Железная трава - Владимир Бахметьев

— Пойдем не то в горницу, — позвал Анисим гостя. — Посидим.

— Строго вы туто живете, — сказал Епифан, опускаясь на табурет и оглядывая горенку. — Строгость во всем. Даже китайской травкой не балуетесь…

— Вера наша… как те?..

— Епифан, родной…

— Вера, Епифаний, така наша!.. — подбираясь, произнес хозяин. — Вера наша старая…

— Вера — оно, конешно… — Епифан опустил глаза. — А только правду сказать, и веру не всякому блюсти дадено…

— Вера всем человекам закон!..

— Закон-то закон, да вить и закон в меру сил исполняем… Ох-хо-хо! Иной бы и рад в рай, а средствов не хватает…

— Ой, не годится так!..

Хозяин не спеша разгладил бороду.

— Я вот чо скажу тебе… Охота послушать, Епифаний?

— Как сказать… — нерешительно отозвался гость и поднялся на ноги. — Полежал бы я с дороги, побаловал бы старые кости…

— И то ладно… С пути отдохнуть баско!.. — согласился Анисим. — Ступай, брат, ужо Василий, младший мой, в бане устроит тебя…

Оставшись один в предбаннике, Епифан разостлал зипунишко, скрутил цыгарку и лег.

— Староверы, значит, — сказал он вслух, затягиваясь горьким дымком. — Ничего… Нам это все едино!..

Ощерил в улыбке жухлые зубы.

— При таком добре всякая вера хороша!

Уснул Епифан скоро и сразу поднял храп на весь бирюковский двор.

И пока спал, весть о том, что пришел в Заволок неведомый человек, разнеслась по всем избам.

Кто он, этот пришелец? Уж не из Ползуновой ли?..

Еще только надувало золотом небесный парус, а со двора подымались уже голоса хозяек, совсем как клекот наседок.

Напряг Павел, потягиваясь, широкую грудь, ровно кедровище погнул. По тому, как весело чивиликали у застрехи воробьи, сразу почуял: утро разгорается погожее.

Непочатые силы хмелем наполняли голову. Дыбились, табунились мысли: о заимке, заново слаженной, о новом приплоде в отаре, о Сеньке-стригунке… Такой будет конь — под князя впору!

И вдруг зачадило на душе у Павла:

«Странник энтот… Епифан!..»

Вспомнил, повел желваками скул.

«Каков-таков человек, зачем, чего ему надо?..»

Пришел незваный, непрошеный и хоть бы слово — зачем пришел. Уж не из Ползуновой ли?..

Ох, это Ползуново… Жили издавна беспоповцы там, семьи степенные, стародавние. Павел и жену себе оттуда взял. Добротно жили люди. И вот пришли-явились издалека навозники, лапотники, вшивцы. Налетели, как саранча, уселись, вцепились и ну — сосать!.. В три годочка все к рукам прибрали… Раздобрели, всю сласть у земли забрали, старосту из своих поставили. Поплевывают на старожилов, насмехаются: и пахота не так, и избы не по-ихнему!.. Начали стародавние семьи, кто куда, в разные стороны расползаться… Одни — на Катанду, другие — в Бухтарму: подальше от дьявольского семени, от водки, от табаку, от попов-выжиг… Пропал куток!..

Вышел Павел, шлепая босыми ногами, на крылечко. Покричал засыревшим голосом:

— Ванятша!..

Сынишка тут как тут, бурундук остроглазый.

— Где энтот… старик… странник вчерашний?..

Свистнул Ванятша:

— Вона!.. До свету к полям убрел…

Заспешил Павел:

— Обряди-ка, сынок, буланку!..

Встал Епифан и впрямь еще до света, поплескал в лицо студеной водой из бочонка, покрестился на прохладный восток и пошел к полям.

Острым взором провожали заволокцы нового человека. Шел тот налегке, без опояски, засучив штанины: в росе не мочило бы. Встретилась девонька с полными ведрами, крепкая да статная, как сохатый зверь. «Вот бы Герасиму моему в жены, — подумал Епифан. — Нарожала бы внуков целый косяк, а земли туто на всех хватит…»

Долго шел подолом горным, по тропинке, и все зарился на стороны, будто впервой белый свет увидел!

— Травушка-то, травушка…

Попалась одинокая лиственница, прямая, ядреная, камень — не дерево.

— Кедра ливанская, древа перемытная!..

Глянул налево, в горную щеку, темную от леса… Покрутил, ощерившись, головой:

— Сила, сила-то какая!..

Направо, налево и прямо, по долу, зеленели, синели, дымились горы. Прыгали у ног кузнечики, крутил тугим кругом беркут в набухшем за ночь небе и где-то совсем близенько позвякивали колокольцы: не иначе — паслось тут овечье стадо.

— Чаша алмазная, кладовка несметная! — бормотал, умиляясь, старик. — Богатства-те, богатства-а!..

Ударил руками по кострецам, произнес громко, напевом:

— Епифан, Епифан! Ужели доведется тебе людей обрадовать?!

Поднялись в памяти полынные земли, люди на привязи, с рабьими ликами, и над всем брюхатый урядник со старшиною: дай-подай им подати, а не то последнюю овцу утащат… Да что овца! Они и коня со двора сведут, у кого только он, конь-то, имеется.

«Ой, загинет, загинет навовсе народушко, коль ты, Епифан, пустопорожним воротишься!»

Издалека приметил гостя Павел. Шагал старик у зеленой пашни, клонил низко голову, приглядывался.

«Эк как охаживает, язва!» — выругался Павел, смахнул с коня и — размашистой поступью к Епифану.

А тот, присев на корточки, разминал в ладошке кусок жирного чернозема, пьяно улыбался.

— Раненько поднялся!.. — начал Павел. — Пошто этак-то?..

Старик разогнул спину.

— Эх, милый! Время — золото…

— Да у те кака-така спешка-то?.. — Голос Павла басовито напрягся. — Ровно бы ты отмерщик какой… Ходишь тут!..

— Хожу, белый свет гляжу! — увернулся Епифан. — Кому от того худо?..

— Надо знать, где ходить! — процедил сквозь зубы Павел.

— По земле хожу, по божьей… — улыбнулся старик. — Ходи всякой, всякому места хватит…

И по-другому, уступчиво, спросил:

— Пошеничка, гляжу, засеяна… Ржицу-то, ярицу, тоже, чай, сеете?..

— Сеем!.. Да ты кто таков, но?!. Пошто таишься-то!..

Стояли лицом к лицу. Один большой, плечистый, тяжелорукий, другой сухонький, легкий, похожий на озадаченного бурундука.

— Нам, милай, скрывать нечего… Крестьяне мы… А пришли из Россеи. От обчества… А што?..

Заглянул пытливо в глаза Павла, ничего не разглядел, смутился старик. Продолжал дрогнувшим голосом:

— Ходоком я… от мира… Из голодных, сказать, мест… Из самых пропадащих…

Павел молчал, посапывая. И вдруг — глухо:

— Так ты не из Ползунова ли?.. Ползуново тут, в низах реки…

— Был, милай, был… — ожил Епифан, — Наших там, курских, содом!.. Танбовские тоже… Танбовских, гляди, больше… Ну, доложу, нар-р-род!.. Трое дён охаживал так и этак: по приговору просился… Хоть бы тебе што!.. В ус, анафемы, не дуют…

Павел молча повернул к коню, старик за ним, продолжая о своем:

— Ты, говорят мне, беззаконное, землячок, просишь. Ты должен то́ унять: земли здешни кабинецкие!.. Слыхал? Ка-а-аби-нецкие!.. Да што ж, кричу я, не стерпел — кричу: што ж вы, сукины вы сыны, этакое мне гуторите?.. Вы-то на какой земле усолились?.. Нар-р-род!.. Слопать готовы, ей-ей! А земляки… Ихняя, понимаешь, губерния к нашей — рукой подать… Плюнул, ушел я!.. Свой один, курской, направил… Ты, говорит, выше иди по реке… Там, говорит, пустопорожних земель… ай-яй-яй!..

Молча отвязал Павел чумбур, пнул коня в бок, вскочил в седло.

— Куда ж ты, родной?

— Во кудыкино поле!.. — крикнул Павел и так взглянул на старика, словно собирался пристукнуть его. — Да ты што, язви твою бабушку! Проследчик мой?..

Опешил старик, а Павел хватил плеткой буланую и — вскачь напрямки, травами.

Хлестал ветер по двору, плыла над небом муть, горы — в туманах. За банею — лихая брань.

Кричал Василий, младший:

— Твово тут ничего нет!.. Сказали тебе старики: «Баста», ну и убирайся на все четыре!..

Захлебывался визгливый старческий голос:

— Куда, куда-а-а я пойду?.. Я все земли… выходил!..

«Ага, накололся, запел!..» — ворчал про себя Павел, подвигаясь на крики.

Старик Епифан наступал на Василья, топтался, отпрянув, на месте, хватал себя за живот. Трепалась под ветром бороденка, тускло поблескивал череп, голый, с седыми завитушками на затылке. Увидя Павла, метнулся к нему.

— Слухай! Куда я пойду?.. С чем?!. Чем людей обрадую?.. «Наше… Все наше!..» Ой, умирать будете, в могилу всего не возьмете…

Чуял Павел: кричал кто-то, кому не было выхода, и нельзя крику тому помешать.

— Сели тут, завладели всем!.. Много ли прошу!.. Погибать нам, а?.. Люди вы, нет?!.

Молчание Павла ярило, подхлестывало старика.

— Навроде наших бар, все под себя подмяли! — вопил он. — Ли это правильно, ли это по-человечьи?! Павел, тебя спрашиваю!

Молчал, как воды в рот набрал, Павел, и тут ухватил его Епифан за полу:

— Ага, язык отнялся!.. Ну, так знайте же, ироды: не будет по-вашему… Придем!.. Всё одно — придем!..

Сломалась у Павла бровь, бросил хлестко:

— Придешь, так ни с чем и уйдешь!..

— А вот не уйдем!

— Уйдешь!..

Заревом вспыхнул Павел, взглянул на него старик, отшатнулся.