The Phoenix Economy - Felix Salmon

Нам всем нужны привычки - они освобождают нас от необходимости концентрироваться на главном. По своей природе привычки зависят от времени: Это вещи, которые происходят по регулярному, предсказуемому графику. Когда в марте 2020 года эти графики были в одночасье разрушены, это вывело весь мир из равновесия. Это была одна из причин, почему все ощущалось так лихорадочно, так интенсивно. Мы не замечаем того, к чему привыкли, и обращаем гораздо больше внимания на все странное и новое, каким бы банальным оно ни было по своей сути.

Мы также склонны выбирать свои привычки: Если нам не нравится что-то делать, вряд ли это войдет у нас в привычку. В 2020 году ситуация снова радикально изменилась. Представители среднего класса и семьи, выкроившие свой кусочек американской мечты, оказались в условиях ограничений, которые они никогда бы не выбрали для себя. В других странах, например, в Австралии, все было гораздо хуже: Мельбурн находился под сверхстрогой изоляцией - гораздо более жесткой, чем большинство американцев, - в общей сложности почти девять месяцев.

В замке радиус нашего мира резко сократился. Начался синдром "застрявшего дома" со всеми сопутствующими раздражителями и пагубными последствиями для нашего психического здоровья. Дни растягивались, наполненные не радостью от втискивания множества дел в насыщенный день, а скорее готовкой, уборкой, уходом за детьми и, конечно, бесконечными встречами с Zoom. Время летит, когда весело, а это означало, что для большинства из нас оно замедлилось.

Однако настоящая проблема заключалась не в медлительности времени, а в его лиминальности. Вся текстура времени изменилась: вместо того чтобы просто двигаться вперед, быстрее или медленнее, оно ощущалось , как будто едешь на циркумбендибусе по неизвестным местам. В реальном времени можно было следить за указателями "объезда", которые передавали власти или эпидемиологическая необходимость, но карты не было, потому что никто не знал, куда мы направляемся.

Когда я проходил процесс получения грин-карты в 2006 году, мне приходилось проходить через странный ритуал каждый раз, когда я въезжал в Соединенные Штаты. Я предъявлял свои документы иммиграционному офицеру, который изучал их, а затем находил человека, который проводил меня в "комнату".

Комната, о которой идет речь, была довольно большой - в ней, вероятно, было около сотни мест, большинство из которых пустовали, все они были расположены аккуратными рядами, напротив низкой сцены, на которой сидела горстка таможенников. Мой сопровождающий брал мои документы и складывал их в стопку на одном конце сцены, а мне велели занять место и ждать. Ветераны этого процесса знали, что в ручную кладь всегда нужно брать с собой что-нибудь для чтения, поскольку нам не разрешали пользоваться телефонами.

Время от времени один из офицеров называл имя, и человек на стуле подходил к сцене, вступал в разговор и - если все шло хорошо - получал обратно свой паспорт и другие документы и мог вернуться к выдаче багажа и таможне. Вскоре стало ясно одно: документы не рассматривались в порядке живой очереди. Иногда казалось, что все происходит наоборот: сопровождающие кладут бумаги в стопку, а офицеры на сцене просто берут все, что попадется под руку, и в результате получается система "последний пришел - первый обслужен". Каждый раз, когда я приходил туда, я видел, как люди приходили после меня и уходили раньше меня; я также уходил, а другие люди, которые уже были там, когда я пришел, все еще ждали. Никто из нас никогда не разговаривал друг с другом; в комнате стояла жуткая тишина.

Комната вызывала глубокий дискомфорт у всех, кто туда заходил - дискомфорт, вызванный лиминальностью и неопределенностью. Комната была промежуточным пространством, воздушным местом лимба. Для офицеров на сцене это было их обычное рабочее место, но для остальных это было похоже на странный белый мир в конце фильма "2001 год: космическая одиссея" в плане его незнакомости и нашей неспособности ориентироваться в нем с помощью собственной сообразительности и способностей. Мы оказались в непрозрачной системе, из которой мы не имели возможности выйти; все зависело от безликой системы, применяющей правила и процедуры, о которых мы ничего не знали.

Хуже всего было ждать в зале, не зная, когда назовут твое имя. Вероятно, в среднем я провел в зале меньше времени, чем в очереди в Di Palo's в Маленькой Италии, чтобы купить моцареллу и прошутто. Но в Di Palo's вы можете видеть свой прогресс; вы можете видеть, сколько людей стоят впереди вас в очереди, и у вас есть ощущение, что количество времени, которое вам еще придется подождать, прежде чем вас обслужат, уменьшается на одну минуту в минуту. Подождите десять минут, и вы на десять минут ближе к тому, чтобы получить еду.

Именно поэтому часы прибытия на станциях метро и автобусных остановках так успокаивают: Они успокаивают пассажиров, что поезд или автобус уже в пути. Этот же синдром объясняет, почему так неприятно сидеть в пробке: Когда вы останавливаетесь в пробке, вы не знаете, как долго вы можете там простоять. В Google Maps должна быть настройка, которая говорит: "Просто избегайте плохих пробок; даже если поездка займет больше времени, я лучше буду двигаться все время, чувствуя, что продвигаюсь вперед, чем сидеть и никуда не ехать значительную часть пути". Многие люди выбрали бы этот вариант - и если бы иммиграционные власти в аэропорту Кеннеди заботились о психическом благополучии людей, прибывающих в страну, они могли бы изменить мир к лучшему, просто повесив таблички в стиле DMV, показывающие людям, где они находятся в очереди.

Когда разразилась пандемия, все мы оказались в "лимбе" в стиле Кеннеди, без каких-либо указаний на то, когда мы сможем выйти. Додай Стюарт, в New York Times, диагностировал «коллективное чувство безрадостной бесцельности».

Писатель Бен Дольник выразился иначе: "С марта я (и, что более важно, все человечество) живу внутри набора массивных скобок", - написал он в июле 2020 года. "Наша жизнь, какой мы ее знали до коронавируса - темы наших дней, идущих четко по расписанию, глаголы каждого нашего часа, продуманно выбранные - была приостановлена". Он не знал, как долго продлится это забвение; все, что он мог сделать, это с тоской рассуждать о том, сколько времени пройдет, "пока Бог или Merck благословит нас конечным парентезом".

Это была главная надежда - что вакцина положит конец пандемии - и, конечно же, она рухнула, поскольку вакцина ничего подобного не сделала. Скобка осталась открытой,