Кто же он - Н Мельгунов

Линдина слушала мужа скрепя сердце, но, не предвидя конца его россказням, прервала их наконец с видом глубокого негодования:

- И тебе не совестно, - сказала она, - заниматься этими вздорами, когда дочь твоя на краю гроба!

Сильный удар долбней26 не произвел бы на Петра Андреича большего действия, чем эти слова. Он остался в том же положении, в каком был при конце своего рассказа: с открытым ртом, с наклоненным туловищем и руками, опершимися дугою на колена. Чувство родительское восторжествовало над мелким самолюбием. - Как "на краю гроба?" - возопил он, выйдя из оцепенения. - Да, и на краю гибели. Слушай признание своей дочери, быть может, преступной дочери! Глафира величаво поднялась с своей постели. - Я преступная? - воскликнула она, - Нет, родители! Я чиста, как голубь, непорочна, как агнец. Моя вина лишь в том, что я скрывала от вас свою страсть... Я любила! - Ты любила! - вскричали отец и мать. - И потеряла своего возлюбленного, - продолжала Глафира едва внятным голосом. - Вчера ровно год, как он умер. - А кто тот дерзкий, который осмелился любить тебя без нашего позволения? - спросил сердито отец. - Не тревожьте его праха, - уныло отвечала дочь. - Вот свидетель, что мой покойный друг до самой своей кончины скрывал от меня любовь свою. Слишком поздно узнала я, какое пламенное чувство он питал ко мне. - И вы, сударь, знали о том и молчали? - Он обязал меня клятвою никому не вверять его тайны, кроме вашей дочери. Заветные слова умирающего священны: я исполнил их со всею строгостию долга. - И ты любила его еще при жизни? - Да, и еще более люблю его по смерти. Я поклялась - и теперь, пред лицом Бога и перед вами, повторяю свою клятву - я поклялась не принадлежать никому в здешнем мире. Эти слова, произнесенные с необычайной твердостию, обезоружили гнев отца. - Но ты не откажешься принадлежать нам? - сказал он с чувством. - О батюшка, о родители! - отвечала растроганная дочь. Вам одним принадлежу я - я ваша!.. но не думаю, чтобы надолго. Мать, не говорившая до того ни слова, вдруг зарыдала и опустила голову на грудь своей дочери. - Глафирушка, милое, единородное мое детище, - возопила она, стеная, - не покидай нас, живи для нас! Более ничего не требую, прощаю, благословляю любовь твою! Этот порыв материнского сердца поворотил всю мою внутренность; слезы брызнули у меня из глаз. Линдин плакал навзрыд. Несколько минут продолжалась эта безмолвная, но трогательная сцена. Глафира подняла первая голову. Ее лицо, незадолго унылое и пасмурное, теперь казалось преображенным от восторга и чистейшей радости. Но вдруг какая-то новая мысль пробежала по челу девушки и, словно облаком, задернула лучезарный свет ее очей. - Благодарю вас, мои родители, - сказала Глафира, - за эту прекрасную, эту блаженную минуту. Но как быстро она промчалась! Тяжелое воспоминание ее отравило. Змей Вашиадан смертельно уязвил меня. - Что говоришь ты о Вашиадане, друг мой? - спросил испуганный Линдин. - Слушайте, я кончаю свое признание: покойный мой друг носил на руке фамильный перстень; помню, он часто говаривал, будто в этом перстне заключается таинственная сила и что от оного будет зависеть судьба той, которую изберет себе в супруги. Это предание, вместе с вещию, перешло к нему от бабушки. Я принимала его слова за шутку и позабыла бы о них, если б на аукционе не встретила перстня. Я не могла понять, каким образом он попал между вещей графа, но была рада, что мне представился случай купить его. Сходство изображения с чертами покойника напомнило мне таинственные предрекания. Я думала обручиться этим перстнем навеки с ненареченным супругом, как вдруг кто-то в толпе, с его чертами и голосом, надбавляет цену и отнимает у меня сокровище, за которое тогда я отдала бы полжизни. У меня померкло в глазах; не помню, как мы приехали домой. Возвратиться за перстнем было поздно... Прошло несколько дней, приготовления к комедии развлекали меня, время ослабило воспоминание о талисмане: я стала покойнее. Но вчера... видали ль вы Вашиадана без очков?.. Вчера, когда он снял их во время репетиции, лицо, голос его вдруг изменились: передо мной стоял мой возлюбленный, точь-в-точь он... И - в довершение очарования - таинственный перстень блеснул на его руке: удивление, страх, ужас овладели мною, я обеспамятела. Помню, как это же лицо мелькнуло и на аукционе, как те же глаза, пламенные и неподвижные, были и тогда устремлены на меня. Страшно при одной мысли.. Не дай Боже встретиться мне опять с этими взорами! Мне кажется, я их не вынесу. Глафира умолкла. Изумление наше было невыразимо. Я не знал, верить или нет странному повествованию; я готов был принять его за бред болящей .или даже за признак ее умственного расстройства. Но многое из рассказанного ею о Вашиадане подтверждал мне собственный опыт; давно я питал к нему недоверчивость и подозрения. Вид страдалицы пробудил во мне все негодование. - Ваш мнимый приятель, - сказал я Линдину с жаром, есть явный злодей и обманщик, хотя бы одна десятая часть нами слышанного была справедлива. Даю слово отыскать его и потребовать от него отчета в гнусной шутке, которую он сыграл над вашей дочерью. - Не берите на себя труда его отыскивать, - сказал ктото позади меня твердым и знакомым голосом Я оглянулся... То был сам Вашиадан

VIII

- Виновный здесь, - продолжал он, снимая очки. Мы обомлели. - Что ж вы не требуете от меня отчета? - спросил незваный гость с язвительною улыбкой. - Вас удивило, может быть, неожиданное мое посещение? Но дела мои переменились, и я остался в Москве. Вы не отвечаете? Вижу, приезд мой вам не нравится. Не опасайтесь: я вас скоро от себя избавлю. При этих словах он снова устремил на нас свои огненные взоры. Мы не трогались с места. Я чувствовал в себе что-то необычайное. Это что-то походило на те страшные сновидения, когда человек, не теряя еще памяти, чувствует оцепенение во всех членах, силится привстать и не может пошевелиться, хочет говорить-и язык его коснеет, грудь стесняется, кровь замирает в жилах, и он, полумертвый, падает на изголовье. Сие-то удушающее ощущение, известное простому народу под именем домового, овладело тогда мною. Я видел все происходившее, но язык и члены онемели, и я не в силах был обнаружить ни словами, ни движением моего удивления и ужаса. После того страшный Вашиадан (он был точно страшен в эту минуту) приблизился к постели, на коей лежала больная. Глаза его засверкали тогда необыкновенным светом. Больная привстала, но молча и почти без жизни, потом сошла с постели, ступила на пол, пошатнулась... новый взгляд Вашиадана как будто оживил ее: она оправилась, стала твердо на ноги и тихими шагами пошла за своим вожатым. Мы все оставались неподвижными. Я видел, как они вышли из комнаты, как Глафира, подобно невинной жертве, ведомой на заклание, послушно следовала за очарователем; я слышал шаги их по коридору, слышал повелительный голос Вашиадана, коему слуги хотели было преградить дорогу... Рвуся вперед - но вот стук экипажа раздался у подъезда... потом на улице... все глуше, глуше, пока наконец исчез в отдалении. Подобно той змее, которая одним взором привлекает к себе жертвы и одним взором умерщвляет их. Вашиадан силою огненных своих очей произвел над несчастною Глафирой то, что почел бы я выученной фарсой, если бы сам не подвергся отчасти их магнетическому влиянию. Слишком, слишком поздно разрушилось наше очарование. Мать, как бы пробужденная от глубокого сна, приходит в себя мало-помалу, ищет дочери... Несчастная! Страшная действительность вскоре удостоверит тебя, что ты лишилась, и, может быть, навеки, своей милой Глафиры!.. Нет ее ни в доме, ни на улице. Все видели, как Вашиадан посадил ее в карету и поскакал с нею - но куда? зачем? то оставалось загадкой для каждого. Тут вопли матери наполняют дом: в беспамятстве бегает она по комнате, ломает себе руки, умоляет каждого спасти ее детище, единородное ее детище. "Спеши, - вскрикивает она наконец, падая на колена перед мужем, - спеши исторгнуть дочь свою из когтей злодея... Возврати ее несчастной матери, горестной, убитой, опозоренной!" Но Линдин стоял недвижим и молчал. Он походил на одного из истуканов, пред коими некогда люди преклоняли с мольбою колена. Тихо поднялась на ноги жена его. - И ты медлишь? - продолжала она страшным, раздирающим голосом. - Оставайся ж, бесчувственный! Я, слабая женщина, я заступлю тебя и покажу, к чему способна отчаянная мать! Прочь, сударь! Я сама еду за своей дочерью. С сими словами Линдина бросилась к дверям, но силы ее истощились... она упала без чувств.