Тонкая структура (СИ) - Хьюз Сэм

Проломив крышу, мы взлетаем над ней, продолжая ускоряться. Я по-прежнему в полном порядке, но китайца удар сбил с толку. Его концентрация колеблется, но что важнее, теперь он сосредоточен на мне, а не на гражданских, от которых мы быстро удаляемся, взмывая вверх.

Гражданские.

Я узнал одно из лиц в том облаке. Он был смешанной расы — наполовину азиат, наполовину белый. Моложе и чуть ниже меня, одетый не в костюм, а в футболку с темными джинсами. Я уже видел эту футболку — черную, с напечатанным на ней белым уравнением, которое я смог бы распознать, но ни за что бы не запомнил, даже будь в моем распоряжении целый день. На плече у него висела сероватая сумка-кисет, а лицо, на котором я привык видеть радостную улыбку, исказилось от страха и потрясения…

Воздух расступается, и мы продолжаем возноситься над Землей. Мы поняли это давным-давно. Небо необитаемо. Небо — единственное место, подходящее для битв между сверхлюдьми. Я морщусь от того, что давление в моем внутреннем ухе стремительно нарастает. Уши начинает закладывать. Спустя секунду город под нами исчезает из вида. Еще секунда, и мы уже почти вышли за пределы атмосферы. Небо заметно темнеет, и огненный след за моей спиной начинает затухать.

Я бросаю рассеянный взгляд на полузакрытые глаза моего противника, изнутри которых исходит светло-голубое свечение. Должно быть, именно этот свет я и видел. Светились ли мои глаза? Впервые одному из членов Эшелона удалось перехватить другого в процессе его Рождения. Я помню боль в глазах, но, с другой стороны, помню, что болело и все остальное. В этом нет никакого смысла. С какой стати глазам излучать свет? На концах его пальцев искрятся голубые огоньки. После второго здания его одежда изорвана в клочки. Моя — под зимним снаряжением я был облачен в довольно изящную броню — скорее всего, тоже едва держится. Через мой мозг молнией проносится одна безумная мыслишка: Если кто-нибудь не придумает боевой костюм, черпающий энергию из своего носителя, то в будущем членам Эшелона, вероятно, придется сражаться нагишом.

Я отвешиваю китайцу очередной пинок, чтобы не дать ему прийти в себя, выпускаю его из рук и, разогнавшись, ухожу вперед. Постепенно я обостряю свои ощущения, пока не исчезает заложенность в ушах. Взглядом я охватываю быстро проясняющиеся звездные поля у меня над головой. Не знаю, вышел ли я официально за пределы атмосферы, но судя по ощущениям, так и есть; кожа немеет, все звуки остались где-то позади, а водяной пар, оказавшийся в моих легких вместе с последней порцией воздуха, кристаллизуется на выдохе. В ближайшее время, когда все это закончится, я собираюсь изучить свои возможности в плане полетов в космос. Может быть, свяжусь с ESA[3], возьму в аренду скафандр и посмотрю, получится ли у меня осилить расчеты, необходимые для стыковки со спутником или космической станцией. Смогу ли я добраться до Луны, прежде чем мне придется повернуть назад, или наоборот, забраться еще дальше. Смогу ли я принести этим хоть какую-то пользу…

Его звали Чэн. Он был моим соседом. Он почти год жил в доме через дорогу от моего.

Чэн был моим соседом до того самого дня, когда я Переродился.

Я прекращаю подъем и начинаю ускоряться вниз, ступнями вперед: моя скорость падает до нуля, а затем меняет направление на противоположное. С этого расстояния я не вижу китайца и могу только его чувствовать, поэтому держу курс на «сияние». За долю секунды до столкновения я снова погружаюсь в «зону». На этот раз, даже полностью сосредоточив внимание, мне едва удается заметить его приближение. Он заносит кулак; я ударяю его двумя ногами прямо в грудь. Суммарная скорость соударения — около семи километров в секунду.

Он продолжает сопротивляться, но постепенно теряет боевой дух — вытянув руки, я снова хватаю его за пояс, толкаю плечом вниз и продолжаю ускоряться. Я направляюсь к горному склону — так мне показалось. Мы проносимся сквозь облака как раз в тот момент, когда светло-голубое сияние в глазах моего противника окончательно затухает, и их радужка окрашивается в свой обычный, темно-карий цвет. Его тело обмякает в моих руках. Он выворачивает голову и посмотрев на меня с выражением страха и замешательства, произносит несколько непонятных мне звуков.

В момент моего Рождения Чэн был моим соседом, а в момент рождения этого китайца он работал с ним в одном здании.

Я отпускаю его, опоздав всего на несколько миллисекунд.

С силой небольшой ядерной боеголовки он врезается в горный склон перпендикулярно поверхности, но мне не удается затормозить достаточно быстро, чтобы избежать столкновения самому. Я ударяюсь о лишенную растительности гору под небольшим углом чуть ниже по склону, стесав слой камня, а затем — судя по ощущениям, — пролетаю целую милю рисового поля. Мои предплечья и грудь приняли на себя бóльшую часть удара. Наконец, я останавливаюсь у основания глубокой, темной дыры. Боль почти такая же, как в момент Рождения.

К счастью, после нескольких секунд отдыха на дне этой укромной грязевой ямы агония быстро утихает, но боль по-прежнему адская. Природа не наделила меня спортивным телосложением. Я не посещал спортзал ни до, ни после своего Рождения. Мы даже не знаем, есть ли при таких суперспособностях хоть какая-то польза от физических упражнений — лично мне еще не удалось уработать себя до такой степени, чтобы это выяснить. Я не устаю, даже летая с максимальной скоростью. Но после этого приземления… последний раз настолько плохо мне было в пятнадцать лет во время игры — «игры» — в регби посреди зимы: я бегал, меня валили на землю, я поднимался, было холодно, я собирал грязь и синяки. Я чувствую себя как жертва авиакатастрофы. Мне кажется, что я умер.

Грязь начинает заваливать наклонный туннель, только что пробитый мною в земле, загораживая собой свет. Собрав остатки сил, я пробиваю себе путь наружу и оказываюсь под ослепительно ярким Солнцем, покрытый красноватой грязью. Моя броня все еще держится. Едва-едва. В телешоу складывается впечатление, что на герое, как бы сильно он ни пострадал, всегда остается ровно столько одежды, чтобы ее обладатель сохранил достойный вид. Каким-то образом именно это только что произошло и со мной. Если мои брюки почти не пострадали, то от одежды выше пояса остались одни лоскутки. Возможно, я бы даже неплохо смотрелся, не будь мой живот таким большим и волосатым.

Я соскребаю со своих рук и плеч самые противные куски грязи и срываю ставшие бесполезными остатки брони. Болезненно потянувшись, я собираюсь с силами и с трудом плыву вверх, к началу жуткой коричневатой траншеи, которую я прокопал через холмы, холмы и еще раз холмы, покрытые многоярусными, сверкающими и идеально ухоженными рисовыми полями, после чего поднимаюсь к стесанной до неузнаваемости каменной полосе и направляюсь к кратеру. Приближаясь к этой дымящейся воронке диаметром в полмили, я начинаю понимать, насколько она глубока. Прищурившись, я едва могу различить человека, который, я уверен, должен лежать на дне, не говоря уже о том, чтобы его почувствовать. Подлетев чуть ближе, я принимаюсь разбирать завал, походя швыряя валуны за спину — ускорение времени все еще в силе.

Заметив следы крови, я снижаю скорость, а затем полностью останавливаюсь, когда понимаю, что внизу больше ничего нет. Ни тела. Ни останков. Только кровь.

Я не агрессивный человек. Согласно плану, я должен был по мере возможностей избегать насилия. Я не должен был замарать руки. Вот почему дело пришлось мне по душе. Я должен был просто его отвлечь. Я должен был ударить его как раз в тот момент, когда он уже станет неуязвимым. Поднять его в воздух и на полной скорости сбросить на скалы. Чтобы остаток этих пятнадцати секунд он провел без сознания. Но по какой-то причине момент был выбран неудачно. Я появился слишком поздно. А когда он ударил… Не знаю, был ли причиной тому стресс, или шок, или страдания, которые ему пришлось вытерпеть, но он снова стал нейтральным. Достаточно нейтральным, во всяком случае.