он(!), он(!!!) открыл эту пещеру. Хотя, какая пещера?! Это подземный храм Воды; Моря; Океана; Жизни! Здесь поклонялись Воде, родящей всё живое и основе всего живого. И женщина – символ всёродящей, всёлелеящей и переменчивой Воды: сегодня ласкающей, завтра губящей.

Рауф, полный эйфории, шёл вдоль стены, рассматривая картины и мысли, порождаемые ими, казалось ему, точно расшифровывают смысл того, что он видел. А подобного ни он, да и никто из ныне живущих никогда не видел. И не только не видел, но и не слышал, и не подозревал даже! Он первый!!! Он, кандидат исторических наук Рауф Мурзаев открыл для мира этот Храм, этот дотоле неизвестный пласт Истории!

Замечтавшись, Рауф поскользнулся и глубоко погрузился под воду. Вынырнув, он закашлялся – опять нахлебался этой дряни. Уровень жидкости поднялся, и поднялся солидно – кисель плескался у груди. Сердце сжалось, Рауфу стало пронзительно страшно – он не умеет плавать, а если так и дальше пойдёт… Голова закружилась, что-то стало твориться с глазами – в них то свет, то мрак – калейдоскоп какой-то… Дальнейшее Рауф воспринимал смутно: память стала сиюминутной, редкие эпизоды откладывались в ней и тут же тускнели, стираясь следующим бытием. Кажется он всё-таки плавал (или… не тонул?), полз неизвестно куда… опять его куда-то несла вода… Мрак сменялся полутьмой… Он пробовал что-то есть… Голова стала ясной и прозрачно-пустой, тело лёгким и гибким… Время не трогало его – оно текло рядом, но мимо… Он перестал быть личностью и жил на уровне безусловных рефлексов. Хорошо… Плохо… Приятно… Неудобно… Хорошо… ……… Временами ему казалось, что он летает. Запомнилось блаженное ощущение плавания (полёта? скольжения?) среди рыже-красной субстанции (облаков? пены? водорослей? желе?), которая ласкала, бодрила… А он жил ею! Всем телом пил, ел её, дышал…

А дальше – грохот, удары, удушье, боль и, схватившая его и куда-то понёсшая плотная тьма… И жестокий убивающий свет… И холод! Хо-олло-од!!! Пронзительный ужасный холод, заставляющий уподобляться плоду в утробе матери и сжиматься – сжиматься на неудобном жёстком, колющем ложе…