Пятьсот веселый - Анатолий Левченко

Мамашей оказалась знакомая Генке старушонка в мышиной шали. К вагону она прискакала резвенько, бодро. И откуда берутся силы у этих старушонок! Совсем вроде развалюшка, а ни черта ей не делается — бегает по вокзалам, толкается в очередях. Вот и сейчас она улыбается, приговаривает что-то ласковое, а по хитреньким глазкам видно, что бабка себе на уме и не позволит провести себя никаким ловкачам, отирающимся на буйных послевоенных вокзалах.

Лесоруб легко поднял старушонку вместе с лукошком и сумкой. Бабка лихо, по-девичьи взвизгнула, длинная цветастая юбка задралась, и Генка, не успев отвернуться, с досадой увидел убогую наготу. Помогая старушенции утвердиться на полу, Генка отвернулся, а та поняла причину его смущения и хихикнула, прикрыв рот сухоньким кулачком.

В углу вагона шипел и кудахтал Николай — смеялся. Интеллигентный старичок тоже посмеивался. В этот момент лесоруб влез в вагон, увидел, что все смеются, и сам захохотал, показав огромные прокуренные зубы.

— Ржут, как нехристи, — оправив юбку, сказала старушка. — Не девка я вам. Неча зубы скалить. До войны больно много ржали, вот и наказал господь, наслал на нас этого антихриста, Гитлерюгу!

— Да мы ничего, мамаша, — примирительно пробасил лесоруб. Он не знал причины веселья, а просто присоединился к общему смеху за компанию. — Почему бы и не посмеяться? Сели в вагон, скоро отчалим, так екать. Вот и веселимся от души.

Все занялись своим устройством. Готовились ехать долго, основательно, не рассчитывая на курьерскую скорость.

Елочки Зеленые, который успел уже всем сообщить, что его звать Матвеем, свернулся калачиком на нарах и моментально заснул. Спали, сладко причмокивая губами, двойняшки. И только мать, оберегавшая их сон, знала, кто из них Вера, а кто Надя, настолько они были похожи. Николай постелил шикарные верблюжьи одеяла с красивым рисунком и что-то искал в своем тяжелом неопрятном мешке.

Владимир курил. И хотя поза у него была самая спокойная, Генка чувствовал, что красивый пассажир думает о чем-то невеселом. Как-то уж слишком сосредоточенно следил он за тем, как синеватая струйка дыма поднималась от папироски и, расплываясь, таяла в знойном, неподвижном воздухе.

На Владимире была белая новая рубашка, шелковая, почти прозрачная, и синие, тщательно отглаженные брюки. Шик! И туфли тоже новенькие. И как только ухитрился даже не запылить их!

Наверно, Генка очень уж внимательно наблюдал за элегантным пассажиром: тот вдруг недовольно посмотрел на парня. Но, видимо, провинциальный и добропорядочный вид Генки подействовал на Владимира успокоительно, он улыбнулся уголками губ и снова сосредоточенно принялся наблюдать за дымком папиросы.

— Далече едешь, парень? — к Генке подошел Николай, он снял рубашку и остался в одной майке. Ну и ручищи! Мускулы, не спортивные и эластичные, а жесткие, рабочие, так и бугрились под кожей, почти сплошь покрытой татуировкой.

— В Москву, — коротко ответил Генка.

— Учиться, что ли?

— Учиться, — Генка еще раз удивился контрасту между лицом Николая, похожим на старый гриб, и его могучим телом.

— Учиться — это хорошо, — просипел Николай и закашлялся. Лицо его налилось кровью. Воздух свистел и хрипел в широкой груди. Наконец он справился с приступом и прохрипел: — Замучил кашель проклятый! Вот приеду домой, во Владимирскую область, буду горячее молоко с маслом пить. По сто грамм масла прямо в стакан швырять и выпивать. Говорят, помогает.

— Наверно, — поддержал разговор Генка, хотя и не представлял себе, как можно пить горячее молоко с маслом.

— А еще мне сказывали, что жир барсучий очень пользительный, — маленькие красноватые глазки Николая заблестели надеждой. — В наших краях про барсуков я что-то не слыхивал. Но найду!

— Конечно, — подтвердил Генка. Он достал из пачки последнюю «беломорину» и закурил, чтобы заполнить паузу в разговоре.

— И меня курить тянет, — сказал Николай, явно довольный тем, что попутчик слушает его внимательно. — Но бросил. Потому как жить прямо по-зверскому хочется. Жить, как все люди. Жениться, детишек завести, дом хороший построить. Барахла нажить побольше.

— Женитесь, вон какой вы здоровый, — покривил душой Генка.

Николай хрипло вздохнул.

— Это я с виду здоровый. А изнутри подточился. Легкие совсем барахлят. Но ничего! Вышибу я этот кашель из себя, будь он трижды проклят! Денег подзароблю и в Москву подамся. Вон Володька Астахов обещал помочь. Знаешь, у него кто отец? Профессор самый лучший по разным болезням. Володька поможет — это точно. Скажет — не соврет!

Николай помолчал, прислушался к собственному дыханию. Потом спросил:

— А ты барсуков видел хоть раз?

— Конечно, видел. Их легко ловить, — ответил Генка, хотя сам только слышал о том, как поселковые охотники ловили барсуков. — Главное, нору найти. Поставить капкан — и все в порядке.

— В институт едешь? — обратился к Генке поднявшийся в вагон Астахов.

Генка кивнул.

— А разве в Красноярске нет институтов?

— Я не из Красноярска, — доверчиво признался Генка и сам не заметил, как рассказал Владимиру о себе, о своем желании учиться только в Москве.

Тут появился Арвид, нескладный, взъерошенный и сияющий.

— Живем, отличник! — крикнул он, потрясая пачками «Беломора». — Последнюю тридцатку на табак спустил. Живем!

Веснушки Арнида золотились, он был беспечен и весел, а с Генкой разговаривал так, будто между ними не было никаких недоразумений. И странно, Генка обрадовался его возвращению.

— Скоро поедем? — бесцеремонно обратился Арвид к Владимиру, покачиваясь перед ним на длинных тощих ногах.

Астахов взглянул на часы:

— Час и пятнадцать минут осталось.

— Ох и часики! — Арвид цокнул языком, глаза его хищненько блеснули.

Владимир со снисходительным пренебрежением посмотрел на конопатого вертлявого мальчишку и вдруг брезгливо поморщился:

— Слушай, у меня есть мазь против вшей, смотри, они у тебя прямо по голове ползают!

— А-а! — Арвид небрежно махнул рукой. — Не сожрут!

— А я тебе говорю: сейчас быстренько умойся горячей водой и натрешься мазью, — жестко, едва раздвигая губы, сказал Владимир, и было видно, что этот человек умеет отдавать приказания. — А свою одежонку выкинешь к чертовой бабушке. Я тебе чистое белье дам. Ясно?

— Да чего ты привязался? — огрызнулся Арвид. Но Владимир не слушал. Он открыл один из чемоданов и сунул Арвиду баночку с мазью.

Лесоруб, стоявший у бруса, слышал, о чем идет речь, и решил внести свою лепту в очищение Арвида от скверны.

— Ребята, у меня котелок есть, почти ведерный. Наберите кипятку и помоетесь, так скать. А еще у меня машинка парикмахерская есть. Могу твой шарабан наголо оскубать. Ни одна вша на черепушке не удержится. — И лесоруб дружелюбно загоготал, заставив старуху вздрогнуть и перекреститься.

Но Арвида уже не нужно было упрашивать. Он оценил предложение Владимира. Перспектива иметь чистую одежду показалась ему стоящей. Он помчался вдоль состава к вокзалу, специально громыхая огромным котелком возле пассажиров, которые шарахались в сторону и посылали проклятия вослед долговязому и конопатому нарушителю спокойствия.

Как ни странно, людей в вагоне почти не прибавилось. Состав был длиннющий, теплушки разделялись платформами и грязными цистернами. Видимо, пассажиры находили себе место в вагонах, стоявших ближе к вокзалу, и не пытались искушать судьбу беготней в голову поезда.

Пришла еще лишь одна пассажирка, молодая женщина, аккуратно причесанная и скромно одетая. Губы у нее были подкрашены чуть-чуть, самую малость.

Владимир заинтересованно посмотрел на женщину, она ответила незащищенным взглядом и немножко покраснела, что не укрылось от Генкиного внимания.

— Я вам помогу, позвольте, — предложил Астахов, но женщина торопливо протянула чемоданчик Генке:

— Помоги, пожалуйста, мальчик!

Она очень понравилась Генке, хотя обидно, когда тебя, вполне взрослого человека, называют мальчиком. Но обида была не очень глубокой. Генка принял чемодан, потом спрыгнул вниз и помог пассажирке подняться в вагон, с волнением чувствуя литую упругость ее тела.

— Спасибо! — женщина благодарно улыбнулась.

— Давай, милая, в наш бабий закуток, — пожала старушонка в серой шали. — Будем вместе держаться, а то мужики заедят.

— Ух, бабуся! — просипел Николай. — Ты сама еще зубатая. Об тебя любой зубы поломает.

— Не слушай его, милая, — старуха отмахнулась от Николая. — Вишь, он весь иголками расписанный. Всю свою кожу попротыкал, испоганил. И черти рогатые, и… Тьфу! Нехристь, да и только. И матерщинник небось. Недаром господь его голосу лишил.

— Мели, бабка, мели, — беззлобно просипел Николай, но все же критика подействовала, и он стал натягивать сероватую рубашку, фабричную окраску которой невозможно было установить из-за ветхости и многочисленных стирок.