В джунглях Амазонки - Эльгот Лендж

После того, как мы досыта напились черного кофе, нас пригласили осмотреть дом и службы. Непосредственно позади дома находится дымник, то есть хижина, в которой производится сгущение каучукового сока. Внутри имеется ряд шестов, наклоненных в форме пирамиды и покрытых пальмовыми листьями. В полу вырыта яма для огня, посредством которого сгущают каучуковый сок. Над этой ямой висит нечто вроде рамы, на которую опирается тяжелая палка, употребляемая при обкуривании каучука. В то время процесс обкуривания был для меня еще незнаком, и только впоследствии я познакомился с ним основательно. На берегу, около хижины, строили челн и делали весла. Челн вырезается из большого ствола, а затем в середине разводят костер и дают ему гореть до тех пор, пока середина ствола не будет выжжена и не приобретет необходимой формы. Окончательная отделка челна производится от руки. Весла делаются из дерева матамата, вокруг основания которого лучами расположены широкие выступы корней. Эти выступы очень крепки, и им легко придать форму весел. Женщины украшают весла цветными узорами, иногда очень эффектными. Великолепная ярко-красная краска добывается из плода уруку, а другое растение, генипапа, доставляет красивую черную краску. Эти краски отличаются блеском, очень прочны и не боятся воды.

После заката солнца мы снова пустились в путь. Около полуночи проснулись от сильного сотрясения. Оказалось, что наш пароход столкнулся с огромным бревном, плывшим вниз по течению. Бревно клином врезалось между бортом парохода и плашкоутом, и потребовалось много труда, чтобы освободиться от него. Нам удалось, наконец, пропихнуть дерево, но при этом оно оторвало два челна, которые унесло течением. Потеря эта была нами обнаружена только на следующее утро, когда мы были приблизительно в 35 милях от места происшествия.

Прошло еще два дня без каких-либо особых инцидентов. От времени до времени мы делали остановки у одиноких хижин, где выгружали товар и забирали топливо для машины, причем неизменно встречали радушный прием. Вообще гостеприимство, которое оказывают бразильцы чужестранцам, прямо поразительное, и нельзя нанести хозяину большего оскорбления, как предложив ему плату за еду и ночлег Бросая теперь взгляд на то время, которое я провел среди этих людей, я вспоминаю его всегда с удовольствием, хотя с ним и связано много тяжелых происшествий. На португальском языке есть слово, которое имеет глубокое значение для всякого, побывавшего в этой благословенной стране - Бразилии. Это слово saudades, что значит сохранить только самые приятные и нежные воспоминания.

Спустя семь дней, мы достигли Флоресты, самой крупной каучуковой плантации во всем районе Жавари. Дом, в котором живет заведующий плантацией да Сильва, считался бы скромным во всяком другом месте, кроме Амазонской области. Здесь он представляет высшее достижение архитектуры и современного комфорта. Он построен на высоких сваях, вышиной в 16 футов, и стоит на краю расчищенной от деревьев полянки, на которой разбросаны еще шесть небольших строений. В доме семь комнат средней величины, обставленных дешевой современной мебелью. Имеется также контора, и, принимая во внимание, что эта контора находится в 2900 милях от цивилизации, можно сказать, что она идет в ногу с веком. По крайней мере, я помню, что видел в ней пишущую машинку. Контора находится в ведении секретаря да Маринга, человека с высшим образованием. Несколько лет жизни в тропических болотах сделали из него нервного и апатичного человека, по крайней мере на его лице я никогда не видел улыбки. Во Флоресте мы провели 24 часа. Да Сильва радушно пригласил меня остановиться в его доме и провести здесь лето, где я мог бы основательно познакомиться с работой по добыванию каучука и поохотиться на крупную дичь в этих лесах. Наконец, было решено, что я отправлюсь с пароходом дальше вверх по течению до устья реки Бранку, до которого было лишь два дня езды, а на обратном пути остановлюсь во Флоресте и проживу здесь, сколько пожелаю.

Мы снялись с якоря вечером, взяв направление на реку Бранку. В пути у меня был первый приступ лихорадки, я и не предполагал о приближавшейся опасности, когда внезапно, в первый же день после отъезда из Флоресты, меня всего затрясло от сильного озноба. Уже несколько дней до этого я чувствовал какую-то особую сонливость, но не обращал на это внимания, так как при удручающей жаре и сырости всегда чувствуешь себя сонливым и усталым. Когда же озноб повторился, я понял, что захворал страшной лихорадкой. Не оставалось ничего другого, как принять обильную дозу хинина и оставаться лежать в гамаке у самых перил парохода. Вскоре лихорадка совсем овладела мной, и я то дрожал от холода, то метался в сильном жару, доходившем до 41°. К полуночи температура немного упала, но я был так обессилен, что едва мог повернуть голову. Я задремал тревожным, лихорадочным сном, как вдруг сильный толчок выбросил меня на палубу. Вокруг меня мужчины и женщины вопили от страха и кричали, что судно, наверно, перевернется. Пароход накренился и, казалось, собирался пойти ко дну.

Вдруг судно с треском выпрямилось. Оказалось, что на этот раз произошло особенно серьезное столкновение с выступавшим с берега деревом. Дерево зацепилось как раз за столб, к которому был привязан мой гамак. Столб был железный, и он не поддался, что заставило пароход накрениться. Мы счастливо избегли опасности, но от волнения жар у меня повысился, и мне становилось все хуже. Поэтому, когда мы на следующий день к вечеру подошли к устью реки Бранку, было решено высадить меня на берег и оставить в хижине управляющего каучуковой плантации. Опасались, что моя болезнь и возможная смерть причинят неприятность экипажу и пассажирам парохода.

Меня снесли в хижину, положили в гамак и дали сильную дозу хинина. Я смутно помню, как с шумом отошел пароход от берега, пускаясь в обратный путь вниз по течению реки. И вот я остался один, в чужом месте, среди людей, язык которых я едва понимал. К вечеру в хижину принесли мальчика и положили в соседний гамак, а затем внесли огромного толстого негра, которого поместили с другой моей стороны. Подобно мне, они страдали злокачественной лихорадкой и весь вечер метались и стонали от боли. Но мы все трое были так больны, что не обращали внимания друг на друга. В эту ночь жар у меня несколько спал, и я слышал, как толстый негр громко бредил о змеях и ящерицах и отбивался от воображаемого нападения. Когда на следующее утро в шесть часов встало солнце, он был мертв. Мальчик умер к вечеру.

Невыносимым мучением было при высокой температуре, когда кровь стучала в висках, лежать под москитовой сеткой; но я не рисковал снять ее, даже если бы у меня были силы это сделать, из боязни перед москитами и песчаными мухами, легионы которых жужжали вокруг гамака. Несколько дней я оставался в таком беспомощном состоянии, а затем стал понемногу поправляться. Когда я почувствовал себя настолько хорошо, что мог подняться, я попросил управляющего плантации дать мне двух индейцев, чтобы они отвезли в челне меня и мой багаж во Флоресту. Я хотел добраться туда, где мог рассчитывать на большие удобства, прежде чем меня свалит новый приступ лихорадки.

Глава V ЖИЗНЬ СРЕДИ ДОБЫВАТЕЛЕЙ КАУЧУКА

Было около половины шестого утра, когда мы добрались в челне до пристани Флоресты. Войти в дом было слишком рано, и я поставил свой сундук на берег и, сев на него, любовался окружавшим пейзажем. Окрестности были еще окутаны туманом, который обыкновенно держится над этими сырыми лесами до восхода солнца. Солнце только что начало окрашивать восточную часть неба нежными теплыми тонами. Передо мной расстилалась тихо гладь реки Итакуаи, покой которой, казалось, впервые был нарушен веслами моих индейцев. Как раз у этого места река делала широкий поворот, и на песчаной отмели видны были несколько пресноводных черепах. Берега были высокие и крутые, и казалось невероятным, чтобы вода могла подняться так высоко, что затопляла всю окружающую местность и стояла на 10-12 футов выше корней деревьев, то есть на 60 футов выше обычного уровня.

Оглянувшись назад, я увидел перед собою полуочищенное от растительности пространство, занимавшее площадь в квадратную милю. Направо стоял дом да Сильвы, уже описанный мной, а кругом были рассеяны скромные хижины добывателей каучука. Пальмовые деревья и кусты гуайявы образовали на этой поляне довольно густые заросли, но в сравнении с окружающими непроходимыми джунглями маленькое открытое пространство могло быть названо "поляною". Редкое явление в этих местах представляло несколько коров, которые бродили между деревьями и щипали редкую, чахлую траву.

Солнце уже совершенно взошло, но все же оно не могло совсем рассеять нависший туман. Птицы проснулись, и воздух наполнился их криками и песнями. Страстно звучали любовные призывы инамбу, на которые из глубины джунглей доносился нежный ответ подружки, а меланхоличная песня вакурао мелодично звенела далеко в лесу. Маленькие зеленые попугайчики летали вокруг, наполняя воздух довольно неприятными звуками. Это те самые попугаи, которые хорошо известны жителям больших городов, где их можно видеть в сопровождении предприимчивого итальянца, выдрессировавшего их вытаскивать из ящика билетики для лиц, желающих узнать за пять центов свою судьбу. Здесь попугаям самим приходилось заботиться о своей собственной судьбе. Из чащи джунглей несется отвратительный вой: даже в утренний час обезьяна-ревун продолжает нарушать покой своим страшным ревом.